Влюбленный

— Почему оказалась в Кривом Роге?

— Уехала с Вилли. Он меня увез.

— Где взяла пропуск? — вдруг закричал один из офицеров. — Партизаны дали?

— Я не знаю партизан. Пропуск мне выдали солдаты, которые служили с Вилли.

— Врешь, пропуск через солдат не выдается! — снова озверел староста. — Кто ты? Ольга или эта… Екатерина?

— Я Катя Костюченко. Катя.

— Врешь ты все! — крикнул староста.

Меня вывели из комнаты, через десять минут снова вызвали.

Староста огласил решение:

— Военная комендатура направляет тебя в отборные немецкие части СС, в село Берестовку. Там тебе развяжут язык, там ты скажешь, кто ты, советская дура!

Я расплакалась. Это еще больше взбесило старосту. Он подбежал ко мне и зловеще, сквозь зубы прошипел:

— Хватит прикидываться, сволочь! Вот когда тебе все кости переберут, вот тогда поплачешь. Скажешь, куда и зачем идешь! А здесь дурочкой не прикидывайся, не пройдет! Слышишь, не пройдет! Зараза!

Во дворе ко мне подошел рослый немец, накинул мне на пояс веревочную петлю, взобрался на лошадь и поехал, потянув меня за собой.

Дорога за селом была ужасной. Глыбы вывороченной танками земли застыли и образовали большущие, грубые валы окаменевшей почвы. Идти по глубоким рытвинам и ухабам было тяжело не только мне, но и лошади. Она то пускалась вскачь, то останавливалась. Я никак не могла приноровиться к ритму движения, часто падала. Всадник кричал на меня. Я потеряла счет ушибам, ссадинам, болели суставы рук, ног. Ныло все тело. Нестерпимо хотелось пить.

Село Берестовка. Дворы напичканы военными машинами, танками, дальнобойными орудиями. Сады, палисадники, дворы — всё обрело военный, угрожающий вид. Всюду люди с бляхами на груди. Отборные карательные части СС.

Меня встретил высокий, атлетически сложенный немец, одетый по — летнему — в трусах, в сапогах и с пистолетом на боку. Он подлетел ко мне, как ястреб, и закричал:

— Шпион! Парашютист! Капут! Расстрел!

— Воды, Дайте немного водички, — взмолилась я.

— Никс воды! Никс воды! Расстрел, капут!

Через некоторое время немцев прибавилось, меня отвели в сарай, где в беспорядке была разбросана гнилая солома. Окружили меня.

— Раздевайся!

— Не могу. Стыдно, — заплакала я и задрожала всем телом.

— Не могу? — взвился немец — атлет. — А к фронту идти можешь?!

— Раз‑де — вай — ся! — закричали все в один голос. Несмотря на мое сопротивление, сорвали одежду, раздели догола. — Она партизан! Под кофтой платье, рубаха, костюм. Парашютистка!

Обыскивая, они растрепали мои Волосы, Залезли грязными руками В рот, заставили приседать, подпрыгивать, наклоняться. И— Хохотали. ВИх зверских действиях я видела похоть. ИхБыло семеро — здоровых, остервенелых парней. они швыряли меня на прелую солому, хватали за грудь, за ноги.

Послышался какой‑то окрик снаружи, и «обыск» прекратился.

Меня вытолкали из сарая. Шеф в трусах отдал последний на сегодня приказ:

— В баню! На ночь в баню! Утром — расстрелять!

Стемнело.

В селе Берестовка баня была двухэтажная. Когда я подходила к ней, на улицу вывалилось не меньше сотни разгоряченных немецких солдат — за ними из двери клубами вырывался и весь их противный, кислый, скверный дух.

Я переступила порог и чуть не упала, поскользнувшись в мыльной луже. За моей спиной загремел замок.

В углу я заметила бочки с водой. Вода была отвратительной на вкус, но я с жадностью выпила. Отдышалась и еще выпила и пила до тех пор, пока от прилива тошноты не закружилась голова.

У стены темнела небольшая куча травы. Я Потрогала — свежая, пахучая трава. для чего она здесь? Я Покрыла травой лавку и легла на нее. запах травы напомнил мне о детстве, об отце. Я Чувствовала, как постепенно унимается боль.

«Галя, Галочка, крепись! Ты идешь на великое дело во имя жизни, счастья. Будь мужественной и терпеливой. Ты должна снести все муки, иначе провал. Ты должна спрятать себя так глубоко, чтобы никому в голову не приходило, кто ты есть на самом деле. Ты легкомысленная девица, тебя интересует только любовь, только развлечения. Вэтом твое спасение, Галочка!»

