Боги Абердина

Он порылся в кармане пиджака и достал визитку. Там значились его имя, фамилия, адрес и номер телефона. Николь склонилась ко мне и посмотрела на маленький белый прямоугольник у меня на ладони.

— Классно, — сказала девушка.

Дэн попрощался, и мы смотрели, как он пересекает университетский двор с портфелем в руке.

— Боже, он такой болван, — объявила Николь.

Мы продолжили прогулку, следуя по тропе, которая вела в лес сразу же за Торрен-холлом. Николь и я оставались на узкой тропке, змеей петляющей вниз в овраг и вдоль его краев. Галька и прутики падали вниз, выскальзывая из-под наших ног. Иногда мы слышали всплеск воды в протекающем внизу ручейке. Девушка сказала мне, что запирать себя в четырех стенах — это сумасшествие. Более того, я стану снобом, если буду общаться только с богатыми детками в особняке, да еще — «с профессором в роли богатого папочки».

— Мы больше никогда тебя не увидим, — показательно надулась она.

Я обещал пригласить ее на чай с печеньем, чтобы мы посидели в красивом саду за крыльцом в задней части здания, обсуждая апатичность буржуазии. Она сказала, что я и без того уже становлюсь высокомерным, потом ущипнула за бок и поспешила прочь по тропе. Николь смеялась и взвизгивала, как ребенок.

Я побежал за ней, пыряя под ветки, отмахиваясь от жестких листьев, которые царапали мне лицо. Тропа резко оборвалась, упершись в небольшой ручей. Она продолжалась на другом берегу, поднимаясь вверх по стенке оврага. Николь стояла на скользком от водорослей камне, в ручье, вода лениво текла мимо ее теннисок. Я прыгнул к ней, но у меня соскользнула нога. Девушка поймала меня удивительно сильной рукой, она мгновенно выбросила ее вперед. Я все равно промочил одну ногу, но, наконец, равновесие удалось восстановить.

— Теперь у тебя возникли проблемы, — сказал я и схватил ее за плечи.

Мы мгновение неотрывно смотрели друг на друга. Я чувствовал ее дыхание и слышал, как ветер гуляет в кронах деревьев.

По лицу девушки проплывали пятна — это солнце пробивалось сквозь ветки, от которых и получались блики. Ее руки нежно гладили мои, пока вода заливала обувь.

— Какие проблемы? — прошептала она, поднося губы к моим.

К ее нижней губе прилипла песчинка, приклеившись к красной помаде. Я словно видел нас сверху, стоящих на гладком от воды камне, мимо нас проплывали листья. Николь привлекала меня только в сексуальном плане, это была обычная эротика.

— Николь, — прошептал я.

Я осмотрел землю с другой стороны ручья в поисках плоского сухого участка, на котором можно было бы ее положить. Вести ее в мою комнату? Нет, нельзя. Это слишком далеко. Я потянулся к груди Николь, под жесткую ткань блузки. Она запустила руку мне в штаны спереди, и я ответил ей тем же.

Внезапно девушка шагнула назад и сморщила нос.

— Боже, какая вонь! — воскликнула она и опустила блузку. — Ты чувствуешь этот запах?

Что-то пахло, как гниющий мусор. Я посмотрел вверх по течению, по ветру, наклонился, чтобы прикрыть глаза от солнечных бликов, отражающихся от поверхности воды. Ручей медленно поднимался вверх и разделялся на маленькие потоки. Тут и там торчали кучки сланцеватой глины и горной породы. Благодаря им появлялись маленькие водопады. Ручеек пересекали опавшие ветки и коричневый плющ. Я пошел по ветру. Николь перебралась на другой берег. Тенниски у нее были заляпаны глиной, но она все равно тщательно выбирала путь среди кустиков ежевики и грязных луж с опавшими листьями.

Я увидел впереди неподвижный хвост. Мех был темным и спутанным. Хвост болтался над ручьем, свисая с камня. Я полез вверх по склону.

Это оказалась большая рыжая кошка, наполовину сгнившая. Живот у нее был вспорот, и внутренности полоскались в воде. Кошка умерла в середине ручья. Внутри живота собралась небольшая лужа. Иногда вода снова заливалась туда, а потом стекала в чистый ручей, который пузырился и переливался через сланцеватую глину.

