Зорро. Рождение легенды

— За время нашего знакомства, Диего, я привык доверять тебе, как родному сыну. Если я буду знать, что ты позаботишься о моих малышках, я смогу умереть спокойно. Возьми их с собой в Калифорнию, и пусть мой друг Алехандро де ла Вега примет их, как собственных дочерей, — попросил Томас.

— Не отчаивайтесь, отец, прошу вас. Рафаэль Монкада обещал вернуть вам свободу, — молила Хулиана сквозь слезы.

— Меня казнят через несколько дней, Хулиана. Монкада не станет спасать меня, ведь это он на меня донес.

— Отец! Вы уверены? — воскликнула девушка.

— Доказательств у меня нет, но так говорили те, кто пришел меня арестовать, — ответил Томас.

— Но Рафаэль просил короля помиловать вас!

— Я не верю ему, девочка. Возможно, он и ездил в Мадрид, но совсем не за этим.

— Это я во всем виновата!

— Не обвиняй себя в чужом злодействе, дочка. Ты не в ответе за мою смерть. Крепись! Мне больно смотреть, как ты плачешь.

Де Ромеу полагал, что Монкада предал его не из-за политических убеждений и не для того, чтобы отомстить за отказ Хулианы, а только из холодного расчета. После смерти Томаса его дочери оставались одни, и рано или поздно им пришлось бы принять помощь первого встречного благодетеля. Роль утешителя невинной страдалицы отводилась, разумеется, самому Монкаде; а потому Диего был для Томаса последней надеждой. Юноша хотел было сказать, что обожает Хулиану и никогда не отдаст ее Монкаде, что он сам готов хоть сейчас просить на коленях ее руки, но не посмел. Девушка никогда не давала ему повода надеяться. Да и не время было для подобных признаний. Кроме того, Диего знал, что предложить дочери Томаса ему решительно нечего. Отвага, шпага и любовь едва ли годились в таком деле. Молодой человек ничего не смог бы сделать для Хулианы и Исабель без помощи своего отца.

— Не беспокойтесь, дон Томас. За ваших дочерей я готов умереть. Я никогда их не оставлю, — вот и все, что он сказал.

Два дня спустя, на рассвете, когда пришедший с моря туман окутывал город уютным и таинственным облаком, одиннадцать политических заключенных, обвиненных в сотрудничестве с французами, расстреляли в одном из внутренних дворов крепости. За полчаса до казни священник предложил им покаяться, чтобы очиститься от грехов и перейти в мир иной невинными, словно младенцы. Томас, пятьдесят лет выступавший против клириков и церковных догм, принял таинство вместе со всеми и даже причастился. «На всякий случай, святой отец, мало ли что…» — попытался он пошутить. С того самого момента, как в его дом явились солдаты, Томас умирал от страха, но теперь он был совершенно спокоен. Его тоска исчезла в тот момент, когда он смог попрощаться с дочерьми. Томас проспал две ночи без сновидений и днем не думал о близком конце. Он готовился встретить смерть со смирением, не свойственным ему при жизни. Так или иначе, мгновенная смерть была все же предпочтительнее долгого мучительного угасания. Томас почти не тревожился о дочерях, которых оставлял на произвол судьбы, он верил, что Диего де ла Вега сдержит свое слово. Теперь прошлое было далеко как никогда. В первые недели после ареста Томас изводил себя грустными воспоминаниями, но теперь он обрел свободу человека, которому нечего терять. Думая о дочерях, он не мог ни вообразить их лиц, ни вспомнить, как звучат их голоса, он видел только осиротевших после смерти матери малюток, которые играли в куклы в мрачноватых залах его дома. За два дня до казни, когда девушки пришли повидаться с отцом, он чудесным образом узнал во взрослых девушках двух малышек в ботиночках и передниках, так похожих на него самого. Проклятие, как бежит время, сказал он себе тогда. Томас простился с дочерьми без горечи, с удивительным для него самого спокойствием. Хулиана и Исабель проживут свои жизни без него, он уже не в силах им помочь. Оставалось только наслаждаться последними часами жизни и с интересом наблюдать за ритуалами, которыми будет обставлен его собственный переход в иной мир.

