Страница 111 из 151
— Я тут, значит, прибегаю по первому зову, а она этому вороньему сыну гобелены плетёт!
— Ну И-и-ирлик! — я складываю ручки домиком. — Не сердись, я просто хотела его задобрить, чтобы он перестал нам пакости делать. Хочешь, я тебе ещё сплету? Или вышью? Два раза?
Ирлик прищуривается.
— А ты красиво вышиваешь?
— Красиво! — с готовностью отвечаю я.
— Ну ладно, — соглашается он. — Так и быть прощаю. Но жду от тебя портрет, и чтоб большой и красивый был!
— Хорошо-хорошо! — часто киваю я. — Вот вернусь домой и засяду!
— Можешь не спешить, я бессмертный, — усмехается бог. — А Учок теперь тебе и правда должен, можешь попробовать с ним поговорить.
— А это сложно? — уточняю я.
— Сложно, — серьёзно кивает Ирлик и переводит взгляд на Алтонгирела. — Ты, духовник, не Старейшина пока, так ведь?
Алтонгирел прямо сидя вытягивается по струнке и рапортует:
— Старейшиной не являюсь, простите неразумного!
— Да ты передо мной-то не выделывайся, — дружелюбно говорит Ирлик. — Эту манеру лучше для Учока прибереги, он по-человечески не понимает. А ты, Лиза, учись. С другими богами вот так говорить нужно, иначе ничего не добьёшься.
— Я так не умею, — развожу руками. — Я вообще по-муданжски так себе говорю.
— Это да, — соглашается Ирлик и кривится. — А ты, значит, духовник, раз не Старейшина, то и формул преподнесения не знаешь, так?
— Не положено, — лепечет Алтонгирел. — Простите…
— Знаю, знаю, не занудствуй, — перебивает его Ирлик. — Раз так, то доставай ручку там или что, записывай, диктовать буду.
Мы с Алтошей синхронно извлекаем наладонники.
— Техники-то, техники, — качает головой Ирлик. — На бумажку запишите, а то как Учок явится, у вас вся эта техника вырубится к шакалам, он же не знает, как она устроена.
Мы принимаемся рыться в вещах в поисках бумажки, точнее, конечно, пластика, откуда тут бумаге-то взяться… Положение спасает Кир, извлёкши из кармана куртки, надетой на Айше, свёрнутую трубочкой тетрадку с упражнениями по муданжскому и карандаш. Алтонгирел пытается её перехватить, но Ирлик отдаёт мне.
— Тебе говорить, ты и записывай.
Так что Алтоше ничего не остаётся, как всё-таки строчить в наладонник, а Алэка у меня принимает Кир, а то мелкий чересчур интересуется шуршачими бумажками.
— Итак, — Ирлик умудряется сложить ноги лотосом на своём переднем сиденье, при этом задевает что-то на пульте управления, от чего включается музыка. — А ну тихо! — рявкает он на унгуц, и машинка послушно затыкается. Чую, не слыхать нам тут больше музыки… — Так вот, — продолжает Ирлик. — Сейчас мы отсюда выйдем, посадим девчонку в сугроб, дадим ей в руки какой-нибудь фрукт… Лиза, у тебя найдётся завалящая хурма или ещё что?
— А разве не тыкву надо? — набирается смелости встрять Алтонгирел.
— Облезет и неровно обрастёт этот Учок, тыкву ему ещё, — кривится Ирлик. — Сойдёт и клубень чомы.
Я меж тем откапываю пакет с фруктами, которые мы собирались раздать детям, но не успели пока.
— Вот, есть хурма, обезьяньи серьги, нуговые ягоды…
— Бери хурму. Итак, посадим мы её с хурмой, ты, Лиза, встанешь у неё за спиной и скажешь молитву призыва. Записывай: О великий, светозарный, неботрясущий, грозный, вечно почитаемый нами господин наш Учок, — с непередаваемым отвращением диктует Ирлик. — Долгая тебе лета, красное тебе солнце, белая тебе вода, жирная тебе земля.Лиза, не пропускай "тебе", а то он не поймёт. Так, хорошо, дальше пиши: Неразумные и несчастные почитатели твои, мы нижайше молим тебя своим присутствием наше скудное обиталище осенить.
— А разве не надо говорить "несчастные рабы"? — снова встревает Алтонгирел.
— Ты духовник, тебе надо, — поясняет Ирлик. — А она свободная женщина. Так, что там дальше… Да отверзнутся небесные врата, дабы смог луч солнца обратиться дорогой, по которой лежит твой путь в наши…ну, скажем, дикие леса. Мы же в лесу будем призывать, правильно?
