Эпилог

«В канцелярии (советского учреждения) висел портрет Михайловой, которая выиграла 100 ООО», газета извещает восхищенного Ерыгина, что его «рассказ» будет напечатан. Вот этот «рассказ»: «Белые бандиты заперли начальника дивизии Виноградова в сарай. Настя Голубцова, не теряя времени, сбегала за Красной армией. Бандитов расстреляли. Начдив уехал, а Настя выкинула из избы иконы и записалась в РКП(б)». Как видите, содержание рассказа указывает, что Ерыгин неплохой ученик нашего автора.

«Трудящиеся всех стран, — мечтательно говорил Кукину сосед со станции, — ждут своего освобождения. Посмотрите, пожалуйста, достаточно покраснело у меня между лопатками?»

Не краснея, мужественно листаем дальше: «Вполголоса пел мрачные романсы рабкор Петров». «Жизнь без искусства — варварство, цитировал рабкор Петров». Так «философствуют» герои Добычина.

…В рассказе «Сад» упоминается об окружном съезде медсантруд. Картина деятельности делегатов такова: сперва они сидели на скамейке и говорили о политике. Затем, улыбаясь, делегатки медленно ходили вокруг клумб. Они смотрели на цветы, склоняя набок головы, и наконец «съезд медсантруд закрылся и запел “Вставай”».

Хватит. Опустим огромное количество обывательских сплетен, злопыхательских анекдотов и опереточных эпизодов. Вся книга — опошление лозунгов революции… Вся книга — сплошное нанизывание этих анекдотов и впечатлений человека, беспомощно зажмурившегося в страхе перед действительностью. Эта книга, насыщенная беззубой злобой мещанина, достойна занять «почетное место» на полке новобуржуазной литературы.

По улицам Ленинграда проходят различные люди, большинство из них здоровые: жизнерадостные и энергичные строители социализма, но автор пишет: «Толкались мошки». Прибавим — они неоднократно толкались и продолжают толкаться в советскую литературу, проникая сквозь плохо прикрытые двери некоторых издательств.

Товарищи ленинградцы, проверьте дверные замки и установите необходимую охрану.

Из доклада В. Ермилова о задачах ЛАП Па в связи с итогами пленума РАППа на активе ЛАП Па 19.12.1931 г.

(На литературном посту. 1932. № 3)

…Вспомните, товарищи, как опоэтизирован прежней литературой старый дворянский императорский Петербург. Выражаясь формалистическим языком, она «обыграла» каждый памятник, каждый дворец своего города… Предреволюционная буржуазная литература, и Блок, и даже Гумилев, интересовавшийся, собственно, больше Африкой и Индией, и даже комнатная Ахматова — все они отдали в своих стихах дань любви Петербургу. Бесстрастные, холодные Каверины и проч. — и они «обыгрывают» Петербург, петербургский пейзаж, «вечера на Васильевском острове».

…А мы, пролетарские писатели… мы должны в тысячу раз больше любить свой город… Старая литература воспевала «Медного всадника», адмиралтейскую иглу, дворцы и фонтаны. А кто «воспоет» «Путиловец», Металлический, «Треугольник», «Красный выборжец», Электросилу, Балтийский завод, Выборгский и Московско-Нарвский дома культуры?..

…Вы знаете, что при Екатерине II было проведено большое строительство… Но, товарищи, сравните размах строительства Екатерины и Петра с тем невиданным размахом, который дан постановлением ЦК правительства о социалистическом Ленинграде, — и какими жалкими, бедными, скудными и кустарными покажутся нам дела дворянства и буржуазного Откомхоза по сравнению с нашими делами и планами… Разве не заслуживают они еще лучших стихов, чем стихи о «в гранит одевшейся Неве» и о «мостах, повисших над водами»?

Из статьи М. Чарного «Литературные заметки о советском патриотизме»

(Новый мир. 1947. № 11)

…В кругу «Серапионовых братьев» проповедовались следующие идейки: «Русской прозе… угрожает смерть, потому что в ней нет действия, нет движения», она якобы «стала простым отражением идеологий, программ, зеркалом публицистики».

