Последний завет

Министр обороны Иосиф бен-Ари кашлянул и принялся старательно поправлять кипу на голове. Она отличалась по внешнему виду от головных уборов его коллег. Ее дизайн свидетельствовал о том, что бен-Ари не только религиозен, но и относится к совершенно особой породе израильтян — убежденным сионистам. Именно они создали Государство Израиль в 1948 году. Сионисты, в противоположность бытовавшему за пределами еврейского мира мнению, не имели ничего общего с ортодоксальными иудеями, до сих пор рядившимися в мешковатые старомодные костюмы и шляпы. Нет, бен-Ари придерживался современных тенденций в одежде — и одновременно с этим являлся сторонником по возможности самой широкой экспансии Израиля. Гутман недолюбливал его, и однажды даже назвал предателем народных интересов — только за то, что бен-Ари согласился быть министром в кабинете Ярива. Сам же бен-Ари считал себя истинным патриотом и полагал, что выполняет роль внутреннего противовеса в правительстве Ярива, в отсутствие которого тот бы обязательно продал священную землю арабам «за мешок картошки». Он всячески препятствовал всем уступкам палестинцам, на которые готов был идти израильский кабинет, а когда таковые были неизбежны, старался свести их к минимуму. И бен-Ари неоднократно заявлял, что если премьер «зайдет слишком далеко», он просто выйдет из состава правительства, которое газетчики цинично именовали не иначе как «правительством национального разобщения». Бен-Ари считал себя самым сильным козырем, который имела оппозиция — да к тому же в составе самого правительства.

Таль заметил нетерпение бен-Ари и решил сразу переходить к делу.

— Собственно, это не столько записка, сколько самое настоящее письмо. Гутман исписал обе стороны своего листочка, что доставило нашим экспертам много дополнительных хлопот при расшифровке текста. Итак, если позволите, я зачитаю то, что нам удалось разобрать: «Дорогой Коби! Я был твоим врагом дольше, чем собратом по оружию. Я часто нелестно отзывался о тебе, а ты нелестно отзывался обо мне. У тебя много причин не верить мне. Может быть, именно в этом недоверии причина того, что мне пока так и не удалось связаться с тобой напрямую. Это не оставляет мне выбора и заставляет решиться на поистине безумный поступок. Пойми меня правильно — я не могу рисковать и доверить передачу того, что необходимо тебе передать, какой-нибудь твоей шестерке. Ибо в этом случае ты можешь так ничего и не узнать.

Я не стал бы прорываться к тебе, не располагая знанием, важность которого невозможно переоценить. Если бы ты увидел то, что видел я, ты бы меня понял. Ты изменился бы сам и изменилось бы все, что ты делаешь или только собираешься сделать.

Какое-то время я думал поделиться этим знанием с широкой общественностью. Разумеется, через средства массовой информации. Но я считаю, что ты имеешь право и должен узнать обо всем первым. Ибо это знание, которое я пытался до последнего держать в тайне ото всех, изменит весь наш мир, изменит ход истории.

Коби, ты знаешь, я никогда не был сумасбродом. Несмотря на все то, что ты видел по телевизору. Да, я часто преувеличивал, но этого требовала ситуация и необходимость докричаться до людей. Знай: сейчас мне нет нужды ничего преувеличивать. Знание, которым я располагаю, несет в себе угрозу для моей жизни, это бесспорно. Оно в высшей степени могущественно и — с учетом того, что ты сейчас делаешь, — в высшей степени актуально. Прошу тебя об одном: отнесись к моему письму серьезно, не спеши выбрасывать его в мусорную корзину. Не гони меня, не пренебрегай мной. Выслушай то, что я хочу до тебя донести. А я, в свою очередь, обещаю рассказать все без утайки. И когда ты узнаешь все, ты и поймешь все. И ты содрогнешься точно так же, как содрогнулся я сам, когда узнал. И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога.

Ниже ты найдешь мой телефон. Позвони сегодня же, Коби. Это крайне важно. Ради тебя и меня. Ради всех нас. Твой Шимон».

Таль аккуратно положил листок бумаги на краешек стола премьера и обвел присутствующих вопросительным взглядом. В кабинете воцарилась новая атмосфера. Никто не хотел нарушать молчание первым. Заместитель премьера и министр обороны быстро переглянулись и тут же опустили глаза. А Таль вдруг поймал себя на мысли, что не в силах обернуться на своего патрона и понять его реакцию на услышанное.

