Боги Абердина

Воздух был морозным, под ногами хрустел снег, причем так сильно, словно падали срубленные деревья. На черном небе висел идеальный полумесяц. Никогда раньше я не чувствовал себя так прекрасно и так ужасно одновременно.

Я помню, как мы недолго ехали на машине, а потом медленно поднимались по лестнице. Затем проигрывались послания, записанные на автоответчике. Я оказался на кушетке и оставался там не знаю сколько времени. Может быть, полчаса, а может — пять часов. Кто-то тихо напевал на заднем плане, пол скрипел под чьими-то ногами. Я услышал, как открыли дверку холодильника, затем повернули кран.

Я раскрыл глаза и увидел квартиру Эллен в тусклом освещении. Сама девушка сидела напротив меня на полу, босиком, скрестив ноги по-турецки. На ней была спортивная куртка с надписью «Йельский университет» и серые спортивные штаны. Она читала журнал.

На часах была почти полночь.

Голове стало значительно лучше. На кофейном столике меня ждал стакан воды. Я сделал глоток, и Эллен подняла голову.

— Как себя чувствуешь?

— Отлично, — ответил я.

— Арт звонил, — она закрыла журнал. — Он рассказал мне про Дэна.

Адреналин молнией пронзил меня и обжег стенки желудка.

— Это странно, — сказала она и убрала прядь волос со лба. — Дэнни был таким домоседом. Если не считать каникул, я не думаю, что он покидал дом больше, чем на день или два. Как считаешь, где он может находиться?

— Не представляю, — сказал я.

— Именно так обычно отвечают те, кому на самом деле что-то известно, — она приподняла брови. — Знаешь, что я думаю… Полагаю, Хауи мог сказать что-то оскорбительное. У них с Дэном в прошлом были разногласия.

Несколько минут мы просидели в молчании. Я слушал, как тикают часы у нее в кухне, считал удары.

— Эрик, — произнесла она с болезненным выражением лица, которые обычно сопровождает разговоры на особенно неприятные темы. — Думаю, нам следует обсудить тот вечер. — Эллен отложила журнал в сторону, сцепила руки за спиной и оперлась на них. — Наверное, я неправильно себя вела. Я хочу извиниться.

Если бы у меня оставались силы, то я бросился бы прочь, как раньше. Вместо этого я скрестил руки на груди и уставился в пол, сказав:

— Я тоже вел себя глупо.

— О, прекрати. Ты уже признался в своих самых сокровенных желаниях, — она улыбнулась. — Теперь нет оснований сдерживаться.

«Почему бы и нет, черт побери?»

— Я люблю тебя, — сказал я и посмотрел ей прямо в глаза.

Эллен уже открыла рот, чтобы засмеяться или, возможно, сказать что-то остроумное, но мой взгляд остановил ее. Я так устал лгать! Хотелось во всем признаться — в том, что фантазирую о ней почти каждую ночь, что одновременно желаю смерти Арту и чувствую себя из-за этого страшно виноватым, что хочу только один вечер физических удовольствии, чтобы сохранить его в памяти и призывать, когда требуется… Будет достаточно воспоминаний о ее прикосновении, сладко шепчущих в моем сознании. Даже если впечатления перейдут в иллюзии (а такое часто случается со старыми воспоминаниями), я предпочту эту иллюзию тысяче реальных женщин.

— Я сомневаюсь, знаешь ли ты, что такое любовь, — сказала она добрым голосом.

— Вероятно, ты права, — ответил я.

Эллен улыбнулась и, милостиво сохраняя молчание, подошла, наклонилась и поцеловала меня в лоб. Прикосновение ее губ охладило мне кожу.

— Можешь спать здесь, если хочешь, — девушка зевнула. — Диван раскладывается, матрас удобный. Дэн спал тут в прошлом году, ему понравилось.

