Эпилог

…Напомним о позициях «Серапионовых братьев», которые сами установили свое литературное происхождение от Гофмана…

…Презрение по отношению к России, ее культуре, ее великим идеям было характерно и для иезуита Бухарина, и для бандитского «космополита» Троцкого. Это грозные напоминания. Они показывают, с чем роднится в современных политических условиях дух преклонения перед западной буржуазной культурой и цивилизацией, кому он служит.

…В своих работах об американской литературе… А.Старцев допустил массу ошибок, идущих по линии преувеличения значения американской литературы, по линии смазывания острейших классовых противоречий, характерных для нее.

…Товарищ Сталин говорил: «Философия “мировой скорби” не наша философия. Пусть скорбят отходящие и отживающие» (Соч. Т. 6. С. 273).

Как раз представителем такой отживающей скорбной философии явился в Америке Эдгар По, один из родоначальников мирового декаданса, писатель, крайне враждебный нам, склонный к мистике… Вместо того чтобы показать реакционность философии Э.По, вскрыть ее классовый характер, литературовед Сильман всячески превозносит художественные достоинства По, подчас даже мнимые, и не дает никакой классовой характеристики отцу современного декаданса.

…Это не что иное, как апология упадочничества, тоски, той самой мировой скорби, о которой так резко говорит товарищ Сталин… Недаром с таким сочувствием цитирует Сильман глубоко ошибочные высказывания Достоевского об Эдгаре По…

…Или возьмите, например, том I «Истории французской литературы», выпущенный Институтом мировой литературы Академии наук СССР в 1946 году. Что ни французский писатель, то бесчисленные примеры влияния на русскую литературу.

…Мало чем отличаются… и утверждения авторов «Истории английской литературы» (том I, вып. 2).

…Какое убожество сводить всю литературу нашего великого народа к перечню бесконечных влияний! Как мало у всех этих «маститых» ученых научной добросовестности, как раболепно они следуют за буржуазной историографией и литературоведением!

Вспомним хотя бы о статье профессора Эйхенбаума, посвященной Толстому. Эйхенбаум — в прошлом один из столпов формализма — в извращенном свете рисует работу Л.Толстого над «Анной Карениной»… Вместо того чтобы раскрыть великое значение Толстого для мировой литературы, признаваемое даже нашими врагами, профессор Эйхенбаум ищет литературные источники гениального романа Толстого во французской адюльтерной литературе. Какое убожество мысли, какая псевдонаучная, крохоборческая эмпирика!

…Пора покончить в нашей литературной науке с ползаньем на брюхе перед западными образцами… Пора понять, что нет писателей всечеловеческих, без классовых и национальных корней. Пора раз и навсегда расстаться с пережитками сравнительной историко-культурной школы. Пора понять, что не пресловутые литературные «влияния», а живая историческая практика классовой борьбы определяла и определяет историю литературы.

В. Каверин ОТВЕТ ЧИТАТЕЛЯМ

В «Литературной газете» помещено письмо студентов-первокурсни-ков Ленинградского педагогического института, посвященное разбору моего романа «Открытая книга». Авторы пишут, что они «очень хотели бы, чтобы В.Каверин не прошел мимо этого письма».

Исполняю просьбу.

Начну с того, что вы, товарищи, напрасно взяли на себя труд пересказать содержание первой части романа. Она напечатана, и любой читатель легко может убедиться в том, что ваш пересказ нисколько ее не напоминает. Более того, он дает представление о каком-то нелепом произведении, за которое не взялся бы, находясь в здравом уме и твердой памяти, ни один советский писатель.

Передает ли известная эпиграмма:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,

Что женщине не следует «гулять»

Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,

Когда она — жена и мать, —

содержание «Анны Карениной»? Любое произведение, даже самое совершенное, можно пересказать так, что при всей видимости правдоподобия оно предстанет в глубоко искаженном виде. Так как вы в своем письме пользуетесь не моим романом, а собственным пересказом, мне легко будет в дальнейшем указать на эти искажения.

