Последний завет

Опрокинув остатки виски, она решительно достала из сумочки мобильный и набрала номер Эдварда. Пусть он знает, кто ему звонит. Надо оставить человеку шанс на отказ от разговора, который может ему быть неприятен. И лишь после того как в трубке прозвучал первый гудок, Мэгги догадалась взглянуть на часы — в Вашингтоне было полвторого ночи. Прелестно…

— Мэгги… — Это было не приветствие и не вопрос, а утверждение.

— Привет, Эдвард.

— Ну, как там Иерусалим? Все стоит? — Небольшая пауза, потом: — Надеюсь, ты уже спасла этот мир?

— Еще нет. Я хотела поговорить…

— Ты выбрала чудесное время для разговора, Мэгги.

Ей послышалось в трубке звяканье посуды и музыка. А он не спит. Ужинает. И небось в «Ла Коллин».

— Ты ведь не спишь еще…

— Хорошо, подожди минутку.

Она слышала, как он извиняется перед своими соседями по столику и уходит — очевидно, в какой-нибудь укромный уголок ресторана, где не очень шумно. «Вероятно, мой звонок потешил его самолюбие. Лишний раз продемонстрировал всем присутствующим, что Эдвард — деловой, занятой человек, который кому-то мог понадобиться даже среди ночи. Очень по-вашингтонски…»

— Я слушаю, — наконец вновь раздался в трубке его голос.

— Хочу понять, что будет с нами.

— Что мне сказать по этому поводу? Давай-ка ты для начала придешь в себя и вернешься домой, а потом будем разговаривать.

— В каком смысле… приду в себя?

— В прямом. Да брось ты, Мэгги! Неужели тебе не надоело играть в миротворца? Это все плохо заканчивается, ты же знаешь.

Мэгги прикрыла глаза.

— Ты должен понять, почему я так взбесилась из-за тех коробок.

— Из-за коробок? Слушай, давай не будем тратить время на всякую ерунду!

— А если ты не понимаешь… или не хочешь понять…

— Тогда что, Мэгги? Ну что?

Эдвард повысил голос. Очевидно, на него уже стали оборачиваться.

— Тогда какой смысл…

— Какой смысл? Тогда я тебе вот что скажу: ты все за нас обоих решила в тот момент, когда отправилась в аэропорт.

— Эдвард…

— Я предложил тебе нормальную, достойную жизнь, Мэгги. А она тебе оказалась не нужна.

— Послушай, сколько можно ссориться? Неужели мы не можем поговорить спокойно?

— Не о чем говорить, Мэгги. Мне пора.

И он бросил трубку.

Мэгги настроилась было всплакнуть, но глаза оставались сухими. И даже ком к горлу не подкатил, как бывало раньше. На нее просто навалилась ужасная тяжесть. Наверно, так бывает во время приступов ишемии. Она вновь выглянула в окно. Значит, все кончено. Жалкая попытка пожить «нормальной жизнью» потерпела фиаско. Она мечтала когда-то о семье и доме, сидя в одиночестве на гостиничной койке… И вот сейчас она снова оказалась в том же положении — в одиночестве и на гостиничной койке.

А все из-за того, что случилось год назад. Она-то, дура, надеялась, что Эдвард сотрет из ее памяти этот ужас, но этого не произошло… Мэгги скользила рассеянным взглядом по улице Агрон. Она запросто может просидеть здесь целую ночь. Неподвижно. И не смыкая глаз. Даже не ставя пустой стакан на журнальный столик.

Она вдруг вздрогнула.

А зачем?.. Не ей ли выпал шанс наконец сбросить с себя мучительное бремя воспоминаний? Сделать то, что убило бы их навсегда? Ей нужно лишь сосредоточиться на работе, задвинув все прочие мысли на задний план. Она умела и множество раз демонстрировала это в прошлые годы, сумеет и сейчас. Нельзя провалить дело. Нельзя… Иначе воспоминания вернутся и она не сможет с ними жить.

