Леннон

У меня был свой кабинет, в котором я принимал всяких психов, тащивших мне свои проекты и идеи. Жалко, что я не заснял на камеру весь этот дурдом. Мы перестали заниматься тем, что умели. С этой хренью мы сами себя загнали в капкан. Получили на свою голову бездну проблем. Пол, который спал и видел, как бы смыться, затеял против нас судебный процесс. Еще и сегодня между нами остались неурегулированные разногласия. Я даже не знаю в точности, в чем их суть. Ясно одно: битву продолжат сыновья наших адвокатов, а потом и их внуки и так далее, пока в один прекрасный день какой-нибудь мелкий говнюк не скажет: «Да кто хоть они такие, эти ваши „Битлз“?» Мы не должны были ввязываться в это. Ни за что. На протяжении нескольких лет нас водили за ручку, у меня даже денег в кармане никогда не бывало, а тут вдруг меня поставили к штурвалу корабля. Это примерно то же самое, что выдернуть из толпы первого попавшегося мужика и назначить его министром финансов. Мы платили десяткам бездельников, нанимали секретарш с единственной целью — пялиться на их сиськи, выпускали диски только потому, что исполнитель приходился деверем свояченице знакомого парня. Мы плыли в непроглядном тумане.

Когда мы сделали менеджером Клейна, он навел порядок железной рукой. То есть сделал за нас всю грязную работу. Повыгонял кучу народу. Устроил настоящую бойню. Уволенные долго не могли прийти в себя. Многие месяцы они жировали за наш счет, а тут вдруг мы в мгновение ока превратились в сволочей-капиталистов. Кроме того, Клейн сказал, что одежный бутик надо закрыть. Мы устроили грандиозную дешевую распродажу. Народ к нам ломанулся. Это было классно. Тот день я вспоминаю с удовольствием. Вот чем на самом деле должна была стать фирма «Эппл» — какой-нибудь благотворительной организацией или чем-то еще в том же роде. Как бы там ни было, с деньгами у меня вечно проблемы. Я никогда не умел быть богатым. Если честно, я не столько щедрый человек, сколько человек, не умеющий распоряжаться баблом.

После всей этой тягомотины настала пора ехать в Индию. И снова, в который уже раз, весь мир наблюдал за нами и спешил делать то же, что делаем мы: настроиться на индийский лад. В последние недели я несколько раз встречался с Йоко, мы флиртовали на заднем сиденье моей машины и как бы принюхивались друг к другу, но я так и не мог сообразить, что обо всем этом думаю. Помню только свое огорчение, что приходится уезжать так далеко без нее. А ведь я понятия не имел, как долго продлится наше путешествие. Мы собирались заняться медитацией, не исключено, что обрели бы душевный покой, и некая часть меня нашептывала, что мы можем и не вернуться. Я колебался, не предложить ли ей отправиться с нами, но Синтия тоже ехала, а везти обеих я, конечно, не мог.

Индия. Постараюсь рассказать обо всем без оглядки на свои последующие мысли и переживания. Я имею в виду, что не буду отрицать: наш приезд туда был чем-то необыкновенным. Лагерь выглядел вполне пристойно, и никто нас не дергал. Мы проводили прекрасные вечера в беседах под звездным небом. Дни посвящали продолжительным сеансам медитации. Наконец-то я изгонял из себя вопли и сумасшествие последних лет. Это было лечение тишиной. Впрочем, вопреки моей воле у меня в голове беспрестанно крутились песни. Именно там я сочинил самые красивые свои мелодии, те, что вошли в «Белый альбом». Я превосходно чувствовал себя, но написал Yer Blues— крик о том, что я хочу умереть. Такие вещи часто проявляют себя независимо от наших осознанных ощущений. Творчество постоянно пробуждает какие-то подземные силы. Очевидно, это было предчувствием приближающейся катастрофы.

Мы с Джорджем находились на одной длине волны. Что до Пола, то хотя ему явно нравился этот новый опыт, но душой он был все равно в Англии. Он без конца рассуждал о «Битлз», тогда как здесь не существовало никаких «Битлз». Он хотел, чтобы мы снова отправились в турне, что меня поражало. Зато сегодня я ничуть не удивлен, что он колесит по США с группой Wings,пока я сижу дома и никуда носа не высовываю. В Индии я писал песни, но совершенно не думал о новом альбоме, а уж тем более — о своей карьере. Я сочинял музыку, потому что она сидела во мне и требовала выхода наружу. Вот и все. А Пол пытался наполнить потустороннее пространство чем-то конкретным. Его медитации носили прагматический характер.

