Всем смертям назло

— Ну, заяц!.. — регочет Генка.

— Слушайте, а ведь он верит в то, что пишет! — говорит Виктор.

— Кто?

— Да капиталист Славкин из Бруклина.

— Конечно, верит! — говорит Борис и встает из-за стола. — И верит оттого, что он не может поверить в то, о чем написал Славка. Ведь ничего подобного он за всю свою жизнь не встречал. Он просто не может представить себе такой ситуации. Она совершенно невозможна в том мире, в котором он живет. Нет, несчастье возможно и там, даже в большей мере, а вот все дальнейшее…

— Вот-вот! — встрепенулся Витька. — Представьте себе на месте Сергея Петрова этого Томпсона! Он бы не выжил, попади в такую катастрофу. И совсем не оттого, что мог быть слабее здоровьем или попал в клинику, где ему не смогли бы оказать квалифицированную помощь. Совсем не от этого! Скажите на милость, что творилось бы у него на душе, окажись он в такой беде, зная, что он обречен, что на хлеб себе заработать уже не сможет, ведь там и с руками, ногами работы не могут найти, и вообще, если и выживет, то потом умрет с голоду, будет растоптан звериным обществом, где выживает сильнейший. Ведь что Славкин Сережка?.. Было трудно, но ведь его подкорка даже не думала о том, что если он останется жить, то пропадет в борьбе за существование. Она не угнетала его безысходностью будущего. Сергей знал, что будет обеспечен государством, общество его не отторгнет, каким бы он ни стал.

— Ты ответь ему, — сказал Геннадий. — Это не просто письмо, это составная часть той идеологической борьбы, которая происходит в мире.

— Уже ответил, и примерно то же, о чем здесь Витька философствовал.

— И фотографию с автографом пошли! — вставил Борис.

— Гениально! Черт возьми, а я не догадался!

«Уважаемый Владислав Андреевич!

Примите наш скромный подарок, один из номеров школьного журнала „Аэлита“, посвященный вашей повести „Всем смертям назло…“. 75 выпускников этого года писали сочинения по вашей повести. Все они были проникнуты чувством гордости и восхищения своими замечательными современниками, простыми советскими людьми. Редколлегия журнала решила отобрать те из них, где раздумья о книге становятся раздумьями о жизни, о человеческом счастье, о мужестве, достоинстве и любви. Нам хочется, чтобы строки этих сочинений стали для вас свидетельством того, как нужны молодежи правдивые и умные книги.

Ребята не просто желают вам счастливого пути, больших творческих успехов, они с нетерпением ждут ваших новых книг.

Школа № 82, г. Минск».

В коленкоровом розовом переплете двенадцать отпечатанных на машинке сочинений. Почти каждое иллюстрировано. Рисунки выполнены или черной тушью, или ярко-красной акварелью. Они кричат, рвутся со страницы в жизнь, жаждут борьбы. Вот палата, черным полудужьем очерчена больничная кровать, на ней человек, опутанный ярко-белыми бинтами, и рядом с коротенькой челкой на лбу юная девушка. Губы ее плотно сжаты, и вся она подобрана, напряжена, будто приготовилась к прыжку. И в окно колдуньей заглядывает пышная ветка сирени. «Счастье Сергея Петрова», «О любви немало песен сложено…» Черной тушью выведен силуэт шахтера. Сведены челюсти, крепкий подбородок выступает вперед, ярким факелом горит на каске лампочка.

«Тебе было трудно, тебе было невыносимо трудно. Мучаясь и любя, ты поддерживала мужа. Ты дежурила ночами напролет у его постели; ты бегала, убеждала, требовала, и люди подчинялись тебе, такой хрупкой и слабой, но такой непоколебимой и сильной в своей любви, в своем горе. Навсегда останутся в твоем сердце воспоминания о страшных часах операций, когда ты стояла за дверью, за этой ужасной белой дверью… И твоя любовь победила смерть. Ты победила, маленькая женщина с печальными глазами. Я преклоняюсь перед тобой! Я еще не знаю, как сложится моя судьба, но ты всегда останешься моей совестью, моим мужеством.

Ольга Багрова, 10-й „А“ класс».

Еще рисунок. Белый стол, раскрытая книга, горшок с цветами, и рядом, подперев кулачком щеку, маленькая женщина с большими черными глазами.

