Страница 63 из 65
— Простите, мисс. Могу я купить одну белую гвоздику?
— Конечно, сэр, — улыбнулась девушка. — Вот пожалуйста.
— Благодарю вас.
Гарри взял цветок двумя пальцами и потянулся к заднему карману брюк.
— Не надо, — сказала прекрасная цветочница.
— Спасибо, — чуть улыбнувшись, поблагодарил Гарри и отправился домой к своей любимой жене.
ГЛАВА 33
Когда на следующее утро лорд Хакнесс открыл глаза, по окну стекали струи дождя, рисуя на стекле смешные рожицы. Он посмотрел на темный деревянный потолок спальни своего фамильного замка и повернулся на бок. За запотевшими окнами наступал ненастный день.
Рядом, повернувшись к нему спиной, лежала Элизабет ван дер Меер, разворотом широких плеч напоминая бабочку. Спина ее чуть заметно вздымалась от спокойного дыхания. Перевернувшись на другой бок, она положила руку на голую грудь Хакнесса и тесно прижалась к его колючей небритой шее.
— Доброе утро, — выдохнула Элизабет.
— Доброе утро, дорогая.
— Уже пора вставать?
— Сегодня воскресенье. Можешь спать сколько захочешь.
— Сколько захочу?
Подняв голову, она звучно поцеловала его в щеку, не имея сил добраться до губ, и вновь уронила голову на подушку.
— Все равно идет дождь. Так что лучше не высовываться.
Лежа на спине с открытыми глазами, осоловевшими от сна, Хакнесс потрепал ее длинные светлые волосы. Глаза у него слипались, и вскоре он снова заснул.
Спустя пару часов Хакнесс уже надевал красновато-коричневые ботинки на обтянутые клетчатыми носками ноги. Его наряд вполне соответствовал воскресному отдыху в загородном доме: пиджак и сшитую на заказ рубашку сменил кардиган от Берберри. Из ванной вышла Элизабет ван дер Меер, завернутая в банную простыню. Наклонив голову, она вытирала волосы полотенцем.
За завтраком Хакнесс читал «Файнэншл таймс» и ел круассаны с клубничным джемом, запивая их белым чаем. Элизабет, сидевшая напротив, правила каталог предстоящей выставки, держа чашку в нескольких дюймах от губ.
— У тебя есть орфографический словарь, Малькольм?
— Должен быть в кабинете. Какое слово тебя интересует?
— Как пишется «проницательность»?
— Понятия не имею, дорогая.
— Этот парень написал его через «е».
Поставив чашку, Элизабет вышла из комнаты. Через минуту с другого конца дома послышался пронзительный крик.
Хакнесс выскочил из-за стола, разлив оставшийся чай, и поспешил в кабинет. Элизабет стояла посередине комнаты, прислонившись к письменному столу и прижав руку к груди. Взгляд ее был направлен на пол, где под картиной Малевича вчера еще стояло белое загрунтованное полотно. Теперь там было пусто.
— А где лот двадцать семь с грунтовкой? — спросил лорд Хакнесс, заранее зная ответ. — Зачем он ему понадобился? Ведь там ничего нет…
Элизабет стояла неподвижно и, вся дрожа, что-то бормотала себе под нос. Подойдя, Хакнесс положил ей на плечо руку. Она не шевельнулась.
И тут он увидел это.
На полу, там, где прежде стоял загрунтованный холст, лежала записка, написанная красными чернилами: «Никогда не судите о книге по ее обложке. Захария, 5:4, Псалтырь, 22:4».
Хакнесс метнулся в дальний угол кабинета, где в стеклянной витрине хранилась семейная Библия шестнадцатого века.
Витрина была цела, и книга по-прежнему находилась внутри. Хакнесс с облегчением вздохнул, но радовался он недолго. Заглянув в витрину, он увидел, что Библия раскрыта на Книге пророка Захарии.
Взглянув на записку, он нашел на раскрытой странице главу 5, стих 4. «Я навел его, говорит Господь Саваоф, и оно войдет в дом татя и в дом клянущегося Моим именем ложно…»
«Наглый самодовольный ублюдок, — подумал Хакнесс, стискивая зубы. — Какого черта он это делает? Только потому, что я украл у Грейсона картину?»
