Страница 15 из 18
Но Лана хмельным движением руки легко отшвырнула от себя свою подругу.
— Не трогай меня!
И к ужасу Первой леди, снова выпила виски, опустошив бутылку почти наполовину и пьянея буквально на глазах.
— Что ты знаешь обо мне? — вдруг сказала она с хмельной ожесточенностью. — Мы дружим тридцать лет, но что ты действительно знаешь обо мне? Ничего! Потому что у тебя есть муж — он твой партнер, твой любовник и твой пастор! Ты не знаешь, что такое одиночество! А я приходила с работы домой, закрывала дверь, и все — я одна! На весь вечер и на всю ночь! Ни одна блядь не позвонит и не пригласит никуда, потому что боится, как бы ее муж не положил на меня глаз! А все приличные мужики давно разобраны! Ты знаешь, до чего я дошла? Я стала читать «Strictly Personal» в журналах. Я, Лана Стролл! И даже сама дала пару объявлений! Анонимно, конечно. Но теперь — все! — Она снова отпила виски. — Fuck them! Никаких мужиков!
Она хотела еще выпить, но Первая леди мягко, как у больной, отняла у нее бутылку.
— Подожди, Лана. Хватит. Дай, детка, я тебя одену… — И ласково погладила подругу по голове.
И от этого короткого, почти беглого жеста что-то дрогнуло в Лане, изменилось, и ее голова вдруг сама потянулась за ладонью подруги, как тянется ребенок за ласковой рукой матери.
Жена президента уловила это движение и тут же обняла подругу за плечи.
— Все хорошо… Все будет хорошо… — сказала она.
А Лана вдруг посмотрела вокруг себя трезвеющим взглядом. Словно тепло объятий подруги произвело на нее расслабляющий эффект — ее плечи опустились, спина расслабилась, и она снова стала похожа на прежнюю Лану Стролл — женственную, мягкую, интеллигентную.
— Со мной что-то не так, да? — сказала она растерянным тоном.
— Куда ты ехала сегодня? — как можно мягче спросила ее Первая леди.
— Я не знаю… Не знаю… — произнесла Лана, и ее взгляд устремился за стены Белого дома.
— Вспомни, это важно.
— Это было как гипноз… Я ехала… Как будто меня звал какой-то голос, маяк… Да я и сейчас это чувствую. Словно меня где-то ждут…
— Где? — тихо, чтобы не спугнуть откровение подруги, спросила жена президента.
— Не знаю… Мне кажется, где-то за морем. Знаешь, тогда, в ту ночь, когда мне выжгли грудь, мне тоже снилось море. Теплое зеленое море. Оно лечило боль. И с тех пор этот морской сон — каждую ночь. А вчера утром… Это было как зов. Я хотела доскакать до океана и куда-то плыть.
— На лошади?!
Лана повернулась к подруге.
— Я свихнулась, да? — Она потерла свои виски. — Ведь я хотела на лошади переплыть океан… Что-то со мной не так, конечно…
— Нет. Ничего… Ты уже в порядке. Может быть, тебе нужно поспать.
— Вы собираетесь показать меня психиатру?
— А ты хочешь этого?
— Не знаю. Но мне страшно. Мне кажется, я становлюсь другой.
10
Марк был снова за облаками, в космосе, в той наднебесной высоте, куда взлетает мужчина за миг до оргазма. Казалось, все его тело, вся кровь и даже мозг устремились сейчас туда через тепло-нежную плоть Аниного тела. Говорят, что именно из этого блаженства и сделаны небесные ангелы. Еще одно движение ее бедер, еще одно сладостное движение и…
Но Анна знала эту механику. Сидя на Марке верхом, она вдруг освободилась от него, скрестила ноги и сказала совершенно без эмоций:
— Давай покурим.
— Ты с ума сошла! Пусти меня обратно!
— Пущу, когда все расскажешь.
— О чем? — Он попытался вернуть ее в прежнее положение, но она увернулась.
— Вы нашли ее в Катскильских горах и доставили в Белый дом. Дальше?
— Зачем тебе это знать?
— Женщины любопытны. Ты видел президента?
— Я расскажу, если ты меня поцелуешь.
Анна внимательно посмотрела ему в глаза.
— О’кей… — Она лизнула языком его грудь и опустилась чуть ниже. — Говори! — И снова лизнула и опустилась еще ниже. — Ну, говори!
