Борис Годунов

Ирина Годунова и Романовы никакими близкими кровнородственными узами не были связаны. Ирина же Фёдоровна была Царицей законной, общепризнанной, и только после её одобрения, её благословения Борис Фёдорович дал согласие стать Царём. В историографии же со времен Н. М. Карамзина этот принципиальнейший «момент» вообще исключается, как правило, из поля зрения. Всё сводится к генеалогическим построениям вокруг первой жены Иоанна Грозного — Анастасии, родство с которой якобы открывало законный, легитимный путь к престолу. Но если Анастасия — «царскосанная» первоосновательница, то почему же Ирина таковой не является? Подобный вопрос обычно повисает в воздухе; точнее говоря, он просто вообще не возникает!

Почему двоюродный брат Царя Фёдора Иоанновича, например Фёдор Никитич, ближе и приемлемее для наследования престола, чем шурин Царя Борис Годунов? В первом случае имеется в виду кровнородственное родство, а во втором брачнодуховное. В русском же историческом контексте «духовное родство» не считалось ниже кровных связей, оно во многих случаях являлось даже значимее. Что же современники тех событий о духовной первооснове русского бытия, о «родстве во Христе», не знали? Конечно, они всё знали и всё понимали, но Борис Годунов мешал всем правителям, пришедшим ему на смену.

По рождению Анастасия Романовна Захарьева-Юрьева, дочь окольничего, не была «царского роду». Она таковой стала после замужества в 1547 году с Иоанном Грозным. Пять братьев Никитичей не её прямые потомки, а родственники по боковой, «братской» линии — племянники. Их отец Никита Романович, умерший в 1586 году, породнился с Царским Домом через брак своей сестры, начал считаться «царским сродником». Но ведь таковым же являлся и Борис Годунов, после того как Ирина стала супругой Царевича, а потом Царя Фёдора Иоанновича. Однако многолетняя целенаправленная антигодуновская «пропаганда», иного слова тут и подобрать нельзя, настолько всё исказила и извратила, что потерялись все первичные ориентиры и смыслы.

Невзирая на «нюансы» фамильного родословия, Романовы кичились именно своей «царскородностью». Подобная горделивость неизбежно прорывалась в разговорах, в собеседованиях с друзьями, родственниками и знакомыми. Интересная подробность содержится в записках Исаака Масса. В одном месте он обмолвился, что Романовы «держали себя как цари», а в другом описал эпизод, относящийся к моменту принятия Борисом Годуновым престола.

«Говорят, что Фёдор Никитич по возвращении домой сказал своей жене: ‘‘Любезная! Радуйся и будь счастлива. Борис Фёдорович — Царь и Великий князь всея Руси”. На что она в испуге отвечала: “Стыдись! Чего ради отнял ты корону и скипетр от нашего рода и передал их предателям любезного нашего Отечества?”, и жестоко бранила его и горько плакала. Он, разгневавшись, в злобе ударил её по щеке, а прежде и худого слова никогда ей не выговаривал. Говорят, что после она советовалась с братьями своего мужа, Иваном и Александром, и их родственниками о том, как бы извести Царя и весь дом его; но это известие неверно...»^*®.

Была ли такая сцена или нет — теперь уже и не узнать. Голландский купец передаёт слухи, распространенные среди торговых и приказных людей, с которыми ему приходилось много общаться. Подобные суждения можно воспринимать как отражение, хотя и деформированное, того, что много позже получило название «общественного мнения». Разговоры о «недостойности » Царя Бориса Романовыми велись, что уже само по себе являлось государственным преступлением. Намеревался ли некто из Романовых ворожбой вызвать на голову Царя Бориса напастья, или даже кто-то собирался его отравить — не суть важно. Ничего определённого установить здесь нельзя.