Чуть помедлив, он снова взглянул на записку. Псалом 22, стих 4. «Постой, постой, я же знаю этот псалом. Единственный, какой помню. „Если я пойду и долиною смертной тени“, не убоюсь зла… долина теней… Валломброзо… [68]О Боже…» Хакнесс прижал ко рту кулак. Он все понял и почувствовал восхищение, к которому примешивались отчаяние и гнев. Так вот как он похищал картины. Это делала она… Теперь понятно, почему он его кинул… Все из-за нее, из-за того, что он так поступил с ней…
Он взглянул на Элизабет. Та не отрываясь смотрела на клочок бумаги в его руке. Почувствовав, что пальцы липнут к обратной стороне, Хакнесс повернул записку. Она была написана на обороте фотографии, на которой они с Элизабет лежали в его спальне, одетые по-вчерашнему. Хакнесс зажмурился. Мысли бешено завертелись в его голове. «Никогда не судите о книге по ее обложке»? Что этот тип имел в виду? И тут его осенило. Он вдруг со всей ясностью осознал глубину своего поражения. Это был удар в лицо, от которого вдребезги разлетелась вся его обычная самоуверенность.
Скомкав фотографию, лорд Хакнесс бросил ее на пол.
— Элизабет, что…
Ван дер Меер закрыла лицо руками.
— Там еще одна записка, — прошептала она.
Хакнесс повернул к стене побелевшее лицо.
К «Белому на белом» был приколот листок бумаги. Сердце забилось. Он медленно приблизился к картине. На листке было всего три красных слова: «Я тоже фальшивый».
— Проклятие… Но если это не мой фамильный Малевич, тогда где же он?
В римской церкви Святой Джулианы в Трастевере отец Аморозо причащал свою немногочисленную паству. Прихожане, преклоняя колена, чтобы вкусить крови и плоти Христа, крестились и смотрели на алтарный образ Караваджо, висевший на стене над головой священника.
ЭПИЛОГ
Габриэль Коффин и Даниэла Валломброзо пили кофе-эспрессо из крошечных металлических чашечек в их лондонской квартире напротив Британского музея. Они сидели у круглого окна, выходившего на кафе «Форум».
Габриэль положил ногу на ногу и поставил на стол пустую чашку.
— Теперь тебе легче?
— Намного, — вздохнула Даниэла, откидываясь на спинку стула. — Предательство должно быть наказано. Даже у воров.
— Особенно у воров.
Даниэла посмотрела на современную копию гравюры Дюрера «Меланхолия», висевшую над столом, за которым они сидели.
— Скажи мне, Габриэль, ты любишь абстрактное искусство?
— Не особенно.
— Но ведь тебе приходится иметь с ним дело, когда ты выполняешь заказы любителей формализма.
Габриэль покрутил в руках чашку.
— Если тебя интересует, хотел бы я повесить абстрактную картину у себя в гостиной, — ответ отрицательный. Мой старый профессор как-то сказал: «Если у вас в кухне висит Мондриан, все будет подгорать».
— Что он имел в виду?
— Не знаю, но навсегда запомнил эти слова. Если тебе нечего сказать по существу, говори афоризмами. Согласна?
— Еще бы, — засмеялась Даниэла.
— Что касается работы, то по натуре я довольно ленив, а белое полотно подделывать гораздо легче, чем Караваджо.
— Хм. Слишком простой ответ.
— Все точные ответы таковы. Я копирую Караваджо, только когда это действительно необходимо, а Малевича могу сотворить за час. Надо делать то, что у тебя хорошо получается. Зачем налегать на весла, когда можно плыть по течению?
Они немного помолчали.
— Я вот тут подумала, Габриэль…
— Плохой знак. Женщинам думать ни к чему, — улыбнулся он.
— Видимо, твоя железная логика чуть заржавела, раз ты так считаешь.
— Touché.
Габриэль взял руки Даниэлы и стал рассматривать ее ярко-красные ногти.
— Мне всегда казалось, что знание иконографии может таить определенную опасность, — продолжала Даниэла. — Вот тебе пример. Твое знание символики позволяет тебе толковать картины…
— Да, ты же была на моих лекциях…
— Но если мне известно о твоих знаниях, то преимущество на моей стороне.
— В нашей команде тебе отведена роль мускулов, а не мозгов. Как мои знания могут быть слабостью? Знания — это сила. Во всяком случае, так пишут в книгах.
68
Valeo ombroso — долина теней (ит.).