Борис Годунов

Царь чувствует, что подошёл к пределу земного бытия. В этот момент, когда надо думать о высоком и вечном, о грядущей встрече с Богом, перед Которым предстоит держать ответ, мысли его покорены всё ещё земными тяготами. Да, видно, был слишком милостив к подданным, многое и многое прощал, а надо было давить, гнать, сечь и жечь, да так, чтобы «верноподданные» дух перевести не могли. Так делал Иоанн Грозный, а как его почитают в народе до сих пор!

Пушкин так проникновенно выстраивает свое повествование, так рельефно и трепетно воссоздаёт ситуации и внутренние переживания действующих лиц, что порой невольно кажется, что он был участником — очевидцем событий и что именно ему главные исторические герои высказывали свои сокровенные мысли и чувства. В этом раскрывалось замечательное качество историзма, которым в полной мере был наделён Александр Сергеевич и которое так редко встречается у других творцов. Потому пушкинские воссоздания картин и характеров так убедительны; он не заменяет документ личными фантазиями, а художественно дополняет его.

С потрясающей выразительностью воспроизведена картина последних мгновений жизни Самодержца, когда среди придворных началась паника после того, «как он на троне сидел и вдруг упал — кровь хлынула из уст и из ушей». При последних проблесках угасающей жизни Борис Годунов просит всех удалиться и оставить его наедине с сыном. После этого следует обширный монолог умирающего, отразивший представления Годунова в интерпретации Пушкина. Ничего подобного, конечно же, никакие свидетельства той поры до нас не донесли. Завещание Годунова, содержащее изложение философии власти, которое умирающий отец заповедует сыну, — реконструкция обстоятельств, вышедшая из-под пера русского творческого гения, лично переживавшего давно минувшее время, глубоко чувствовавшего коллизии эпохи, понимавшего людей её.

Отец, осознавая свою греховность, стремится отгородить сына от всех жизненных проявлений, которые назывались греховными. «Я, я за всё один отвечу Богу», — то ли шепчет, то ли выкрикивает умирающий Самодержец всея Руси. Нет, он, и только он примет все отступничества от Воли Божией на себя, а сыну мир, чистоту и благорасположение хочет оставить, чем только милость Всевышнего и можно заслужить. Он прекрасно знал и понимал, что Волей Всевышнего не только нельзя управлять, но Она для человеческого ума вообще непостижима. И были примеры — сколько их! — когда дети наказывались за деяния родителей. То и из Писания известно, да и из истории давней и недавней, свидетелем которой он сам был.

Время нынешнее представлялось чрезвычайно опасным. Русь, как море бурное, всколыхнулось, вспенилось, и на поверхности, в этой самой пене, вертится и крутится грязь мирская и разные непотребства донные. Борис, вооруженный знанием, опытом, наделённый волей, мог успокаивать, усмирять подобную страшную стихию. «Я с давних лет в правленье искушенный, мог удержать смятенье и мятеж».

Как то будет делать Фёдор, отрок, вчерашний ребёнок, который слишком мал и слишком неопытен! Хоть Борис после воцарения брал сына — ему только минуло девять лет — на заседания Боярской Думы, где обсуждались все важнейшие вопросы государственной жизни, и на встречи с послами иных государей, но что дитя в том могло уразуметь? Он ещё не ведает греха как проявления самохотения человеческого, он ещё не замарал ни тело, ни, главное, душу — чувствами, настроениями и желаниями неблагочестивыми. Но, с другой стороны, как просто, вооружившись только благопожеланием, снисхождением и смирением, обмануться в жизни, принять ложь за истину, а свет за тьму. Как легко можно не заметить или простить то, что прощению на земле не подлежит. Эта тяжелая «азбука жизни », и Борис совсем не был уверен, что сын ею овладел в должной мере. И со всей силой искренней отцовской любви Борис взывает к сыну: «О, милый сын, не обольщайся ложно, не ослепляй себя ты добровольно».

Сам Борис прошел долгий путь, видел, знал, перечувствовал и пережил многое и многих. Его жизненные учения стоили дорого: сколько раз приходилось молчать, приспосабливаться, лицемерить, угодничать, чтобы сохранить жизнь и положение, чтобы добиться житейских выгод. О каком тут благочестии говорить! Даже в монастырях, сколько разных нехорошестей происходит; сам то видел, да и другие рассказывали. А ведь там братья и сестры, ушедшие от мира, там только пост и молитва, там встреча с образом Божиим каждый миг и на каждом шагу. А что же про мирские дела говорить! Тут кругом только притворство, корысть, себялюбие и так мало чистоты и бескорыстной и высокой подлинности. Помнил Борис хорошо, того и забыть невозможно, как великий и грозный Царь Иоанн, который к нему самому мирволил, разуверился на склоне лет в людях, как мало кому он доверял в изолгавшемся мире и как потому он был одинок и несчастен.

Да и он сам кому может доверить первостепенное дело, кому он может поручить мудрое попечение о своём сыне, которому уже в юных летах предстоит принять венец повелителя державы.

Умных немало, хотя бы тот же «ближний боярин» Шуйский. А вот преданных? Что у них, у царских приближённых, на уме, о том один Бог ведает! Всех государственных мужей Годунов знал наперечёт. Некоторые при нём возвысились, а другие, такие как Василий Шуйский и другие из того рода, с давних времен обретались в Царских теремах; или службы исполняли, или какие-то личные дела обделывали. Уж считай сто лет минует, как род Шуйских всё время около высшей власти крутится. Многих из них знал лично Годунов, о других был наслышан. И самый, пожалуй, «свой» — это Василий Шуйский. Они же с Борисом одногодки, им обоим уже за полвека перевалило, а это ведь время мудрости.

Никогда Борис не замечал в Василии поползновений чрезмерных, никогда он не подозревался в том, что хотел бы выхватить царский венец. Этот боярин был одним из первых, кто зимой приснопамятного 1598 года, после смерти благочестивого Царя Фёдора Иоанновича назвал преемника — Бориса Годунова. Со слезами на глазах умолял Бориса, чуть ли не в ногах валялся! Обращаясь к сыну, отец не только вопрошал, но и наставлял:

Отец дал сыну самый неподходящий совет; но ведь и выбора у него по-настоящему и не было. В своей предсмертной агонии Борис Годунов рекомендует в качестве «надёжного советника », человека действительно чрезвычайно умного и расчётливого, но хладнокровного и со лживой душой, измена которого в конце концов и решила судьбу юного Фёдора Борисовича. Именно он 1 июня 1605 года перед возбуждённой толпой скажет с Лобного места на Красной площади слова о том, что «Борис послал убить Димитрия, но Цесаревича спасли; вместо него погребён попов сын». Это был приговор Годуновым, который разгневанная чернь «разного роду» и привела в исполнение. Да и все остальные именитые бояре, «почтенные породой или славой», изменили и обрекли на гибель и молодого Царя, и его мать-царицу, став соучастниками неимоверного злодеяния — Цареубийства.