…«Серапионы» с пренебрежением отбрасывали основные заветы русской литературы и, подсюсюкивая, с важным видом твердили декадентские зады. Это были совершенно реакционные выступления, демонстративно реакционные в те годы, когда молодая революция вынуждена была отбиваться от наседающих со всех сторон врагов.

«Серапион», угрожавший русской литературе смертью, если она останется «отражением идеологий», призывал учиться у западных писателей… таких, как… Стивенсон и Конан Дойл. Это было бы смешно, если бы не было так скверно… Сколько нужно реакционной развязности, чтобы решиться провозгласить подобные лозунги.

…Октябрьская революция прорвала плотину, которая сдерживала поток творческих сил народов России. И вот прошло тридцать лет… Патриотизм советского человека уже давно освободился от того налета «странности» и печали, о которых говорил Лермонтов. Могли ли

Олег Кошевой и Ульяна Громова сказать: «Люблю Отчизну я, но странною любовью»? Невероятно!

…Советский патриотизм с брезгливостью отбрасывает угодническое расшаркиванье перед «заграничным», связанное с барски-холуй-ским отношением к отечественной культуре и ее недооценкой… Чувство патриотизма советского человека стало глубже и содержательней; любовь к родине стала любовью не только потому, что «это мое», а потому еще, что это самое лучшее, самое достойное. Не потому и не столько потому, что «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек», а прежде всего потому, что «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

…Русский человек прошлого века, говорит Успенский, был сконфужен «прочностью» заграничного человека, вернее, контрастом с непрочностью, неустойчивостью, неоформленностью его собственной жизни в условиях царско-крепостнического режима. Но что теперь в мире прочней, устойчивей молодого советского общества, построенного на основах свободного, организованного труда, научного плана и полного развития творческих сил!

…Мы не можем не относиться с презрением к той литературе и к тому искусству, которые наполнены гангстерами, девицами из варьете, восхвалением адюльтера и похождений авантюристов и проходимцев.

…Наша литература отражает «строй более высокий, чем любой буржуазно-демократический строй, культуру во много раз более высокую, чем буржуазная культура» (А.А.Жданов).

Из статьи А.Н. Тарасенкова «Космополиты от литературоведения» (Новый мир. 1948. № 2)

Во многих партийных документах последнего времени очень остро поставлен вопрос о вреде преклонения советских людей перед западноевропейской и американской буржуазной культурой. Исчерпывающую характеристику этого явления дал недавно товарищ В.М.Молотов в своем докладе «Тридцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции».

…Слова товарища Молотова с полным правом могут и должны быть применены к ряду явлений нашего литературоведения.

На последнем пленуме правления Союза советских писателей был поставлен вопрос о теоретическом наследии Александра Веселовского. Критика его, однако, вызвала чрезвычайное волнение среди после

дователей и апологетов этого ученого. Иные литературоведы считают, что совершено покушение на святая святых, что работы А. Веселовского не нуждаются ни в каком теоретическом пересмотре.

Исторически Веселовский противостоит всей линии Белинского — Чернышевского — Добролюбова. Веселовский — один из столпов буржуазно-либеральной науки. Как философ, Веселовский находился под огромным влиянием спенсеровского позитивизма.

…Его теория историко-сравнительного анализа приводит к тому, что любое литературное произведение начинает рассматриваться как результат многих, самых разнообразных слагаемых… Этот эклектизм равноправия различных факторов приводит к тому, что главное определяющее в генезисе литературы — классовая борьба — выпадает из поля зрения исследователя.

Веселовский был влюблен в Запад и западную культуру, и ему казалось, что русское народное искусство, русская литература складывались под их коренным воздействием. Эта грубо ошибочная антиисторическая концепция привела Веселовского к благоговейному преклонению перед иностранными источниками.