Страница 13 из 75
А на какой духовной почве выросли Есенин с Маяковским и Платонов с Шолоховым? Именно на почве мечты о Земле и Воле, о Граде Китеже — на той почве, из которой выросла русская революция. И только на этой духовной траектории видело последнее поколение старой культуры будущность России — прекрасно понимая, какой катастрофой для их сословия станет эта неизбежная революция.
Поразительно, что это понимали и поэт крупной буржуазии Брюсов, и поэт крестьянства Есенин, но не понимают нынешние «буржуазные демократы» и «патриоты-почвенники». Не видят, и стараются выкорчевать остатки этих святых корней, которые оказались не по зубам Горбачеву с Ельциным.
По отношению к советскому строю и ко всему советскому проекту наш нынешний культурный слой (возможно, даже в большинстве) совершил, на мой взгляд, огромную историческую нечуткость и несправедливость. Дело тут не в политике, а в чем-то более глубоком, оттого и кризис у нас пока что безвыходный. И нечуткость эта — не только к советскому строю, но и к тем светочам нашей культуры, которые этот строй художественно, чувством осмыслили. Ныне живущая интеллигенция не проявила интереса и воли, чтобы понять суть советского строя через слово культуры, она увлеклась вторичными, а часто всего лишь политическими вопросами.
Г.Свиридов писал в своих «Записках»: «Художник различает свет, как бы ни был мал иной раз источник, и возглашает этот свет. Чем ни более он стихийно одарен, тем интенсивней он возглашает о том, что видит этот свет, эту вспышку, протуберанец. Пример тому — великие русские поэты: Горький, Блок, Есенин, Маяковский, видевшие в Революции свет надежды, источник глубоких и благотворных для мира перемен». А мы именно перестали слышать великих русских поэтов и отбросили «свет надежды, источник глубоких и благотворных для мира перемен».
Поразительно и то, что оба антисоветских течения, будучи антиподами в отношении к модернизации (модернизаторы-демократы и консерваторы-почвенники), соединились в поддержке того регрессивного пафоса перестройки и реформы, который, если бы хватило сил у реформаторов, означал бы просто ликвидацию России как страны, народа и культуры. Наглядный пример такого соединения — совместная атака в конце 80-х годов на Энергетическую программу СССР. Видимо, коррумпированная номенклатура и теневики инспирировали эту атаку из геополитических и корыстных целей (развал СССР по заказу Запада и расхищение огромных средств, ассигнованных на эту программу), но демократические и патриотические интеллигенты, создавшие культурное прикрытие для этой диверсии, были искренни. Эта искренняя ненависть к программе, очевидно необходимой для развития (и даже для сохранения) страны, для нас важна как явление культуры. Она — симптом глубокого духовного кризиса нашей интеллигенции в целом.
Регрессивному отрицанию советского культурного проекта придало силу именно это соединение демократов и патриотов. Ведь главное в культурном строительстве русской революции состояло в том, что оно достигло почти невозможного — вписало идею развития и производные от нее модернизационные программы в «контекст традиционного сознания». В России это удалось сделать в гораздо большей степени, нежели в Японии и Китае, где американизация и обуржуазивание традиционного мироощущения заходит все дальше. Историк А.В.Голубев пишет: «Объективным итогом революции явилось то, что все общество или по крайней мере его социально активная часть приняли ценности развития и исторической динамики. Заметно выросла, хотя не сразу, культурная гомогенность общества. С одной стороны, были ликвидированы целые социальные категории, причем наиболее вестернизированные. С другой, — в историческую динамику включились десятки миллионов людей, вырвавшихся из традиционной культуры. Это был качественный скачок огромной важности».13
Как же смогла революция соединить идею развития с традиционализмом? Именно в результате того, что высокая русская культура, вобравшая в себя и универсализм Православия, и универсализм Просвещения, вошла в «симфоническое» взаимодействие с традиционной мечтой о Земле и Воле — с общинным крестьянским коммунизмом. Это и породило совершенно необычный в истории культуры тип — русского рабочего начала ХХ века. Сохраняя космическое чувство крестьянина и его идущее от Православия эсхатологическое восприятие времени, рабочий внес в общинный идеал равенства и справедливости вектор реального действия, реального построения на нашей земле материальных оснований для Царства справедливости.
Тот русский рабочий, ядро революции, был прежде всего культурным типом, в котором Православие и Просвещение, слитые в нашей классической культуре, соединились с идеалом действия, направленного на земное воплощение мечты о равенстве и справедливости. Против этого культурного типа, его тлеющего еще в нас огня и призывают в мечтах «Пиночета» с «русским Франко» Ясин с Бондаренко. Одни мечтают уничтожить православную общинную ипостась этого культурного типа, другие — содержащийся в нем импульс Просвещения и развития.
Уникальность этого культурного типа, который возненавидели оба крыла нашей антисоветской интеллигенции, была очевидна виднейшим мыслителям первой половины ХХ века (назову хотя бы Антонио Грамши, который считал русского рабочего явлением космического масштаба, как бы собравшим в себе и выразившем в революции мечту о справедливости трудящихся всех народов мира в ее развитии за три века).
Когда читаешь выступления наших интеллигентов, отвергающих советский культурный проект, иногда приходишь в замешательство: неужели они не видят масштаба и величия того импульса, который дал русской культуре этот революционный рабочий первой половины ХХ века? Ну ладно гайдары и хакамады — им мешают «их слишком сытые тела», но почему нашим почвенникам противен «керженский дух» и «игуменский окрик в декретах»? Не могу поверить, чтобы они отрекались от этого сознательно, что-то застило им глаза. Почему им противен русский космизм, звучащий в советской поэзии и песнях? За деревьями политических схваток не видят леса…
Революционное движение русского рабочего и стоявшего за ним общинного крестьянина было движением религиозным, «православной Реформацией» России. Отсюда и «святые корни», питавшие целый век, с 80-х годов XIX века, зарождающуюся, а потом и зрелую советскую культуру. Хороший обзор развития этого процесса дан А.С.Балакиревым14, но ведь этот процесс широко освещен и в литературе, и в воспоминаниях виднейших представителей интеллигенции революционного времени (например, М.М.Пришвина).
А.С.Балакирев говорит об «атмосфере напряженных духовно-религиозных исканий в рабочей среде», которая отражена в исторических источниках того времени. Он пишет: «Агитаторы-революционеры, стремясь к скорейшей организации экономических и политических выступлений, старались избегать бесед на религиозные темы, как отвлекающих от сути дела, но участники кружков снова и снова поднимали эти вопросы. „Сознательные“ рабочие, ссылаясь на собственный опыт, доказывали, что без решения вопроса о религии организовать рабочее движение не удастся. Наибольшим успехом пользовались те пропагандисты, которые шли навстречу этим запросам. Самым ярким примером того, в каком направлении толкали они мысль интеллигенции, является творчество А.А.Богданова».
Сам А.А.Богданов не раз писал, что идеи его тектологии явились ответом на вопросы рабочих об устройстве мироздания, когда он был пропагандистом в тульских рабочих кружках (кстати, рабочие сами его нашли и привлекли к этой работе). Он отмечал, что рабочие поразили его «стихийным стремлением к монистическому мировоззрению» — к представлению о единстве мира и возможности устроить его разумно и справедливо.15