Борис Годунов

По окончании литургии среди общего безмолвия Фёдор Иоаннович произнёс речь, которая уже сама по себе свидетельствовала о несомненных самостоятельных способностях нового Царя: «Владыко! Родитель наш, самодержец Иоанн Васильевич, оставил земное царство и, приняв Ангельский образ, отошёл на Царство Небесное; а меня благословил державою и всеми хоругвями государства, велел мне, согласно с древним уставом, помазаться и венчаться Царским венцом, диадемою и святыми и бармами^^^; завещание его известно духовенству, боярам и народу. И так, по воле Божией и благословению отца моего, соверши обряд священный. Да буду Царь и Помазанник!

По окончании обряда в венце и бармах Мономаха, со скипетром в руке Царь вышел из храма через южные двери и при выходе был осыпан золотыми и серебряными монетами. Затем Второй Царь отправился на молитву в Архангельский и Благовещенский соборы, а по окончании молебствия через Красное крыльцо вернулся в свои палаты, где бояре и прочие служилые люди целовали венчанному и миропомазанному Царю руку. Здесь он произнёс речь, и были оглашены царские милости.

Объявлялась амнистия заключенным, отпускались на свободу военнопленные, сокращались долги, а некоторым лицам жаловались боярские звания. Среди облагодетельствованных боярством оказался и будущий Царь и ненавистник Годунова Василий Шуйский. Борис же Годунов возводился в знатный сан конюшего и получал титул великого боярина и наместника двух царств: Казанского и Астраханского, причём ему даровались многие земли и поместья. Празднования по случаю венчания (коронования) длились целую неделю, один пир сменялся другим, а для «народа московского » было устроено в Москве много увеселений и зрелищ.

Были сделаны от имени Царя большие пожертвования, или «милостыни», на помин души усопшего Царя Иоанна Васильевича и о здравии новых Царя и Царицы. Константинопольскому Патриарху отправлено 1000 рублей. Иерусалимскому Патриарху — 900 рублей и т. д. Особо уместно отметить, что при Фёдоре Иоанновиче русские пожертвования православным на Востоке, изнывающих под игом ненавистных агарян (мусульман), стали регулярными и щедрыми. Россия оставалась единственной «питательницей» всего Православного Востока. Как писал в 1593 году Царю Федору Патриарх Александрийский Мелетий (1590–1601): «Если бы не помощь Твой Царственности, то верь. Православнейший Царь, Православие находилось бы в крайней опасности, так же как и эта (наша) Патриархия.

Эпоха правления Царя Фёдора Иоанновича продолжалась без малого полтора десятка лет. В отечественной историографии она традиционно преподносилась как какое-то безликое время. Царь ведь был, по расхожему мнению, «блаженный », а от такого правителя не жди громких побед и ярких свершений. Даже весьма сведущие историки, но лишённые «ока духовного», не могли понять и принять новый облик власти; для них слова «блаженный » и «юродивый » являлись синонимами. А юродство — в этом нет сомнения у всех материалистов-позитивистов — это форма какой-то «умственной неполноценности». Приведём показательный в этом отношении пример. «Дела тяготили Фёдора, — пишет уверенным тоном исследователь, — и он искал спасения в религии, каждый день подолгу молился, нередко сам трезвонил (! — А.Б.)на колокольне, раз в неделю отправлялся на богомолье в ближние монастыри... Среди знати Фёдор не пользовался популярностью. Его не боялись и не уважали. Русские на своём языке называют его дураком, говорил о Фёдоре шведский король »^^^.

В данной, типичной для историографии, характеристике почти всё перевёрнуто верх дном, поставлено с ног на голову. Здесь просто необходима, так сказать, общеисторическая аллюзия историософского свойства, чтобы была понятна шкала исходных мировоззренческих координат.

Историческая наука в том виде, как она существует, есть продукт «эпохи просвещения», времени «свободомыслия» и «торжества разума », то есть века XVIII. В России она «зацвела » позже, в веке XIX, приняла все исходные оценочные категории западноевропейского рационалистического знания. История народов и стран подлежала критическому осмыслению; всё ранжировалось и интерпретировалось через призму «нужности», «востребованности», «необходимости», в том виде, как эти категории воспринимались секулярным сознанием.