А вот для Ринго новый опыт обернулся комедией. Через пятнадцать дней его как ветром сдуло. Он тосковал по удобствам, хорошей еде, привычной жизни, своим детям — одним словом, по всему. Но главное, Морин, его жена, чуть с ума не сошла от мух. Она могла часами, затаившись, выслеживать муху, чтобы выгнать ее из бунгало. Впрочем, ничего особенного в этом не было. В тамошней умиротворяющей обстановке многие начинали чудить. Среди нас была Миа Фэрроу, которая приехала прийти в себя после развода с Синатрой. Так вот, у ее сестры Пруденс совершенно съехала крыша. Она три недели просидела взаперти в состоянии панического ужаса. Медитация подталкивала каждого к его темной стороне, позволяя обрести безжалостную ясность сознания. Не всякий мог это вынести. Мы страшно боялись за Пруденс. Она на самом деле была на грани самоубийства. Я нашел слова, убедившие ее выйти из бунгало, а потом, чтобы поддержать ее, сочинил про нее песню.

Но затем что-то в этом раю сломалось. Мы начали сомневаться в Махариши. Кончилось все это плохо. Сегодня я уже не очень понимаю, что именно произошло. Наверное, медитация подействовала на нас слишком сильно. Сам я пять ночей подряд не спал, у меня начались галлюцинации. Мы перестали различать границы реальности. Многих охватила паранойя. Потом разразилась эта история с нашим гуру, который чересчур активно домогался одной девушки, хотя, если вдуматься, он ведь никогда не проповедовал сексуального воздержания. Но в тот момент мы восприняли это как предательство. Это было жестоким крушением иллюзий. Я нуждался в сверхчеловеке, который повел бы меня за собой. А сверхчеловек оказался просто мужиком. Может, чуть более образованным, чем остальные, но в общем и целом — обыкновенным мужиком, и у меня тогда возникла мысль, что он ломает перед нами комедию. Грошовую комедию. Я отправился к нему для серьезного разговора, но он даже не понял, почему я так обозлился. Спросил, в чем дело, и я ответил: «Пусть ваше космическое сознание вам подскажет, почему мы уезжаем». Вот так все и закончилось. И мы резко свалили. Мне кажется, мы слегка спятили. Испугались, что он может нам навредить. У него были такие мрачные черные глаза.

У меня никак не получалось убедить себя, что я провел здесь несколько чудесных недель. В спокойствии и трезвости. Я забыл красоту, забыл, как мне было хорошо, и видел только грязь, от которой надо было срочно бежать. Возможно, я сам спровоцировал все эти подозрения, чтобы оправдать свое бегство. Потому что мне хотелось вернуться. В Англии меня ждало что-то необычайное, и я об этом знал. Да, я подспудно желал, чтобы все разладилось; так трусливый муж нарочно ведет себя как последняя сволочь, чтобы жена сама его бросила.

На обратном пути у нас лопнула шина. Я решил, что виноват гуру, который навел на нас порчу. Отомстил нам. Просто так от него не отделаешься. И мы умрем от жажды. Мы с Синтией несколько часов просидели на палящем солнце, без глотка воды. Но в конце концов подоспела помощь, и все устроилось. Никакого колдовства, никакого мщения — просто невезуха. В аэропорту, разглядывая табло вылетов, я понял, что всегда буду возвращаться домой. Я — не кочевник, я только играл в кочевника. В небе, сидя рядом с женой, я испытал облегчение, хотя оно не имело к ней ни малейшего отношения. Однако я зачем-то стал говорить ей слова любви. Мы летели, летели, и ее голова лежала на моем плече. Она казалась такой счастливой. Такой счастливой и такой изумленной — от моих слов. Она думала, что снова обрела меня. Что эта поездка очистила нас обоих. Но я знал, что все это — ложь. Я засыпал ее словами любви, и это был особо извращенный способ заживо ее похоронить.