Борис Годунов

Летом 1604 года дело о «спасшемся» сыне Иоанна Грозного начало приобретать скандальный оборот, получило европейский резонанс. В июле в Москву прибыл посол Императора Священной Римской Империи, а проще говоря — Австрийского императора Рудольфа П (1552–1612, Император с 1576 года) барон Генрих фон Логау, которого сопровождала блестящая свита из почти ста человек. Суть миссии сводилась к возможности установления союза с Россией и получения от неё помощи в борьбе с турками и поляками. Высокий посланец пребывал в Москве с 1 июля по 29 августа 1604 года, но ничего не добился. Русский Царь и его ближайшие советники совершенно не собирались воевать за чужие интересы, да ещё и в союзе с «проклятыми латынами». В данном случае это не суть важно.

Интересно другое: на одной из аудиенций Логау призвал Монарха быть «предусмотрительными и осторожным», так как в Польше объявился некий человек, выдающий себя за сына Царя Иоанна, который нашёл в Польше «немало приверженцев ». Надо думать, что подобное «предупреждение» со стороны иноземца произвело тяжелое впечатление на Бориса Годунова. Он довольно резко ответил, что «может одним перстом разбить этот сброд и для этого даже не понадобится всей руки»^^.

К лету 1604 года Третий Царь уже хорошо был осведомлен о самозванце; разговоры и слухи о нём были так настойчивы, что Самодержец распорядился доставить из выксунского далека мать Царевича Дмитрия инокиню Марфу. В Новодевичьем монастыре в присутствии Патриарха он лично её опросил: как было дело в 1591 году и не случилось ли тогда «подмены».

Мария-Марфа, ненавидевшая Годунова всеми фибрами своей души — он ведь её. Царицу, и её родню сверг с царской высоты и превратил почти «в грязь дорожную», — отнекивалась, что-то невнятно лепетала, ссылаясь «на беспамятство». Но она всё помнила и ждала часа возмездия, взывала к Богу, чтобы покарал врагов и погубителей. Когда последняя жена Иоанна Грозного 18 июня 1605 года с триумфом въезжала в Москву в сопровождении дорогого «дитяти», то, наверное, испытывала безмерную радость, какую трудно с чем было и сравнить. Именно её признание в Лжедмитрии своего сына и стало последней преградой на пути торжества проходимца.

В «Пискаревском летописце», составленном в 40-х годах XVII века, содержится удивительный рассказ о том, что будущий самозваный «Царь всея Руси » во время своих скитаний по стране добрался и до Выксы, где пребывала Мария Нагая, теперь инокиня Марфа. «И неведомо каким вражьим наветом, — утверждал летописец, — прельстил Царицу и сказал ей воровство своё. И она ему дала крест злат с мощами и с камением драгим сына своего благоверного Царевича Дмитрия Ивановича Углицкого. И оттоле Гришка Рострига поиде в северские грады и попущением Божиим, наветом вражьим, скинул с себя иноческий образ и облекся в мирское одеяние, и начал мяса есть и многие грехи творить.

Подобное свидетельство, которое не встречается в других документах, может вызвать только недоумение. Невозможно поверить в правдивость данной истории; иначе Мария-Марфа будет выглядеть преступной и коварной заговорщицей, дискредитировавшей полностью монашеское звание...

Тем не менее именно позиция матери — Марии-Марфы — летом 1605 года сняла все препоны и отмела все сомнения в подлинности «Царевича Дмитрия». Маржерет, утверждая «подлинность» Лжедмитрия, вполне логично заключал: «Нельзя не обратить внимание на мать Дмитрия, и многих его родственников, которые, если это было бы не так, могли выступить с протестами »^^ С позиции обычного человеческого «здравого смысла» так оно и должно было быть. Однако получилось совершенно иначе. Мать приняла правила предложенной шулерской игры. Скажи она хоть слово правды и вся эта преступная Лжедмитриада могла бы закончиться уже после «первого акта». Однако монахиня (!!!) этого слова не сказала, став одной из виновниц преступного торжества проходимца. Как видно, ненависть может лишить человека и разума и совести.