Мэгги поднялась с кресла и на негнущихся ногах отправилась в ванную. Там она долго умывала лицо ледяной водой, приводя мысли в порядок…

С какой проблемой она столкнулась? С внутренней оппозицией, мешающей жить обеим сторонам переговорного процесса. С двумя убийствами, которые, очевидно, были делом рук этой оппозиции — израильской, с одной стороны, и палестинской — с другой. Сейчас принципиально важно до конца разобраться с этими убийствами, выложить перед участниками переговоров неопровержимые улики причастности к этим преступлениям их внутренних врагов и сказать им что-нибудь вроде: «Ребята, да они же просто хотят вас поссорить! Ваша „пятая колонна“! Не покупайтесь на их провокации, ведь вы не на рынке торгуетесь — на вас смотрят ваши народы!»

Мэгги включила компьютер, вышла в Интернет, открыла сайт газеты «Хаарец» и вновь вызвала на экран фотографию Ахмада Нури. У него была очень располагающая, добрая улыбка.

— Что с вами стряслось, доктор Нури? — прошептала одними губами Мэгги. — Вы понимаете, что из-за вас может сорваться величайший мирный договор всех времен и народов?

Она отлично поболтала с аль-Шафи и взяла с него слово, что он не будет подстрекать своих к выходу из переговорного процесса. Она заверила его, что американцы смогут оказать давление на ХАМАС, а израильтяне не блефуют — они действительно готовы дать жизнь палестинскому государству. Мэгги подвела аль-Шафи к мысли об ответственности перед народом и историей. В завершение разговора Мэгги выразительно глянула на висевший в кабинете портрет Арафата.

Она пока не знала, поверил ли он ей. Аль-Шафи проводил ее до машины и пожелал удачной поездки. Он находился в сложном положении: с одной стороны — ХАМАС, агенты которого могли внедриться даже в его ближайшее окружение (поэтому он опасался говорить откровенно с Мэгги в присутствии соратников), с другой — Израиль, которому так трудно верить и за честность которого ручается… всего лишь американка. Кто знает, может, она увлекает его в ловушку? Может, уступив ей, он совершит тягчайшее преступление против своего народа и будет справедливо провозглашен исламистами изменником? И тогда они приберут власть к своим рукам, а его и даже весь ФАТХ отправят на свалку истории… Нет, не для того аль-Шафи отсидел в израильской тюрьме семнадцать лет, чтобы потом пережить такой позор.

Мэгги внимательно, дюйм за дюймом изучала снимок, словно он мог сообщить ей, как именно нужно вести себя, дабы миссия увенчалась успехом. Она понимала: если ей удастся разобраться в тайне убийства археолога, это, возможно, моментально снимет напряженность и взаимное недоверие, из-за которых переговоры в настоящий момент застопорились.

Но фотография Нури не собиралась помогать ей. Вздохнув, Мэгги поискала на сайте «Хаарец» информацию о Гутмане. «Израильские поселенцы требуют от властей завершения расследования дела об убийстве Шимона Гутмана», — гласил один из заголовков. «Раввины готовятся наслать проклятие на всех охранников премьер-министра, обеспечивавших его безопасность на митинге!» — истерично кричал другой.

Она вновь наткнулась на биографию Гутмана, в которой были кое-какие не известные ей сведения. Но и еще кое-что. Мэгги пробежала глазами две трети огромного текста, когда наконец ее терпение было полностью вознаграждено.

Во время войны 1967 года и во время всех более поздних конфликтов Гутман по примеру Моше Дайяна и Игаля Ядина совмещал воинскую службу с ученой деятельностью, стремясь открыть для себя древнюю историю своей родины. Таких одни называют археологами с автоматом, а другие — в частности, палестинцы — мародерами войны. Каждое захваченное поселение, каждый холм были для Гутмана не только рядовыми обозначениями на полевой карте, но и служили источником неиссякаемого научного вдохновения. После каждого удачного боя Гутман, засучив рукава, брался за лопату. Хорошо известно, что он собрал богатейшую коллекцию древностей, в которой есть предметы, которым насчитывается по нескольку тысяч лет. И все экспонаты объединяет одно — они неопровержимо свидетельствуют о том, что эта земля всегда принадлежала еврейскому народу…

Мэгги несколько раз перечитывала этот абзац. Потом отпраздновала свою находку тем, что торопливо откупорила очередную бутылочку виски. Совпадение? Возможно. И все же… Гутман и Нури, как выяснилось, оба были археологами. При этом оба — также и националистами. И обоих убили почти одновременно. Любопытно… Черт, это дьявольски любопытно!