Я вообще не помню когда последний раз что-то писала от руки, почерк у меня корявый, а скорость маленькая, строчку, высунув язык, едва успеваю. На счастье, Ирлик делает паузу.
— Слушай, а почему так сложно? — не выдерживаю я, переводя дух. — Это правила вежливости какие-то?
— Да нет, говорю же, он по-человечески не понимает, — поясняет Ирлик. — Ты привыкай, таких, как он, большинство, это я… как это называется? Вольнодум. За что меня и не любят, собственно. Ладно, пиши дальше, ещё много.
Я исписываю полтетрадки формулами приветствия и благопожеланиями, когда Ирлик вдруг останавливается и делает глубокий вздох, обдавая нас с Алтошей горячим медовым дыханием.
— А теперь самое весёлое, — предупреждает он, сверкая зубами. — Поскольку гобелена у тебя с собой нет, то придётся прочитать формулы преподнесения, а они на древнем языке.
— Так я ж его не знаю… — обалдеваю я.
— Вот потому я и говорю, что самое весёлое, — поясняет Ирлик. Волосы у него распущены и затеняют лицо, так что хорошо видно только блеск глаз и зубов в кровожадной улыбке, и мне становится не по себе. — Я продиктую по буквам, а ты уж записывай, как хочешь. Слушай.
Дальше он производит последовательность звуков, часть из которых напрочь отсутствует в современном муданжском.
— Погоди-погоди, — прерываю я. — Я не понимаю, какими буквами это записывается.
— Какими хочешь, лишь бы прочитать смогла. Слушай ещё раз.
Со второго раза я вывожу три строчки — муданжским, всеобщим и родным алфавитом вперемежку.
— Я это не прочту, — говорю в ужасе, глядя на бессмысленные значки.
— Прочтёшь, куда денешься, — успокаивает Ирлик. — Может, не с первого раза, но прочтёшь.
— Ага, а Учок будет стоять и ждать.
— Будет, а что ему останется, — ухмыляется Ирлик. — Если уж ты его вызовешь, то он не сможет уйти, пока не отпустишь.
— Может, мне заранее потренироваться? — с опаской спрашиваю я. Не нравится мне идея, что какой-то бог будет стоять и слушать мои потуги. Я бы на его месте меня быстро пристукнула.
— Ни в коем случае! — серьёзно отвечает Ирлик. — Если тебе удастся произнести всё правильно до того, как Учок будет здесь и выслушает приветствия, получится чудовищное хамство. Не волнуйся, не заржавеет подождать, пока ты справишься. Давай, пиши дальше.
И я пишу.
Мы выходим из унгуца и, воровато оглядываясь, топаем в лес. Комичнее всего выглядит Ирлик — он с ног до головы завёрнут в белый флисовый плед, потому что мёрзнет в человеческом обличье, а в божественном его Учок сразу узнает.
— А он вас точно не узнает так? — осторожно спрашивает Кир.
— Под белым пледом точно нет, — успокаивает Ирлик.
— Он серьёзно настолько тупой? — понизив голос удивляется Кир.
Алтонгирел возмущённо шипит и пытается отловить Кира за ухо, но это очень трудно сделать, когда несёшь на руках больную девочку, так что ребёнок уворачивается.
— Да он, конечно, умом не блещет, — спокойно отвечает Ирлик. — Но дело не в этом. Учок — из старших богов, он по-другому воспринимает мир, чем мы, младшие. Для него символ равнозначен реальному присутствию. Со мной так тоже бывает, но я стараюсь не поддаваться. Это трудно… Вроде как глаза видят, а потрогать нельзя. Иногда забываешь, трогаешь, а там пустота. Очень обидно бывает.
— Так не получится, что я Учока с этим гобеленом как бы… надую? — опасливо интересуюсь я.
— Его-то нет, — отмахивается Ирлик. — Говорю же, он из старших. Для него что глаза видят, то и правда. Старшим гораздо легче жить. А вот я, да Умукх, да Укун-Тингир, мы бродим в полутьме. Ну да что я тебе это рассказываю, у тебя свои, человеческие проблемы. Хватит уже идти, у меня ноги закоченели!
Мы останавливаемся не то чтобы на полянке, но деревья тут немного пореже. Ирлик указывает на холмик впереди.
— Духовник… — начинает он, потом сдвигает брови и на пару секунд задумывается. — Алтонгирел. Клади девчонку сюда.