Николь оказалась рядом со мной.

— Бедняга, — проговорила она. — Как ты думаешь, от чего она умерла?

— Вероятно, от бешенства, — сказал я, нашел палку и ткнул ею в кошку. Плоть подалась, как гнилое яблоко.

— Не прикасайся к ней. Еще заразишься бешенством.

— Так палкой же, — заметил я.

— Тем не менее, — сказала Николь и снова сморщила нос. — Мерзко.

Зеленая муха села на открытый глаз кошки, да так и осталась там, потирая передние лапки. Изо рта несчастного животного торчал язык.

— Memento mori, — сказал я.

Николь выхватила у меня палку и ткнула в кошку. Она проткнула ей бок, тут же заорала и бросила палку в ручей.

— «Помни, что ты должен умереть». В Средние века предметы искусства украшали черепом или еще каким-то символом смерти, чтобы напомнить зрителю о бренности его существования. Вот, например, это место, — я сделал широкий жест рукой, охватывая пейзаж вокруг нас. — Мертвая кошка контрастирует с красивым лесом.

— Что бы там ни было, я думаю, это просто мерзко, — отозвалась Николь.

Она сорвала лист с ветки дерева и подняла его вверх, а потом стала смотреть сквозь него на свет. Я ждал, что девушка скажет что-нибудь обычное для себя — может, о моей матери, а возможно, выдаст цитату из Карлоса Кастанеды (она как раз читала его «Учение»). Я рассказывал Николь о смерти матери. Это была одна из ночных исповедей, к которым, как кажется, располагает жизнь в общежитии. Но не хотелось, чтобы она думала обо мне в контексте моей потерн. Мне не требовалась жалости, как и многим, кому часто сочувствуют. Ирония подобных трагических событий заключается в том, что не хочется, чтобы люди всегда учитывали случившееся с тобой. Ты негодуешь, если у них сохраняется иллюзия, будто живешь, постоянно окруженный грустными воспоминаниями, и никак не можешь от них убежать. Ты ведь и в самом деле существуешь с воспоминаниями, привязан к ним цепями, а некоторые цепи длинные прочих. После каждой новой трагедии у тебя на запястьях появляются новые кандалы, и надо нарастить толстокожесть, чтобы их вынести.

— Ты так на меня смотришь, словно хочешь, чтоб я что-то сказала, — заявила Николь и бросила лист.

Листок приземлился в ручей, и я заметил, что на нем оказался муравей. Он судорожно носился от одного загнутого края к другому. У меня в сознании тут же возникла строка из «Энеиды»: «Вечности высший закон будет нарушен, коль скоро живого / Через Стикс переправит Харон…» Я поднял лист из бегущей воды, стряхнул муравьишку, а сам листок бросил лист назад в ручей. Он поплыл, закружился и оказался в животе у кошки.

— Это может звучать странно, но мне на самом деле хочется есть, — сообщила девушка.

Момент прошел. Мы отправились на поиски еды и питья для удовлетворения потребностей, которые до этого оставались без внимания.

Поев, я вернулся в свою комнату и заснул. Я не спал почти сорок восемь часов, и сон пришел неожиданно. Он словно ворвался в меня, когда я сидел за письменным столом, заканчивая задание по латыни. Я проснулся в темноте и сперва не понял, где нахожусь — в соседней комнате орал телевизор, сверху играла музыка, перед моей дверью смеялась девушка. Пришлось зажечь лампу на письменном столе. На будильнике мерцали зеленые цифры «19.00». Я проспал пять часов.

Пришлось отвести занавеску в сторону и посмотреть на университетский двор. Трое студентов курили, один из них бесцельно ворошил ногой кучу опавших листьев. Двое других яростно жестикулировали, размахивая сигаретами. Тлеющие кончики сигарет напоминали светлячков.

Зазвонил телефон, и я схватил трубку.

— Привет, мачо!

Это была Николь. Она орала в трубку, пытаясь перекричать жужжание фена. Я представил ее сидящей на полу, с феном в одной руке. Она прижимает телефонную трубку ухом к плечу и склоняется над только что накрашенными лаком ногтями на ногах. Пальцы обмотаны кусочками туалетной бумаги.

— Я только что собирался позвонить Дэну, — сообщил я.

— Кому?