Прошло менее года, и 3 июня 1606 года Марфа уже торжественно встречала в Москве «мощи Царевича Дмитрия», и голосила «во всю Ивановскую», чтобы простили её грешную, виноватою «пред Царём (Василием Шуйским. — А.Б,),и пред всем Освященным Собором, и пред всеми людьми Московского государства, и всего более пред своим сыном. Царевичем, что долго терпела вору-расстриге, злому еретику, не объявляя о нём, и просила простить ей прежний грех и не подвергать её проклятию »^^^ И Шуйский её простил «от имени всех людей государства» (!!! — А.Б.)и поручил святителям молиться о ней, чтобы и Бог её простил...

Не только Мария-Марфа благоденствовала при бутафорском «Царе Димитрии». Процветали и её родственники. Так, Лжедмитрий пожаловал брату «Царицы Марии» Михаилу Федоровичу Нагому (ум. 1612) окольничего и значительную часть владений Бориса Годунова, включая малоярославскую вотчину с селом Белкином. После 1605 года Нагие заметной общественной роли уже не играли; этот род окончательного пресёкся в 1650 году со смертью стольника Василия Ивановича Нагого...

Третий Царь совсем не собирался игнорировать проблему «воскресшего Дмитрия » уже на ранней стадии её возникновения. Имелись надежные сведения, что самозванец собирает сторонников и намеревается вторгнуться в пределы государства. Будучи умным человеком и изощрённым политиком, Борис Годунов отнёсся к подобным известиям со всей серьезностью. Ему не представлялся опасным сам по себе самозванец; летом 1604 года ему была известна предыстория прохиндея. Однако Третий Царь не бездействовал и предпринял даже некоторые дипломатические шаги: отправил послание Императору Священной Римской Империи германской нации Рудольфу II. В нём говорилось, что «Юшка Отрепьев был в холопах у дворянина нашего, у Михаила Романова, и, будучи у него, начал воровати, и Михайло за его воровство велел его збити з двора, и тот страдник учал пуще прежнего воровать, и за то его воровство хотели его повесить, и он от тое смертные казни сбежал, постригся в дальних монастырях, а назвали его в чернецах Григорием.

Конечно, Самодержцу и в голову не могло прийти — такого просто никогда раньше в истории не случалось, — что царские подданные — русские православные люди! — через несколько месяцев чуть ли не табунами побегут «присягать» какому-то проходимцу, забыв все клятвы, обеты и анафемы.

Царя же особо беспокоило, что за спиной самозванца стояли польские покровители — давние и извечные враги России и русских. Он опасался, что дело идёт к большой войне, а потому летом 1604 года началась военная мобилизация, причём к делу формирования ополчения привлекались даже монастыри.

В записках Мартина Бера имеются интересные подробности первой стадии Лжедмитриады на Русской Земле. «Димитрий, уже честимый как Царевич многими Польскими вельможами, получил от них значительное вспоможение и, соединяясь с казаками, имел до 8000 воинов. С этим отрядом он начал своё дело, осадил Путивль и, благодаря содействию проклятого Отрепьева, овладел пограничным городом в октябре месяце, не сделав ни одного выстрела: жители Путивля покорились ему добровольно, как законному государю. Весть о таком происшествии ужаснула Бориса. Он сказал князьям и боярам в глаза, что это было их дело (в чем и не ошибся), что они изменою и крамолами стараются свергнуть его с престола. Между тем разослал гонцов по всему государству с повелением: всем князьям, боярам, стрельцам, иноземцам явиться к 28 октября в Москву непременно, угрожая отнять у ослушников имения и самую жизнь. На другой день разослал других гонцов, а на третий третьих, с указами такого же содержания. В течение одного месяца собралось более 100 000 человек... Строгие меры принудили всех идти к войску, которое, около Мартинова дня^^^ состояло уже почти из 200 000 человек.

В приведённой цитате два момента привлекают внимание. Во-первых, утверждается, что якобы существовало два персонажа: Царевич Дмитрий и Григорий Отрепьев. Последний являлся не только как бы агентом «царевича», но и выступал чуть ли не его альтер-эго. Позднее теорию «двух Дмитриев» развивал историк Н. И. Костомаров и некоторые другие любители несуществующих «тайн истории».