Страница 3 из 42
Встал стряпчий с лицом как топор:
— От имени кредитора, ваша честь. Мистер Грэнтли, вы должны пятьсот девятнадцать фунтов. Вы в состоянии заплатить?
— Фунт в месяц, — спокойно сказал мистер Грэнтли.
— Сколько? — ахнул Петтигрю.
Очевидно, сочтя, что заместитель глуховат, представитель кредитора прогремел:
— Он предлагает фунт в месяц. Ваша честь поднимет до тридцати шиллингов?
— Да, если хотите, — слабо выдавил Петтигрю.
Обе стороны как будто были полностью удовлетворены. Кряжистый отрывисто кивнул и вразвалочку покинул суд. Петтигрю во все глаза смотрел ему вслед, недоумевая, какой тайной магией он выманил кредит пятьсот девятнадцать фунтов. Мистеру Грэнтли было уже за шестьдесят. Если платить по такой снисходительной ставке, сколько ему стукнет к тому времени, когда его долг наконец будет уплачен? Он старался подсчитать это в уме, когда вдруг сообразил, что голубой листок исчез и его место занял другой.
— «Инглсон против Уотса», — возвестил секретарь.
Топоролицый вскочил снова:
— Должник не явился. Перенос на следующее заседание с обычным уведомлением?
— Как вам угодно, — сказал Петтигрю. Право же, синекура да и только. Он взял себе на заметку спросить у секретаря, что такое «обычное уведомление».
Еще три или четыре должника стремительно сменили друг друга на месте свидетеля. Все они задолжали суммы, головокружительно несоизмеримые с их доходами, у каждого имелось не меньше четырех малолетних детей, которых надо кормить, и их долги касались в основном удовлетворения таких жизненных потребностей, как телевизор или обеденный гарнитур. Их кредиторы — или, как правило, представители кредиторов — охотно соглашались на предложения, обещавшие им возмещение в среднем за двадцать пять лет, в том случае, конечно, если выплаты будут производиться.
«Почему я всю жизнь тратил время и силы на оплату счетов? — подумал Петтигрю. — Просто уму непостижимо». Он приказал отправить еще одно обычное уведомление, а затем заинтересованно выпрямился, услышав знакомую фамилию.
— «“Мил и Молт лимитед” против Уэндона».
Синий листок запротоколировал решение о взыскании двадцати пяти фунтов двенадцати шиллингов восьми пенсов.
— Мистер Уэндон, как вы предполагаете выплатить свой долг?
Мистер Уэндон не предложил какой-либо суммы в месяц. Он просто обратил пару честных голубых глаз на судью и заметил:
— Факт в том, ваша честь, что корм был отвратный. Определенно плесневелый.
— Суть не в этом, — вмешался стряпчий — на сей раз не топоролицый, а багровощекий с усами, — который, как видно, делил с первым большую часть этой неблагодарной практики. — Совершенно не в этом. И против вас выдвинуто...
— Я едва из-за него трех молоденьких свинок не лишился, — продолжал мистер Уэндон. — Пришлось звать ветеринара. Я еще должен ему пятерку за труды.
Слушая, как он говорит, нетрудно было поверить, что Горацио Уэндон воспитывался с племянником леди Ферлонг в Харроу. Внешне, однако, он делал мало чести этой или другой привилегированной частной школе. Одет он был, возможно, чуть лучше мистера Грэнтли, но только самую чуточку, и был значительно грязнее. От места дачи показаний слабо веяло свиным навозом. Его лицо было не лишено достоинства, но имело безошибочное выражение человека, глубоко обиженного и смирившегося с тем, что его обида никогда не получит возмещения.
— Давайте-ка проясним, — сказал Петтигрю. — Насколько я понимаю, это счет за корм, поставленный вам...
— Если вы называете это кормом, то да.
— За который вы не заплатили.
— Конечно, нет. Вы заплатили бы?
— Давайте пока меня не касаться. Долг подали к взысканию?
— Вот именно.
— Вы сказали судье, что корм был некачественный?
— Сказал судье? Нет, меня там не было. У меня в тот день, кажется, свинья должна была пороситься. Так или иначе, я не пошел.
— И вам не пришло в голову проконсультироваться у юриста?
— Юриста? — Лицо мистера Уэндона являло собой верх презрения. — Нет уж, спасибо. С меня юристов хватит.
— Тогда, боюсь, вам придется заплатить.