Но, что разговорами и о «недостойности» Бориса Годунова они исподволь сокрушали сакральный ореол Царской Власти, о том можно говорить почти наверняка. Девальвация же подобного знака небесного избранничества Миропомазанника — только первая ступень на пути неизбежного его устранения. Так было всегда и самым трагическим образом проявилось через триста с лишним лет после Бориса Годунова, уже в XX веке, в 1917 году. Тому вселенскому обвалу — ниспровержению Царства — тоже предшествовала многолетняя кампания по шельмованию Царя всея Руси и Его Семьи. И развернули эту кампанию и постоянно подогревали её своими разговорами о «недостойности» Царя не какие-то тайные враги и злопыхатели из-за границы, а свои, природные аристократы, «русские бояре» последней волны...

И ещё одна примечательная подробность, относящаяся к «делу Романовых ». Впервые широко в дознавательных и судебных делах начали использовать показания «рабов и рабынь», то есть служащих и холопов в домах родовитых и именитых, а за полученную важную и нужную информацию власть стала вознаграждать: деньгами, платьями, поместьями.

Боярство содрогнулось; теперь даже в своих хоромах нельзя было находиться в безопасности, нельзя было «вымолвить слово»; «прошки», «сидорки», «захарки» и «парашки», обслуживающие господ, которых те и за людей-то часто не считали, могли теперь «предать», «донести». И самое «ужасное» было то, что им верили! «Безродные», «худые», «никчёмные» получали возможность вершить судьбу «именитых» и «родовитых»; они ведь ранее и «уста раскрыть» не имели права на господ! Теперь же жизнь начала меняться по вине «зловредного» Царя Бориса. Этот боярский «ужас» передаёт «Новый летописец»:

«Искони же враг наш дьявол, не желая добра роду христианскому, приводя его к последней погибели, вложил в мысль царю Борису — захотелось ему в Московском государстве все ведать, чтобы ничто от него утаено не было; и помышлял о сем много, как бы то и от кого узнавать, и положил мысль свою на том, что кроме холопей боярских узнавать не от кого, и повелел тайно научить доносить на боярина князя Федора Шестунова человека его Воинка. Тот же Воинко пришел доносить на государя своего Царь же тому боярину, на виду у людей, сперва никакого зла не сделал, а того Воинка пожаловал, велел ему объявить о своем государевом жаловании перед Челобитенным приказом на площади, перед всеми людьми, и дал ему поместье, и повелел служить в городовых детях боярских. Люди же боярские со всех дворов, видя такое жалование к тому Воинку, начали умышлять на своих господ, и сговаривались человек по пять или шесть, один шел доносить, а другие были свидетелями и ему потакали.

Люди же боярские, которые не хотели душ своих отдать на дно адское и государей своих не хотели видеть в крови, в погибели и разорении, против доносчиков противились и за государей своих стояли, и они же, бедные, мучимы были: пытали их, и огнем жгли, и казнили, а иным языки резали, иных по темницам сажали. Они же крепились и не посягали против государей своих. Государи же их за их терпение воздавали им многую свою любовь, а тех же доносчиков Царь Борис жаловал своим великим жалованием, иным давал поместья, а иным жаловал из казны, а более всех жаловал людей Фёдора Никитича Романова и его братьев за то, что они на господ зло умышляли. И от тех наветов в царстве была великая смута, друг на друга люди доносили, и попы, и чернецы, и пономари, и просвирни. Да не только эти люди, но и жены на мужей доносили, а дети на отцов, и от такого ужаса мужья от жен своих таились. И в тех окаянных доносах много крови пролилось неповинной: многие от пыток померли, иных казнили, иных по темницам рассылали, дома разоряли; ни при каком государе таких бед никто не видел.

«Новый летописец» традиционно неимоверно сгустил краски. Верных боярских хлопов «не жгли» и языки не «резали»; в существующих источниках не задокументировано ни одного подобного случая. Но сам факт возможности «низших» давать показания против «высших» потрясал все устои боярско-вотчинной психологии, колебал принципы «исконного» мироустроения. Нет, и раньше всегда бывало, что когда начиналось «государево дело» против какого-то вельможи или вотчинника, то их людей опрашивали и допрашивали, в том числе и «с пристрастием». Однако неизменно инициатива исходила от власти, а не от «холопов».