В утро казни в камеру Томаса де Ромеу принесли последний подарок от Эулалии де Кальис: корзину с обильным завтраком, бутылку лучшего вина и блюдо превосходных шоколадных конфет из ее собственной кондитерской. Заключенному позволили умыться и побриться под присмотром стражников и передали сверток с чистым бельем, который принесли его дочери. Томас дошел до места казни с гордо поднятой головой, где его привязали к залитому кровью столбу, и отказался от повязки на глаза. Расстрелом командовал тот самый офицер, что присутствовал при свидании узника с дочерьми. Он сам добил пистолетным выстрелом израненного, но еще живого Томаса. Последнее, что видел приговоренный, прежде чем милосердная пуля пронзила его мозг, был золотой луч утреннего солнца, пробившийся сквозь мглу.

Старого офицера, вдоволь повоевавшего и насмотревшегося всего в многочисленных гарнизонах и тюрьмах, тронули слезы девушки, которая бросилась перед ним на колени. Нарушив собственный принцип не смешивать долг и чувства, он посетил сестер, чтобы лично сообщить им о смерти их отца. Ему не хотелось, чтобы дочери расстрелянного узнали о казни от кого-нибудь другого.

— Он не мучился, сеньориты, — солгал офицер.

Рафаэль Монкада вскоре узнал и о казни Томаса, и о намерении Эулалии выпроводить его дочерей из страны. Смерть де Ромеу не противоречила планам Монкады, но теткины интриги привели его в бешенство. Впрочем, ссориться с ней Рафаэль не стал, он предпочел бы добиться расположения Хулианы, не потеряв наследства. Молодой человек горько сожалел, что у его тетушки такое крепкое здоровье; Эулалия происходила из семьи долгожителей, и не было ни малейшей надежды, что она скоро отойдет в мир иной, оставив племянника богатым и свободным. Стало быть, старуха должна была принять Хулиану по доброй воле. О том, чтобы жениться тайком, нечего было и думать, но Рафаэль вовремя вспомнил легенду о том, что в Калифорнии, будучи женой губернатора, Эулалия сумела превратить грозную индейскую воительницу в цивилизованную девушку, настоящую испанку и христианку. Монкада слышал об этом от самой Эулалии, обожавшей устраивать чужие судьбы; о том, что индианка была матерью Диего де ла Веги, он, конечно, не догадывался. Рафаэль надеялся, что тетка сжалится над несчастными сиротками, только что потерявшими отца. Она могла бы позаботиться о несчастных, как о той индианке, помочь им вернуть доброе имя. Как только первая дама Барселоны решит окружить сироток материнской заботой, ее примеру последует все общество. На случай, если столь изощренный план все же даст сбой, существовал другой выход, предложенный самой Эулалией. Тетка была права: Рафаэль мог бы сделать Хулиану де Ромеу своей любовницей. Девице, которая осталась без отца, необходим защитник и покровитель. Отчего не протянуть ей руку помощи? Поистине блестящая идея. Тогда Монкада смог бы жениться на девушке из высших слоев общества, хоть на той же Мединасели, не отказываясь от Хулианы. Все можно устроить, если подойти к делу с умом. С такими мыслями Рафаэль появился на пороге дома Томаса де Ромеу.

Дом, который прежде выглядел немного обветшавшим, теперь казался просто заброшенным. С тех пор как удача отвернулась от Испании и от Томаса де Ромеу, его жилище окончательно пришло в запустение. Сад зарос сорняками, карликовые пальмы и папоротники сохли в цветочных горшках, повсюду валялся мусор, у парадного входа бродили куры и собаки. Внутри было темно и пыльно, уже много недель никто не поднимал гардин и не разжигал огонь в каминах. По опустевшим комнатам гуляли холодные осенние сквозняки. Вместо мажордома навстречу Монкаде вышла Нурия, по обыкновению сухая и сдержанная, и проводила гостя в библиотеку.

Дуэнья всеми силами старалась удержать тонущий корабль на плаву, однако слуги не желали ей подчиняться. Приходилось экономить каждый мараведи[29], чтобы у девушек остался на будущее хотя бы небольшой капитал. Рекомендованный Эулалией де Кальис банкир, человек кристальной честности, выдал Диего эквивалент заплаченной ею суммы в драгоценных камнях и золотых дублонах, посоветовав зашить их в складки нижних юбок. По словам банкира, этот секрет придумали евреи; он позволял сохранить ценности во время смуты и скитаний. Исабель и Хулиана с изумлением рассматривали горсть разноцветных камешков — все, что осталось от состояния их отца.

29

Золотая монета