Я вспоминаю...

Теперь он сомневался даже в том, что ему удастся сделать то, что сам он называл «небольшой картиной», — фильм меньшей продолжительности, что облегчало и одновременно ускоряло процесс съемок. Еще до того, как заболел, Феллини пообещал Джульетте, что снимет еще одну ленту — для нее. Это будет его подарком к золотой свадьбе. Ей хотелось еще раз сыграть в его фильме; и, оглянувшись назад и вспомнив о «Дневнике режиссера», он подумал: а почему бы не сделать «Дневник актера»! Самый скромный, самый малоформатный из его проектов, такой фильм потребует относительно небольших вложений, и в нем и Джульетта, и Мастроянни смогут еще раз показать, на что способны.

Когда я узнала о смерти Федерико, я поняла: какой бы диагноз ни был прописан в свидетельстве о смерти, на самом деле умер он от разбитого сердца. Умерли двое: мальчик по имени Федерико и мужчина и режиссер Федерико Феллини; легенда же, именуемая Феллини, продолжает жить.

Теперь, когда Федерико Феллини с нами уже нет, его фильмы словно рождаются заново. Они сияют с экранов кинотеатров в разных городах мира — от Нью-Йорка до Чикаго, от Сан-Паулу до Сингапура, а газеты на многих языках пересказывают историю его жизни. На родине та всепоглощающая слава, что ускользала от него при жизни, после смерти стала его безраздельным достоянием. Пока он был в коме, радио, телевидение, газеты регулярно выпускали бюллетени о ходе его болезни. На голубом экране бесконечно мелькали фрагменты из его лент; да и его фильмы в целом становились желанными гостями разных телеканалов. Внезапно Феллини стал предметом для разговора в каждом итальянском доме. Те, кто в жизни не смотрел ни одной из его картин, думали о нем как о близком друге. Теперь он без преувеличения был самым знаменитым человеком в своей стране. Смерть сделала его еще известнее, нежели он был при жизни. Когда он скончался, всем итальянцам показалось, что они хорошо его знали, и каждый почувствовал щемящую горечь утраты.

В окнах римских домов вывесили транспаранты со словами: «Ciao, Federico». В ресторанах, которые он любил, появились его портреты, окаймленные траурной лентой. Эта лента несколько недель обрамляла его лицо. Затем ее сняли: Феллини стал достоянием вечности.

На студии «Чинечитта» прошла церемония, посвященная его памяти. Крышу павильона, в котором был выставлен гроб с телом Феллини, с одной из сторон подпирал огромный кусок рисованного неба; то была декорация, оставшаяся после съемок его «Интервью». Бесконечная панорама невзаправдашнего неба — что еще могло бы так емко воплотить его мир и его гений?

В молчании двигалась по павильону нескончаемая череда прощавшихся. Это нерушимое молчание оглушало. Люди замедляли шаг, на секунду задерживались у гроба, кладя цветы, записки, маленькие свидетельства памяти.

Феллини и Антониони познакомились много лет назад, питали глубокое уважение к творчеству друг друга, но никогда не были близкими друзьями. В конце 1992 года, когда президент Италии в Палаццо Квиринале вручал Антониони государственную награду, на церемонии вручения присутствовал и Феллини. «Конечно, для Микки принесли стул, — вспоминала позднее жена режиссера Энрика, — но вокруг все, абсолютно все стояли». Инсульт, который Антониони перенес за несколько лет до этого, исключал для него возможность выдержать продолжительную церемонию стоя.

То, что Феллини жестоко страдает от артрита, было общеизвестно; однако он занял свое место в ряду приглашенных и мужественно отстоял всю церемонию, превозмогая боль, которая наверняка делала в его глазах происходящее нескончаемым.

Собственно, перед ним было то, что принято называть выбором Гобсона: принять участие в торжественном событии и страдать или уклониться от него и страдать. Его отсутствие на церемонии вызвало бы больше кривотолков, нежели присутствие. Скорее всего, его мотивировали бы одной из двух причин: либо тем, что он недостаточно уважает коллегу, либо тем, что сам не вполне здоров. Для Феллини то и другое было равно неприемлемо.

И вот, презрев собственный недуг, Антониони со своей женой Энрикой появился в павильоне номер пять, став одним из многих, кто пришел сказать Феллини последнее прости.

