Страница 6 из 7
– Это как, ручьи роют? Или с помощью чего?
– С помощью механики! В подробностях не расскажу, сам не видал, ведаю только, что ставят высокую башню и наполняют ее водой. А от башни во все стороны идут трубы, видно, навроде печных, и сии трубы оплетают весь град, в каждую хоромину тянутся, вода по сим трубам затекает в избу и там льется, как из самовара. Знай, рублевики серебряные плати.
– Рублевики? Так за воду, чтоб в бане помыться, надо деньги отдавать? – загалдели слушатели. – Вот столица!
– А вы как думали? Лежать на лавках будете, а вода за бесплату по щучьему веленью сама придет?
– За воду платить серебряным рублевиком? Али там в Москве умом повредились? Али у них баб нет – воды натаскать? Так на что такая безработная баба нужна? Али бабы ихние такие нежные, что коромысло из рук валится? – гомонил народ и тряс головами, мол, ходовые москвичи, за все рады деньгу содрать.
Феодосия долго не решалась подать голос, но неодолимое любопытство взяло верх и она спросила баском:
– А из чего те трубы сделаны?
– Доподлинно не знаю.
Феодосия представила город, сквозь который от башни, имевшей вид тотемской колокольни, толстыми червями во все стороны тянутся, извиваясь, осиновые трубы, в коих булькала вода.
– А избы-то не заливает? – снова вопросила она.
– Всяко бывает. Иной раз и потоп.
– Никчемная затея этот водопровод, – пришли к выводу слушатели. – С жиру в Москве бесятся.
И на том разошлись спать, оставив возле костра караульного стрельца. Впрочем, Олексей не собирался сидеть, уставясь во мрак. Как только обоз затих, он натесал дреколья, уложив его на землю, чтоб снизу не шел мороз, настелил лапника от змей (хотя об ту пору змеи уж спят в своих подземных пещерах, спутавшись клубами, но осторожность не помешает) и улегся спиной к костру, в который уложена была толстая лесина.
Так, без особых приключений, полз обоз по дороге, словно гигантская деревянная змея, мерно стучавшая сочленениями и чешуей по ухабам и боинам.
В Вологде присоединилось еще с десяток груженых возов. И там же в граде, чуть не ставшем в 1565 годе столицей Руси со престолом царя Ивана Васильевича, стрелец Олексей окончательно преобразил Феодосию в монашеское обличье.
Сей плут завернул на торжище вовсе по другому делу и вдруг неожиданно узрел лавку монастырского подворья. Два монаха торговали в ней изделиями своих мастерских. Были там картинки с рисунками городов и храмов, как русских, так и византийских, александрийских, были портреты святых с их житиями, иконки, ладанки, ларцы, елей и вода из самой реки Иордан. А также скромные одеяния для горожан, желающих иметь смиренный вид, и поизносившихся служек – темные шапочки, платки, длинные рубахи, рясы и прочая одежда. Олексей тут же смекнул и вдохновенно набаял про монаха в их обозе, потерявшего память, бо огрели его в дороге разбойники по голове, ограбили, разули-раздели до исподнего и бросили на дороге в беспамятстве. И теперь едет сей монах в Москву в непристойном для духовного брата облике – в старой исподней бабьей юбке и пестротной рубахе.
Торговые монахи сперва переглянулись между собой – не для разбойных ли дел клянчит стрелец монашескую рясу, дабы переодеться и под сим видом проникать в монастыри или жилища?
– И какого же размера нужна тебе ряса? – вопросили умные монахи, ожидая, что стрелец ответит: «Как на меня», чем и выдаст свои воровские намерения. Но Олексей показал руками фигуру весьма малого росту и зело тощую в плечах, так что монахи несколько успокоились и, вздыхая и тайно сожалея, со скорбным видом, но тем не менее с подобающими словесами отдали стрельцу слежавшуюся на сгибах рясу и шапочку. Впрочем, возможно, что не последним аргументом в согласии на дар была пищаль, заткнутая за пояс просителя.
Олексей поклонился, произнес раза три: «Не оставь вас Бог» и, помчавшись, нагнал хвост обоза, который все еще тянулся по Вологде.