Марк закрыл глаза, сказал:
— Я не видел президента… О Боже! Еще!.. Он говорил с ней без нас. А потом мы отвезли ее в Покано…
Неожиданно голова Анны оказалась возле его лица.
— Куда вы ее отвезли?
— В Покано.
— Зачем?
— Там медицинский изолятор, где проходят все исследования. Впусти меня!
— А что вы исследуете?
— Не мы. Врачи. Они исследуют их сиськи. Груди! — Резким рывком он вдруг сдернул Анну с себя, опрокинул на спину и вошел в нее. Затем, отжавшись на руках, сказал торжествующе: — Ну? Что еще ты хочешь знать? Говори!
Она лежала под ним — маленький, сладостно горячий зверек с острыми зелеными глазками, упругой грудью и ногами, заброшенными ему на плечи.
— Говори! — повторил он и, ударяя ее своим пахом, спрашивал в такт этим ударам. — Что!.. еще!.. ты!.. хочешь!.. знать?
— Все! — улыбнулась она. — Почему врачи исследуют их сиськи?
— Потому что они увеличиваются.
— Как это — увеличиваются? Почему?
— Никто не знает. Но им стали малы их лифчики. А врачи сравнили их фото в первый день после ожога и сейчас — их левые груди стали явно больше и торчат, как пистолет!
— У тебя есть эти фотографии?
— Конечно, — усмехнулся он. — Сегодня нам повезло: одна женщина сама сфотографировала свой ожог полароидной фотокамерой еще до того, как позвонила в полицию. Хочешь посмотреть? У меня есть поминутная съемка заживления раны. Хочешь увидеть?
— Нет, — сказала она равнодушно. И закрыла глаза от наслаждения. — Поцелуй меня…
Рано утром, пройдя по еще пустому офису «Американо-российского партнерства», мимо выключенных компьютеров с их немыми экранами, Анна с такой силой пнула ногой дверь своего кабинета, что там с письменного стола упала пустая бутылка джина, а толстяк Журавин, заспанный, вскочил с кожаного дивана, прикрывая простыней свою наготу. Но Анна не обратила на это никакого внимания, а прямо от двери швырнула ему пачку фотографий:
— Держи!
Толстяк поднял с пола одну фотографию… вторую… третью… Это были отпечатки поминутной съемки заживления ожога на правой стороне женского торса. Хотя снимки были непрофессиональны и сделаны «Полароидом», на них было ясно видно, что ожог имеет форму крупной, как серебряный доллар, монеты. А в центре этого кружка — неясный, но все же заметный крест с петлей вместо верхней черточки.
— Ну! — нетерпеливо сказала Анна.
Толстяк поднял на нее глаза.
— Да, — сказал он негромко. — Эта игрушка — наша. Звони в Москву.
11
В этот день русский президент был не в духе. К сожалению, последнее время, когда вместо столь любимых им спиртных напитков дочь посадила его на эликсир Мао Цзэдуна (женьшень, пантокрин, вытяжка из акульих плавников и еще какая-то гадость), это случалось все чаще. В черном лимузине, который мчался из Горок-9 в Москву в окружении своры «мерседесов» охраны, он грузно сидел на заднем сиденье и с отвращением капризного ребенка на лице смотрел по телевизору старую черно-белую видеокассету с лекцией какого-то носатого профессора МГУ.
«— …любой экстрасенс, умеющий выходить в астрал, — вещал студентам этот профессор, — скажет вам, что над Россией висит облако ненависти. Всегда висит, постоянно! Но откуда оно взялось? Ведь в природе ничто не возникает из ничего. А потому давайте рассмотрим, что такое ненависть, любовь, гнев, раздражение, злость, жалость и так далее. Как я уже говорил, люди — это биохимические системы, которые в соответствии с ситуацией вырабатывают те или иные энергетические ферменты. Вот и все, никакой мистики, а простая биохимия живого организма. Даже когда Чайковский сочинял свою музыку, это был результат выброса ферментов творчества. То есть наше тело вырабатывает ферменты, которые либо заставляют нас, скажем, целовать объект, вызвавший реакцию выделения приятных ферментов, либо, наоборот, ненавидеть провокатора раздражающих ферментов — бить его, разрушать физически и морально. Иногда одного имени или названия объекта раздражения достаточно, чтобы в нашем организме произошло выделение ферментов ненависти…»