Проводить его в последний путь пришли и Альберто Латтуада с женой Карлой Дель Поджо. В свое время Латтуада снял фильмы «Без жалости» и «Огни варьете», в которых приняли участие очень молодые тогда Федерико и Джульетта. Благодаря Латтуаде имя Феллини как сорежиссера «Огней варьете» впервые появилось во вступительных титрах. «Рядом со мной началась его карьера, — констатировал Латтуада. — Мне было очевидно, что ему есть что сказать миру». Тот же, Латтуада дал Джульетте ее первую кинороль — в фильме «Без жалости».

«Джульетта, в общем, владела собой, — рассказывал Латтуада. — Но, увидев нас, разразилась слезами. Сказала: «Мы же были вместе, все четверо, и были такие молодые и счастливые. По-моему, это было вчера».

О траурной церемонии на студии «Чинечитта», одной из самых масштабных из тех, что прошли в Италии в последние годы, критически отозвался только Мастроянни. На вопрос журналиста, что он может сказать о почившем друге, он ответил: «Сейчас, когда Феллини умер, его осыпают немыслимыми похвалами; а не проще ли было не создавать ему столько трудностей, пока он был жив и снимал фильмы? Сейчас все наперебой кричат, какой он гений, а ведь никто по-настоящему не помог ему за все последние годы. Нам еще предстоит осознать, как он велик».

А Софи Лорен, всего несколько месяцев назад стоявшая на сцене рядом с Мастроянни и Феллини на церемонии присуждения призов Американской киноакадемии, сказала коротко: «Иссяк яркий источник света, и все мы оказались во тьме. Без его искрящейся фантазии мир станет намного печальнее».

Лина Вертмюллер, начавшая свою творческую карьеру ассистентом Феллини на съемках «8 1/2», появилась на церемонии в своих фирменных очках в белой оправе и на костылях. Ей не повезло: собирая в саду урожай, она упала с дерева.

«Меня уже тысячу раз спрашивали, — поведала она мне, — чему я научилась у Феллини.

В десять лет я слушала его радиопередачи. Читала, что он пишет, восхищалась тем, как он рисует. Была в восторге от его шаржей. Видела его первые фильмы. Затем мы познакомились.

Блеск его необыкновенно живых глаз. Изгиб его бровей. Он был такой любопытный. Так обожал свободу. Обладал замечательным чувством юмора, которое приглашал разделить с ним. Находясь с Федерико, вы оказывались будто в сердцевине смерча. Надо было только от него не отставать. Он говорил: «Следи за мной и прыгай». Просто надо верить и не бояться. Начнешь трусить, колебаться — разобьешься.

Я часто думала: что меня так к нему притягивает? И поняла. Он умел без посредников говорить с моей фантазией.

От Федерико никогда не ускользала комическая, ироническая сторона жизни. Он всегда искал что-то свежее, избегал застывшего, замороженного. Я знала Федерико — мужчину, режиссера, графика, сукина сына.

Находясь с ним рядом как ассистент, я быстро поняла, насколько важно для него иметь выбор. Он любил, чтобы всегда было из чего выбирать, но, сделав выбор, стремился тут же избавиться от всего оставшегося неиспользованным. Так, ему нравилось рвать на кусочки все бумаги, которые тут же не пригодились. Бывало, я ему говорю: «Оставь, это еще понадобится», — но где там… Рвать ненужное для него было частью творческого процесса: так он избавлялся от того, что уже не было необходимости держать в голове.

Быть знакомым с Федерико — это будто распахиваешь окно и видишь за ним необозримый пейзаж. Период после Второй мировой войны был необыкновенным временем, полным сил, полным жизни. Разом высвободилось столько творческой энергии. Это было золотое время. Мне повезло, что я его застала, застала с самых истоков. Федерико — самый артистичный человек из всех, кого я знала, но если б он об этом услышал, то наверняка рассердился бы.

Знать, что в твоей жизни был Федерико, — это такой подарок! Я столькому научилась, пока с ним работала. А когда решила уйти из группы (фильм-то еще не был закончен, а тут мне представилась возможность сделать свой, уже как режиссеру), представьте, он не рассердился. Напротив, он был за меня рад и даже помог добыть недостающее финансирование для «Василисков».