— А вот мне кажется, что он элементарно тронулся, — наконец подал голос заместитель премьера Абрам Моссек. — Тяжелый случай «иерусалимского синдрома».

«Иерусалимским синдромом» называлось умопомешательство, которое охватывало некоторых паломников с неустойчивой психикой, впервые оказавшихся на Святой земле. Их можно встретить в любом уголке мира. Обычно это молодые люди, одетые в тряпье и отпустившие бороды, с горящими безумными глазами, убежденные в том, что слышат голоса ангелов.

— Я могу взглянуть поближе на это письмо? — в свою очередь, обратился к Талю министр обороны. Получив его и быстро пробежавшись по строчкам, он заметил: — Что-то не очень смахивает на стиль Гутмана. Шимон никогда не был особенно религиозен. Националист — да. Любитель политического эпатажа — несомненно. Но никак не религиозный человек. А здесь встречаются такие фразочки, как, например: «И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога…» И еще он приводит цитату из литургии Рош-Хашана: [10]«Не гони меня, не пренебрегай мной…» Я, пожалуй, не был бы столь категоричен в оценках, как Абрам, но на Гутмана это точно не похоже.

Все взоры устремились на премьера в ожидании конечного вердикта. Одно слово, может, даже взгляд — и о письме тут же бы забыли. Но Ярив не спешил говорить. Он внимательно изучал копию письма, методично щелкая семечки.

Его советник решил заполнить паузу:

— Мне лично бросилась в глаза она любопытная деталь. Вот Гутман пишет в одном месте, что «пытался до последнего держать знание в тайне ото всех». Не есть ли это намек на то, что в конце концов ему это не удалось? И если мы примем решение вести расследование по этому письму, мне кажется, надо проверить всех людей, с которыми Гутман общался в последние дни своей жизни, — друзей, родственников, политических союзников. Возможно, журналистов. Из числа крайне правых. Не секрет, что многие из них были с ним на короткой ноге. И еще одна деталька, если позволите. Он пишет, что знание это несет угрозу для его жизни. Крайне опасная фраза, которую легко можно использовать против нас. Дайте этот текст правым, и они тут же уличат нас в заговоре с целью устранения Гутмана. И наконец… наши несчастные мирные переговоры с арабами. Гутман пишет: «Если бы ты увидел то, что видел я, ты бы меня понял. Ты изменился бы сам и изменилось бы все, что ты делаешь или только собираешься сделать». А ниже, господин премьер, он пишет, что вы «содрогнетесь». Другими словами, он хотел сказать: «Ты поймешь, Коби, что совершаешь крупную ошибку, договариваясь с арабами о мире». Не так ли?

— Гутман всегда выступал резко против мирных переговоров с палестинцами, — буркнул Моссек. — Можно подумать, Таль, вы открыли нам Америку.

Ярив вдруг чуть подался вперед. Все замолчали и обратили взгляды на него.

— Нет, это письмо писал не сумасшедший. В нем много страсти и эмоций, но нет никакого психоза. Это и не предсмертная записка будущего самоубийцы, несмотря на фразу об угрозе его жизни. А еще я скажу, что, если бы речь шла только о мирных переговорах, он прямо и честно — как на своих митингах — сказал бы, что я предаю интересы израильского народа, отдавая исконные территории палестинцам. Он бы опубликовал этот текст в прессе, и тот стал бы манифестом оппозиции. Письмо Шимона… — он помолчал, подбирая нужное слово, — странное и загадочное. И все-таки я думаю, что это именно письмо человека, ставшего хранителем какой-то великой тайны.

Заместитель премьера поднял было руку, чтобы что-то сказать, но босс остановил его взглядом и продолжил:

— Что нужно сделать в первую очередь? Позаботиться о том, чтобы содержание письма не стало известно никому, кого нет сейчас в этом кабинете. Амир сделает официальное заявление: экспертиза потерпела неудачу и расшифровать письмо не удалось. Если хотя бы одно слово из этого письма просочится в прессу, я уволю вас обоих, — обратил он тяжелый взгляд на опешивших Моссека и бен-Ари, — а на ваши места назначу ваших самых злейших политических оппонентов. А Амир еще и скажет журналистам, что вы передавали арабам наши государственные и военные секреты. По злому умыслу или из-за профнепригодности — это уж люди решат сами. — Премьер глянул на своего советника. — А пока, Амир, вот что. Мне совершенно ясно, что Гутман обладал тайной, в которую хотел посвятить меня и ради которой не колеблясь подверг себя смертельному риску. Узнай, что это была за тайна.

10

Рош-Хашан — еврейский Новый год.