Феодосия переоделась и окончательно успокоилась. В басню Олексея о певчем евнухе возничие поверили, сомнений ее юный и нежный облик ни у кого не вызывал, а стало быть, нечего и волноваться.
– За рясу последние куны отдал. Так что будешь должна! – веселым тоном соврал Олексий.
И подмигнул с довольно гнилым взглядом (именно так говорили в Тотьме о мужских взглядах «с намеком»).
Глава третья
Разбойная
– Почему все, что создано творением Божиим, так соразмерно? – с чувством промолвила Феодосия.
Наслаждение соразмерностью, или, как выразился бы книжный отец Логгин, гармонией, пришло к ней в момент весьма прозаический – Феодосия отбежала в лес, когда все пошли на обеденном привале по своим нуждам.
– Чего это Феодосий в уединение норовит скрыться? – с беззлобными усмешками вопросили холопьевцы. – Прямо рак-отшельник.
– Монахам не позволено подол задирать при других мужах, – выручал Олексей. – Коли кто увидит монашеский уд – сие будет зело вящий грех для обоих. Но для монаха особенно. Тогда наложат на него наказанье – елду валять да к стенке ставить.
И откуда Олексей все знал?!
– Это как же – валять?
– А вот сего не ведаю, ибо монахом не был, – отбояривался Олексей.
Так вот… Присев, Феодосия увидела под высокой кочкой – должно быть, то был обросший мхом пень – грибы. Старые и переросшие, готовые вот-вот истлеть и рассыпаться, они тем не менее являли каждый собой чудную вещь. Сыроежка лоснилась, как сафьяновый сапог. А боровик, наоборот, был нежно-матовым, словно новая замша. Так и хотелось коснуться перстом.
«Не могу понять, как вырастают они со столь правильно сферической шапкой? – разглядывая грибы, дивилась Феодосия. – Что заставляет их из корешка расти равномерно во все стороны, а не как попало, безобразным кривым наростом? Рос бы один гриб как гриб, другой – как редька, третий – как огурец, четвертый – вкривь до необъятных размеров, по земле стеляся. Так нет, все из половины шара, либо мисочкой изогнуты, либо яйцом на ножке стоят, и все необъяснимо искусны и совершенны. Почему в природе Божьей все кажется искусным и радует взгляд? А человек где влезет своею рукою или ногою, так смотреть противно – накалит, нагадит, разворотит, разломает и так бросит. Отчего в избе солома и листы на полу кажутся сором, а в лесу шуршать сухими листьями – так душе наслаждаться? Может, потому, что каждому творению Божиему нужно быть в своей созданной им оправе? В своем ларце? Выброси рыбу на берег – задохнется. Занеси цветы в избу – увянут. Пчела без улья или муравей без муравейника умрет. И только человек везде как дома, где только ни поселился. В реку его брось – поплывет сам или лодку сделает. В пустыне оставь – скит срубит, да и сядет книгу сочинять. В горах обживается, во льдах, в шахтах подземных, в Африкии даже. Что, как человеку дана сила жить везде в сущем мире, а не только в своем муравейнике или улье? Может, кто-то живет сейчас в море-окияне в доме подводном с трубой наверх для дыхания воздухом? Тогда и на небесах живой человек может поселиться? Что, как некто в далекой стороне уже придумал такую птицу и поднимается на облака? Или на огромной дробине летит из огнеметной пушки на верхние небесные сферы? И меня мог бы взять свидеться на небесах с сыночком Агеюшкой, хоть одним глазком на него взглянуть?»
Феодосия вернулась к обозу, присела к обочине и палочкой нарисовала две окружности, так, что они залезли боками друг на друга и получился в середине чертеж цветочного лепестка.
– Что ты делаешь? – спросил Олексей.
– Так… Черчу… Почему колесо круглое, а след от него – черта прямая? Почему не круглые следы от колеса? Почему вдали лес маленький, на самом же деле большой? Значит, и звездочки на самом деле большие? Как же могут они тогда быть душами людей? Али душа большая, как бочка? А еще говорят, что звезды – это окошки, через которые ангелы на землю зрят. Какого ж размера те окна? Никак не меньше царской хоромины. Значит, можно через сии окна влететь на большой птице в рай?