Пар рассеялся, сделалось очень сыро.

Снаружи клацнул замок, и дверь тихонько отворилась.

— Матка… а? Матка, ты где? — окликнул меня вкрадчивый голос старика.

Прикрыв за собой дверь, немец — старик, видимо охранник, пошарил лучом фонарика по мокрым стенам и полу и приблизился ко мне. Япочувствовала его мягкую — как умоего отца — руку. Старик Присел на лавку рядом со мной и стал гладить мои волосы.

— Я Тебе принес хлеб с мармеладом. это мой ужин, дочка, Возьми. поешь, родная моя девочка, это отец тебе дает.

Старик говорил негромко, перемежая немецкие и русские слова, но я поняла все.

— Глупая, тебя же убьют. Ты Не видела жизни. да разве можно.

Ее узнать, когда тебе восемнадцать? у меня такая же дочь, как ты.

Только Волосы у нее длинные, волнистые. Мы Не хотим войны. семья хорошо. дети хорошо. работа хорошо. война нехорошо.

Я Сидела на скамье и ела ужин немецкого охранника. луч фонарика, стоявшего на полу, бил в деревянный потолок, образуя подобие луны над моей головой. когда я закончила, старик поднялся и, понизив голос, сказал:

— Слушай, дочка. ночью могут прийти молодые. поиграться. кричи, не давайся. кричи, что заразная, что больная, что у тебя сифилис.

Я Вцепилась в старика:

— О, не нужно сюда заходить, отец! скажите им, что не нужно. Я Беременна! Я Больна!

— Да разве они послушают меня, дочка? Разве я могу?.. — Вздыхая, старик отстранился, и мне показалось, что он провел рукой по своей военной форме, давая понять, что он в стане врагов.

Когда охранник ушел, я снова улеглась на свою травяную постель. Не успела я задремать, как вдруг слышу: клацнул тяжелый замок. Меня точно током прошибло.

Дверь с треском распахнулась.

Несколько безумных лучей заметались по бане, пока не ударили мне в лицо.

— Фрау! Фрау! — заорало несколько голосов. — Фрау — корош!

Я спрыгнула со скамьи и забилась в угол.

— Что вам нужно? — закричала я. — Что вам нужно?! Я за — разная! Заразная — а-а — а!

— Я — a, я — а! — хохотали немцы. — Заразная — корош фрау!

Все, что произошло дальше, не поддается описанию. Если ад в Преисподней — это огонь, то ад на земле — это насилие, когда тебя разрывают на части, сминают в ком, кусают, грызут и обливают мерзостью. Я Была раздавлена, расплющена, выжата, уничтожена. меня не осталось… Я Потеряла сознание.

Очнулась под утро. Слышу женский голос:

— Посмотри, женщина в бане лежит. Кто это затянул ее туда?

Немцы. Не знаешь? А Кто такая?

— Ясное дело, если бросили в баню, значит, наша.

— Мертвая?.. Живая?

— Молодая…

Я открыла глаза. Никого. Пусто.

— Живая! Она живая!

— Слава Богу, что живая!

Что это? Никого нет, а голоса слышатся так явственно. Совсем близко. Я обвела взглядом помещение и вдруг заметила в потолке большую щель и за нею какое‑то движение. Да, конечно, там ведь второй этаж, видно, склад или каморка. К женским голосам примешался мужской, позвал их, и вскоре стихли и движения, и голоса.

Я лежала на мокром цементном полу, понимала, что нужно подняться, но не могла, не было сил. Наконец с трудом оторвала тяжелую, как чугун, голову, но она снова бессильно упала… Жить не хотелось. Незачем было жить. «Повеситься! — промелькнуло в голове. — Да, да! Вон крюк». Я нащупала на полу ремешок от юбки. «Ну, вот и хорошо!» Только бы добраться до крюка. У Меня появилась цель, задача, она придала мне сил. превозмогая боль, я кое — как поднялась на колени, потом, ухватившись за край бочки, подтянула себя, поднялась на ноги. руку обдало прохладной водой. Я Взглянула на свое отражение в бочке. сосредоточенное, слегка опухшее лицо девушки. «Да ведь она любит жизнь, эта Галя! Она любит все возвышенное, чистое, — звучал внутри мой собственный голос. — КТО сказал, что это конец? Разве этого конца ждут от меня мои друзья, Илья, тетя Марфа?»