Внезапно я почувствовал его запах — запах чистой шерсти, который напомнил мне про его старые куртки, смешные маленькие шляпы и потрепанные зеленые штаны. На меня потоком нахлынули эмоции, такие сильные, что в первый момент я не знал, что чувствую. Затем дамба содрогнулась и взорвалась, и я зарыдал, одновременно подвывая. Тело содрогалось от конвульсий, жалость, чувство вины и стыд наполнили мой рот кислотой, они душили меня. Я рыдал бесконтрольно, чувствуя, что веревки рвутся, крепления отлетают, все, что держало мое сознание, слетает с опор, все строение шатается и разваливается…

Эллен бросилась ко мне и попыталась успокоить. Очевидно, она думала, что это последствия приема наркотиков. Мне повезло, что она не спрашивала, что со мной, поскольку услышала бы признание во всем. А так, я плакал, пока не заснул, и даже тогда, как кажется, продолжал плакать, потому что мне это снилось…

— Печка не работает, — сказал таксист и бросил мне одеяло, затем повернул на Мейн-стрит.

Было начало шестого. Я ушел из квартиры Эллен по одной причине — мне нужно было вернуться в дом доктора Кейда.

Вместо этого я попросил таксиста высадить меня у Падерборн-холла. Мужество покинула меня, как только я представил ночь в одиночестве у себя в комнате, всех призраков и духов, которые будут кружиться около.

Всюду лежал снег, стоял мрак, трясина теней и острые сосульки торчали из-под свеса крыши Падерборн-холла. Я с опаской прошел под этими сосульками, убежденный, что они молча и быстро свалятся и пригвоздят меня к месту. Моя кровь разольется по окуркам, которые валялись на крыльце.

В холле было пусто и холодно, в углах навалена мебель, забытая банка с содовой одиноко стояла на мусорном бачке. В воздухе пахло холодным цементом и старым дымом.

Я отнес пришедшие мне письма наверх.

Я несколько месяцев не заглядывал в свой почтовый ящик. Там лежало приглашение на какой-то симпозиум по клинописи от кафедры истории, открытка, адресованная на мой ящик, но предназначавшаяся другому студенту, конверт от мистера Дэниела Хиггинса, датированный за три недели до нынешнего дня. В то время я бесконтрольно дрожал в подвале мотеля «Парадиз».

Я вошел к себе в комнату, включил лампу на письменном столе, сел на кровать и разорвал конверт. Там лежал сложенный листок, вырванный из блокнота, скрепленного прополочной спиралью. Верх листа составляли оборванные полукруги там, где он раньше крепился к проволоке. Лист был исписан ровным почерком Дэна. Он писал черными чернилами, ручкой с тонким пером. Я помнил, что Дэнни всегда пользовался блокнотами, которые открывались вертикально, поскольку был левшой и не мог писать, если металлическая спираль тыкалась ему в ладонь.

«Дорогой Эрик!

Вероятно, я вернусь домой до того, как ты получишь это письмо, потому что не знаю, как часто ты заглядываешь в почтовый ящик в университете. Но я не помню, где ты собирался проводить каникулы. Надеюсь, что ты получишь это письмо вовремя и примешь наше с мамой приглашение на рождественский ужин в старом добром Бостоне. Мама сказала, что оплатит твой билет. Поэтому, если ты читаешь письмо в любое время перед Рождеством, у тебя нет оснований для отказа.

Что еще? В Бостоне серо и дождливо, и я простудился, как только приехал. Мама все время спрашивает про доктора Кейда и про то, когда он приедет в гости. Если я не говорил тебе раньше (а я не думаю, что говорил), знай: мама боготворит доктора Кейда. Но ведь мы все его боготворим, не правда ли?

Когда я вернусь в университет, то должен сказать Арту, что больше не заинтересован в его поисках камня. Смешно это слышать от меня, потому что идею-то подал как раз я. Но на самом деле, это было просто шутки ради, — нечто, чем можно заполнить время. Но где-то в процессе все стало слишком серьезно. Я не говорю, что все это чушь — я до сих пор думаю, что в этом что-то есть. Но мы дошли до опасной черты. Или, может в этом ничего нет, и нам всем просто стало скучно.

В любом случае, когда мы увидимся, пожалуйста, не заявляй „Я же тебе говорил“. Иначе я выброшу запасы виски Хауи и свалю это на тебя.

Жду в Бостоне.

Я сидел на кровати и смотрел на письмо. Так и сидел, пока небо не поголубело, и в комнате не стало светло. Затем я сунул письмо под матрас и долго стоял в душе.

Когда я вышел, зазвонил телефон. Я знал, кто это, я о нем думал.