— Если вы так говорите... — устало отозвался мистер Уэндон. Прения он прекратил явно с облегчением, словно не имея сил протестовать против судебных преследований, и лишь добавил: — Видели бы вы этот корм!
— А теперь, мистер Уэндон, — сказал багровощекий стряпчий, который метафорически закусил не удила, а буквально собственный ус во время этого пустого диалога, — как вы собираетесь выплатить свой долг?
— В том-то и суть. Я тоже про то. Как?
— Вы ведь фермер?
— Лично я предпочитаю называться мелким землевладельцем.
— Женаты?
— Господи помилуй, нет.
— Какая у вас арендная плата?
— Никакой не плачу.
— Ферма принадлежит вам?
— Вроде того. Разумеется, она заложена.
— Счет в банке имеется?
— Кредит превышен.
— Какие-нибудь прочие долги?
— Не стоят упоминания. Конечно, если не считать ветеринара.
— Какие-нибудь деньги вам причитаются?
Возникла заметная пауза, прежде чем прозвучал ответ на этот вопрос:
— Да, причитаются.
— Сколько?
— Восемь тысяч триста четырнадцать фунтов. — Уэндон оттарабанил сумму, как ребенок, заучивший урок.
Глядя на него, Петтигрю сообразил, что коснулись той самой обиды, которую он угадал, едва увидев этого человека. Ему очень хотелось узнать, что тут за история, но судопроизводство происходило слишком уж быстро, чтобы осведомляться.
— И когда вы ожидаете выплату?
Обреченность на лице Уэндона стала только отчетливее.
— Никогда, — ответил он.
— Тогда не тратьте время его чести. Каков ваш ежемесячный доход?.. Вы платите подоходный налог?.. Вы делаете?.. Вы имеете?..
После долгих препирательств, напомнивших Петтигрю погоню упорного, но неловкого терьера за исключительно верткой крысой, мистера Уэндона заставили признать, что он в состоянии выплачивать два фунта в месяц. Его уход знаменовал окончание слушаний дел неплательщиков, вызванных повесткой, и начались собственно судебные разбирательства.
Нынешние затруднения жителей Маркшира, как они отражены в производстве судов графства, заключаются, как и по всему Соединенному Королевству, в слишком большом числе людей на слишком малое число домов. Сегодня никто из пустивших однажды под свой кров кого-то на каких-либо условиях не может надеяться выселить его или ее, не обращаясь в суд. Петтигрю нисколько не удивился, обнаружив, что дела в его списке относились к тому типу, который в среде юристов известен как «дело о вступлении во владение». Первая порция дел была с точки зрения закона сравнительно проста: незадачливые ответчики просто изо всех сил цеплялись за жилье в надежде, что, когда поступит предписание о выселении, кто-нибудь, где-нибудь, как-нибудь придумает, куда им податься. В стремительной последовательности Петтигрю разобрал дело вдовы скотника с длинной вереницей детей, которая должна уступить место преемнику ее мужа, чтобы работа на ферме не остановилась; молодой супружеской пары, которая катастрофически затянула свое гостевание в крошечном, перенаселенном коттедже родителей мужа; дворецкого из большого дома, смертью хозяина оставленного растерянным и беззащитным в мире, которому не нужны дворецкие и который предлагал превратить господский дом в заведение для умственно отсталых. Покончив с этими мелочами (Петтигрю даже думать не хотелось, ценой каких тревог и мучений), столы расчистили для основного блюда дня — серьезных спорных случаев.
— Простое дело о лишениях, — весело сказан поверенный истца, когда вызвали первое из таких дел.
Петтигрю про себя застонал. Параграф 8 первого приложения к закону — это он уже знал наизусть. Одно из тех безнадежных дел, в которых он, Петтигрю, и никто другой должен решать, кому грозят большие лишения: жильцу, если он будет выдворен из дома, или домовладельцу, если не пустят в дом его. Он приготовился к худшему, и худшее не замедлило объявиться. Дело домовладельца было определенно душераздирающим. Такие ужасающие лишения приходилось терпеть ему и его семье, что Петтигрю поймал себя на мысли, как любой жилец может иметь наглость противиться столь внушительным притязаниям. Долго недоумевать ему не пришлось. Адвокат ответчика, когда настал его черед, предъявил доказательства чудовищного водопада бедствий, которые обрушатся на его клиентов, если они утратят жилище (две гостиные, две спальни, кладовая, буфетная и ватерклозет на улице). Немыслимо было бы их выселить. И Петтигрю пришлось об этом размышлять.