«Любовь — великое чувство! И пока она есть, в домах людей будет счастье. Я верю в это!

Лена Половинкина, 10-й „А“ класс».

«Последняя страница. Вот и она прочитана. Начинаю писать. Перо легко скользит по бумаге. А как же писал он? Беру в зубы карандаш, пробую писать. Болят глаза, карандаш не слушается, а на бумаге остаются непонятные каракули. Но ведь таким способом написана вся эта повесть…

Наташа Кочерженко, 10-й „Б“.»

«Сережа! Ты очень спешил жить. Тебе никогда не хватало времени, ты сожалел о. слишком короткой жизни. Но даже эта мгновенная жизнь прервана. Будет ли ее продолжение? Больница… Операция за операцией. Будет ли им конец! И какой от них толк, если рук уже не спасешь. Рук-то уже нет. А он встает и шаг за шагом прорывает блокаду. Шаг, еще шаг, еще, забыть боль, забыть все, только вперед… Сергей, ты видишь, какие люди тебя окружают? Ты будешь счастлив, потому что живешь в стране, где каждый должен быть счастлив.

Рая Циваненок, 10-й „Б“.»

«Дорогой Слава!

Ум отказывается осмыслить все, что перенесли ты и твоя жена. Да, наша матушка Советская Россия богата людьми, с которых можно и нужно писать портреты — новые повести о настоящих людях.

Киев, К. Суровецкий, участник революций 1905 и 1917 гг.».

«Когда читаешь вашу повесть, то еще и еще раз убеждаешься, что в нашем сегодняшнем поколении шестидесятых годов есть свои Корчагины и Мересьевы. Сергей Петров утверждает лучшие черты нашего современника, утверждает преемственность поколений. В образах Тани, Сергея, Егорыча, доктора Кузнецова мы видим настоящих людей нашего времени, им хочется подражать, брать с них пример, они близки и понятны нам. Это уже не из далекого прошлого, а из нашего настоящего времени.

Мы, воины Советской Армии, гордимся вами. Вы являетесь для нас ярким примером беззаветного служения Родине.

Челябинск, комитет комсомола».

«Перед тем как взяться за перо, я еще раз задумался над своим безрадостным житьем. И хоть про это мне нелегко писать, я все же решаюсь сделать это.

Скоро мне сравняется тридцать. Прожита уже половина жизни. Но что хорошего оставил я людям за прожитые годы? И как ни горько сознаваться в этом — ничего.

В детстве я рано остался без отца. Он погиб на фронте. Материнской ласки тоже было мало. Мать умерла. Детский дом заменил мне мое село, сожженное фашистами, а родителей — воспитатели.

Потом пошел учиться в ремесленное училище. Обучение закончил отличником, получил аттестат слесаря-сборщика. Семнадцатилетним юношей влился в ряды рабочего класса. Юность… Какая это чудесная и неповторимая nopal Весь мир кажется таким огромным и таким малым. А сколько крылатых мечтаний теснилось в голове! Тогда, в те бурные часы, я познал радость труда, понял, что без него не может быть счастлив человек.

А потом… Потом случилось страшное, непоправимое, дикое, непонятное в моей судьбе. Мне стыдно об этом писать… В общем, оказался я за решеткой. Получил на всю катушку, получил по закону, и все равно мало. Да, меня, наверное, пожалели и не выдали сполна всего, что причиталось такой мрази, как я. Я ненавижу самого себя. А когда думаю о самоубийстве, противно дрожат коленки. Да и не имею я права на самоубийство. Надо до конца испить свою чашу, расплатиться за содеянное. Это я сам себе присудил и как судья, и как прокурор. И это не подлежит ни обжалованию, ни помилованию.

Сколько хороших дел мог бы я совершить. Ведь здоровый же парень, с полным комплектом рук и ног. Противно вести бесцельный образ жизни, когда за стенами тюрьмы бурлит жизнь, люди творят, созидают, воспитывают детей.

Если бы я мог закричать на весь мир о том, чтобы каждый человек, прежде чем искать легоньких, подленьких стежек в жизни, остановился бы и подумал. Люди! Не теряйте свой облик! Нет большего счастья, чем жить свободно и честно!