Духовная первооснова бытия была «изъята из обращения » или, во всяком случае, ей перестали придавать доминантное значение. Потому и получалась невообразимая картина. Условно говоря, безбожники описывали мир, где устремлённость к Богу являлась главным стимулом человеческого бытия, где жизнь «по-божески», «благочестиво» считалась высшим эталоном жизнеустроения. Рационалисты же понять данный мир никоем образом не могли, а потому и сочиняли несообразности.

В понятиях же теоцентричного мира «блаженный» — христианский подвижник. В духовном смысле он — избранник, тот, кто сподобился лицезреть Бога на небесах! Понятное дело, что материалисты и позитивисты всех мастей и всех времён значения подобным категориям не придавали; да и не способны они были осознать, что это такое. Православные же люди, прекрасно это понимали, а потому и восхищенно величали Второго Царя «блаженным» и «боголюбивым».

Теперь же вернёмся к приведённой выше цитате. Начнём с того, что ссылка на оценку шведов в данном случае просто неуместна; нельзя же за «мнение русских» принимать какие-то случайные сторонние умозрения. Теперь о более важном: о том, что якобы «дела тяготили Фёдора» и что он «искал спасения в религии». Начнём с букваря. «Религией» может стать всё, что угодно. Сколько уж в истории человечества существовало самых разных «религий»: от обожествления камней, деревьев и статуй до поклонения коммунизму.

Фёдор же Иоаннович с рождения и до последнего земного мига был православным, исповедовал только одну, единственно «правильную», православную веру — в Иисуса Христа. Он полностью и целиком являлся православным христианином, но так как эти слова в семантическом отношении означают одно и то же, то правильнее называть его просто — православным.

Православный человек уповает на милость Господа для личного спасения; он коленопреклоненно просит милости и для своих близких. Упования же Царя-Миропомазанника, Божьего избранника куда шире и значимее. Его молитва, его благочестие выражают и отражают не только личные желания и устремления; он молится за весь христианский род людской, за вверенную ему державу. Ведь в системе Христоцентричного мира ноша Царя — не только ратные дела, общественное устроение, но и молитвенное оберегание вверенного ему Царства.

Трудно спорить с тем, что самым любимым героем отечественной историографии всегда являлась яркая фигура Петра I: «царя-плотника», «царя-механика», «царя-лоцмана», одном словом — «царя-преобразователя». Он чуть не каждый день своей бурной жизни что-то разрушал, а что-то учреждал. Фёдор Иоаннович ничего не разрушал; он только продолжал и молитвенно охранял. Каждодневно молился Всевышнему за ниспослание себе, народу русскому и державе Российской даров небесной благодати: мудрости, терпения, любви и смирения. Таков был век XVI, таковы были высшие ориентиры жизнедеятельности, а сын Иоанна Грозного Царь Фёдор Иоаннович навсегда остался в истории эталоном царского благочестия.

В своём «Временнике » Иван Тимофеев в самых превосходных степенях превозносит духовный облик Второго Царя. «Добродетельно живший Федор Иванович, Государь всероссийский, наследовал престол своих предков в прекрасной святости, потому что царствовал, любя истину, незлобно и достойно; (подражая) кротостью Давиду, (он) пас своих людей, не любя крови; всю свою жизнь он проводил в посте и молитвах к Богу, непрестанно и неусыпно день и ночь являясь великим предстателем (перед Богом) о мире и святым Царём. Имея постоянное стремление к церковному великолепию и благочинию и непрестанную заботу об украшении святынь, он любил монахов и нищих и очень много им подавал. Он явно нёс подвиг воздержания, потому что кипел в душе своей любовью к делам иночества, хотя был покрыт светлостью багряницы. Его желанию так жить у себя в доме не помешали ни супружество, ни высота самого царства. Он боролся со всякой неправдой, чуждался ее и, как Иов, «даже устами не роптал на Бога; он за всю свою жизнь ни разу не осквернил мерзкими словами своего богомольного языка, но весь постоянно был охвачен всяческим благочестием; таким же незапятнанным, думается, и предстал он перед Богом, потому, что один из всех сохранил Первообраз и в дни своего царствования охранял от вражеских наветов достояние своих предков. Он царствовал не только над людьми, но и над страстями; думаю, что тот не согрешит, кто его и в молитвах призовет.