Страница 20 из 23
Дантиста и его пациента я нашел на старом месте (никаких сомнений, они не двигались) и уселся на краю пропасти. Бамбук становился все светлее и светлее, скоро он уже запылал золотом на солнце. Можно ли быть более счастливым? Я захлопал в ладоши, и от меня отлетел кусочек правой руки.
В следующие дни и месяцы я каждую ночь поднимался на второй этаж и встречался с Кобальдом, который сидел на краю своего наблюдательного пункта и, увидев меня, лихо спускался по стене, подобно ящерице. Первые ночи мы усердно маршировали, бесцельно ходили по кругу или пять раз подряд до вудуистской куклы просто потому, что нам нравилось идти в колонне. Я быстро научился ходить как Серый Зепп, как настоящий замыкающий, то есть спиной вперед или то и дело оглядываясь назад, чтобы вовремя увидеть опасность сзади. Я, совсем как Серый Зепп, прикладывал правую руку козырьком к глазам, а левую приставлял к уху и двигался задом наперед, но все-таки в ногу с Кобальдом, почти прижавшись спиной к его спине. Один или два раза я пропустил поворот моего впередсмотрящего и продолжал идти, кормой вперед, пока не натыкался на стул около пианино или батарею. А где-то вдалеке старательно вышагивал Кобальд, полагая, что он все еще идет в колонне. Я мчался за ним и занимал свое место, а он даже не замечал моей оплошности.
Позднее, когда наши экспедиции утратили свою новизну, мы стали соревноваться в подскоках, заскакивая на низенькую скамеечку. Стулья стали для меня слишком высоки. Но и на скамеечку мне было трудно запрыгнуть, с моими-то ногами, и после нескольких подскоков я сдавался. Кобальду, который и раньше был так себе прыгуном, тоже скоро надоела эта игра. Все равно у нас не получалось добиться прежних результатов — например, гармоничной грациозности Зеленого Зеппа, с какой он запрыгивал даже на комод.
О толкалках, в которые раньше мы оба играли с большим удовольствием, и говорить нечего. Кобальду достаточно было бы один раз, как прежде, упереться в мои ступни, и мне пришлось бы ковылять на резиновых обрубках.
Так что теперь мы рассказывали друг другу истории. Старые и новые. Но даже это получалось только какое-то время, потому что Кобальду хотелось слушать мои старые истории, чтобы он мог громко, в нос, рассказывать их хором вместе со мной. От смеха он сгибался пополам. А мне почему-то это больше не казалось таким остроумным, как раньше. И разумеется, за каждую мою историю он брал реванш — рассказывал свою. Скоро выяснилось, что его репертуар вырос до нескольких часов декламации, но увлекательным рассказчиком он так и не сделался. Разве только стал теперь повторять свои «и вот» да «о горе!» каждые десять секунд. А сами истории остались все теми же. Чтобы выдержать его творения, я придумал новую игру: тоже громко говорил вместе с ним все эти «о горе», «и вот» и тоже в нос — по-другому я ведь не умел, — правда, я не знал, когда именно Кобальд воскликнет «и вот», «о горе!» или даже «горе мне, горе!». Если я угадывал, то засчитывал себе очко, если ошибался — вычитал. По условиям игры я должен был каждую историю Кобальда заканчивать со счетом не меньше десяти очков. Это означало, что я выиграл. Вообще-то это было не слишком трудно. Тексты Кобальда легко было угадать.
Потом мы открыли для себя телевизор. Пульт лежал на ковре рядом с белым креслом, и Кобальд ради шутки и баловства прыгнул на одну из кнопок. Телевизор сразу же заработал. Ошеломленные, завороженные, мы стояли перед огромным экраном, а скоро научились включать все сорок семь каналов. Но звук мы, естественно, убирали, иначе проснулись бы Ути или Изабель. Мы посмотрели без звука многочисленные ток-шоу и викторины, в которых играли на деньги. Участники разговора с умным видом кивали головами, а игроки ужасно нервничали и становились мокрыми от пота, когда им надо было ответить на вопрос стоимостью в миллион франков или евро. Мы тоже волновались и, если удавалось прочесть вопрос по губам, кричали правильный ответ. Но лучше всего была одна передача, она шла несколько часов, а иногда всю ночь, в ней мы путешествовали, стоя на месте водителя локомотива, по широким равнинам или невысоким холмам. Наши глаза и объектив камеры были направлены вперед. Мимо проносились стада коров, станционные здания, леса. Во время этих поездок мы полностью включали звук, передача шла очень тихо. Однажды мы путешествовали на фуникулере среди глетчеров и вечных снегов, и я сразу же узнал места, по которым я и Зеленый Зепп, зажатые в кулаках Ути и Наны, ехали во время нашей поездки на каникулы. Я разволновался и стал говорить Кобальду — он ничего этого не знал, поскольку тогда лежал в рюкзаке, — что появится на экране через секунду:
— Сейчас будет озеро!