Не заметив — или намеренно опустив — главное, что есть в моей книге, отважные критики вставили в нее то, чего в ней нет. Откуда взяли вы, что не рабоче-крестьянская молодежь, а какие-то «акгивисты-гимназисты» составляют «главное ядро комсомольской организации города»?..

Да и откуда могли взяться эти «гимназисты-активисты» в 1921–1923 годах? Уж не из статьи ли т. Тарасенкова, напечатанной в журнале «Знамя»? Во время Великой Октябрьской революции Тане — одиннадцать лет. Могла ли она в этом возрасте вместе с Павлом Корчагиным бороться с голодом и разрухой, строить новые заводы и новые города на просторах Сибири, в дальневосточной тайге? Кстати, именно в борьбе против голода 1921 года Таня вместе с товарищами-комсо-мольцами принимает самое активное участие — этому посвящена в моем романе важная для ее формирования глава. Но хронологически биография моей героини не совпадает с жизнью героического поколения Павла Корчагина — так что не стоило брать этого сопоставления из поверхностной статьи Шебунина о моем романе, появившейся в «Вечерней Москве».

Перейду теперь к ложным сведениям о героях моей книги, которые даются в письме. Именно ложным — как иначе назвать утвержде

ние, что Таня «с горя» поступает в Медицинский институт, — между тем как влияние старого доктора, заменившего ей отца, давно подготовило ее будущее истинное призвание. Правда, она увлекается театром и держит экзамены в Институт экранного искусства — но разве так уж просто после окончания школы выбрать профессию, то есть найти свой жизненный путь?

Разве не знаем мы биографий многих славных советских ученых, лишь после долгих поисков нашедших свое призвание?..

Мне предстоит нарисовать складывающийся на протяжении многих лет характер — задача сложная, но и благодарная, в особенности если вспомнить, что в нашей богатой литературе почти нет книг, посвященных истории советской женщины. Не нужно забывать при этом, что я должен показать развитие характера научного деятеля на фоне общего развития советской науки.

Роман пишется в разных стилевых формах — сначала от лица маленькой девочки, потом от лица девушки и наконец — это еще впереди — от лица сложившегося взрослого человека. Это тоже один из способов показать развитие личности Тани. Между тем в каждом абзаце вы отождествляете меня с моей героиней: «Автор вводит нас в какой-то странный мир», автор «всеми силами старается заинтересовать» и т. д. Полностью отождествлять автора и рассказчика в данном случае — нельзя. Ведь не приходит в голову ставить знак равенства между Пушкиным и рассказчиком «Истории села Горюхина»? Или между Чеховым и рассказчиком «Моей жизни»? Делать подобные ошибки — непростительно для студентов литературного факультета.

Но есть в письме одна сторона, на которую нужно обратить особое внимание. Многие страницы «Открытой книги» посвящены теме любви. Не делая ни малейшей попытки разобраться в сущности отношений между моими героями, вы просто валите эти отношения в кучу. И не только валите, но еще и ругаете эти отношения то «чехардой», то «роковыми страстями». Между тем стоило бы разобраться!..

Не могу сказать, что в своем романе я отвел этой теме то место, которое она заслужила, — так что напрасно вы упрекаете меня в том, что история любовных отношений «заслоняет собой идейное, духовное формирование Тани»…

Еще несколько замечаний. Откуда это стремление подменить серьезный, основательный разбор характера героя ругательными эпитетами: «дъяволоподобный Раевский, придурковатый Андрей, коварная

Глашенька, пустоватая Машенька» и так далее? Почему Митя, в студенческие годы содержащий мать и брата, начавший свою врачебную деятельность на фронтах Гражданской войны, молодой талантливый ученый, назван бездельником? Или вы полагаете, что обругать литературного героя — то же самое, что объяснить его? Откуда это стремление задеть писателя, переделывая на уменьшительные имена его героев — Митенька, Танечка?