И вот мы уже видим его, вначале черное, потом светло-синее, почти белое.
— А сейчас мы выйдем!
И в самом деле, поезд остановился там, где мы когда-то вышли из него.
С этого момента все стало незнакомым, из мира ледяных вершин наша дорога пролегала через крутые склоны, местность все больше и больше напоминала итальянский пейзаж. Очень долго мы ехали вдоль бушующего горного ручья, и мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что как раз в этих водах Зеленый Зепп боролся за свою жизнь. Я подошел совсем близко к экрану и стал пристально смотреть на огромный водоворот, словно мог увидеть там Зеленого Зеппа.
Однажды ночью (мы и не подозревали, что это будет последняя ночь перед телевизором и вообще в этом доме) Кобальд снова радостно скакал по пульту, и мимо нас проносились обрывки разных фильмов. Черные мужчины стреляли друг в друга из автоматов в темных, почему-то голубоватых залах. Дома взрывались. Женщины с огромными обнаженными бюстами смотрели на нас большими глазами. Полицейские автомобили на страшной скорости сворачивали за угол и переворачивались по нескольку раз. И вдруг перед нами возникла картинка, которая застигла нас врасплох и произвела такое впечатление, что Кобальд, уже подпрыгнув, чтобы переключиться на другой канал, застыл в воздухе. Во всяком случае, ему удалось приземлиться рядом с кнопкой. (При этом он наступил на кнопку звука и включил полную громкость.) Мы стояли и пялились в телевизор, ничего не понимая. Перед нами на высоченном экране были мы сами. Или, по крайней мере, похожие на нас, как две капли воды. У каждого из нас оказался двойник, и был еще один гном, совсем незнакомый. Один Кобальд, один Фиолет, один Дырявый Нос, один Лазурик, один Злюка, один Зепп и один Незнакомец. Семь гномов. Они пробирались гуськом по первобытному лесу с огромными деревьями, вначале через овраг, а потом по деревянному мостику, проложенному над глубоким ущельем. Они распевали во все горло нашу песенку «Хай-хо!». Правда, не так, как мы, насвистывали припев, надув щеки и сложив трубочкой губы. (То, что они делали все это громко, очень громко, мы не заметили.) Во главе шагал, а как же иначе, Кобальд, а Зепп и в этой колонне был замыкающим. Перед ним топал тот, которого я не знал. Он выглядел, как и я, как Фиолет, вот только куртка у него красная, а глаза — не сонные. У наших марширующих двойников за плечами были кирки, а у некоторых в руках блестели драгоценные камни. Вокруг них летали взволнованно щебечущие птицы. А еще рядом резвились несколько оленей, да черепаха пыталась развить спринтерскую скорость, чтобы двигаться в одном темпе с гномами, и натыкалась на камни и корни.
Мы чуть было не пропустили тяжелые спросонья шаги Ути по лестнице. Едва успели в самый последний момент спрятаться под кресло и затаиться в углу. Ути взял пульт, выключил телевизор и пробормотал:
— Это я брежу или кто-то еще сошел с ума?
Он прошел к холодильнику, достал из морозилки килограммовую упаковку ванильного мороженого, сел за стол и начал есть. Урча и постанывая от удовольствия, он листал городские ведомости. Наверное, прочитал все объявления о смертях и банкротствах, случившихся на этой неделе. Потом про все запросы о строительстве и все объявления об изменениях маршрутов. И еще, вероятно, все объявления о знакомствах. Он ел и ел. Столько мороженого ни один человек съесть не может, а он смог. И так быстро, словно изголодался. Но все равно слишком медленно для нас, потому что, когда он наконец спустился по лестнице и лег в постель, а мы снова смогли смотреть телевизор — Кобальд вскочил на кнопку выключателя, а я на кнопку звука, — наши непостижимые двойники уже исчезли с экрана. Мы дважды прошлись по всем программам. Напрасно.