Страница 30 из 33
Он обнял ее, поцеловал ее волосы.
— Сестричка, любимая, могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
— Ничем, Цезарь. Ты утешаешь меня, но ничто уже не утешит его.
Ну что ж, тогда никаких нежностей.
— Я должен уехать, наверное, на месяц, — сообщил Октавиан.
Октавия ахнула.
— Вот как! Ты должен? Да ведь он и полмесяца не протянет!
— Да, я должен.
— Кто же организует похороны? Найдет владельца похоронного бюро? Найдет нужного человека для произнесения надгробного слова? Наша семья стала такой маленькой! Войны, убийства… Может быть, Меценат?
— Он в Агригенте.
— Тогда кто? Домиций Кальвин? Сервилий Ватия?
Он взял ее за подбородок, поднял голову, с плохо скрываемой болью посмотрел ей в глаза и медленно произнес:
— Я думаю, это будет Луций Марций Филипп. Это не мой выбор, но в общественном отношении единственный, который не вызовет толков в Риме. Поскольку никто не верит, что наша мать мертва, какое это имеет значение? Я напишу ему и скажу, что он может возвратиться в Рим и поселиться в доме своего отца.
— У него может появиться желание бросить эдикт тебе в лицо.
— Хм! Только не он! Он подчинится. Он соблазнил мать триумвира Цезаря, сына бога! И только она спасла его шкуру. О, как бы я хотел состряпать дело об измене и угостить этим его эпикурейское нёбо! Даже мое терпение имеет границы, и ему это хорошо известно. Он подчинится, — повторил Октавиан.
— Хочешь посмотреть маленькую Марцию? — дрожащим голосом спросила Октавия. — Она такая милая, Цезарь, честно!
— Нет, не хочу, — резко ответил Октавиан.
— Но она наша сестра! Кровь связывает, Цезарь, даже со стороны Марция. Бабушка бога Юлия была Марцией.
— Будь она хоть Юнона, мне все равно! — в ярости крикнул Октавиан и вышел из комнаты.
Боже мой! Ушел, а она даже не успела сказать ему, что на некоторое время два мальчика Фульвии от Антония будут жить в ее детской. Когда она пошла в их дом посмотреть на детей, она была потрясена: за детьми никто не присматривал, а десятилетний Курион совсем одичал. У нее не было полномочий взять Куриона под свое крыло и укротить его, но она могла взять Антилла и Иулла просто из доброты. Бедная, бедная Фульвия! Дух демагога Форума, запертый в оболочке женщины. Подруга Октавии Пилия утверждала, что Антоний избил Фульвию в Афинах, даже пинал ее ногами, но Октавия не могла этому поверить. В конце концов, она хорошо знала Антония, он ей очень нравился. Частично ее симпатия объяснялась тем фактом, что он так отличался от других мужчин, окружавших ее. Так утомительно общаться только с умными, хитрыми, неискренними мужчинами. Жить с Антонием, наверное, это риск, но бить свою жену? Нет, он никогда бы этого не сделал! Никогда.
Она вернулась в детскую и тихо поплакала там, стараясь, чтобы Марцелла, Марцелл и Антилл, уже достаточно большие, не увидели ее слез. Успокаиваясь, она подумала, как все же будет замечательно, если мама вернется! Мама так страдала от боли в костях, что вынуждена была отослать маленькую Марцию в Рим к Октавии, но в дальнейшем она будет жить совсем рядом, за углом, и сможет видеть своих дочерей. Только когда брат Цезарь все поймет? И поймет ли когда-нибудь? Почему-то Октавия так не думала. Он был твердо убежден, что поступок мамы простить нельзя.
Потом она вспомнила о Марцелле и сразу пошла в его комнату. Женившись на Октавии в сорок пять лет, он был в расцвете сил, худощавый, сильный, образованный, с хорошей внешностью в духе Цезаря. Жесткость, свойственная мужчинам из рода Юлиев, совершенно отсутствовала в нем, хотя была определенная хитрость, уклончивость, которая позволила ему избежать плена, когда Италия сходила с ума по Цезарю богу Юлию, и дала ему возможность заключить великолепный брак, который ввел его в лагерь Цезаря «необщипанным». За это он должен был благодарить Антония, и он никогда этого не забывал. Поэтому Октавия знала Антония, часто бывавшего у них.
Теперь эта красивая двадцатисемилетняя жена вглядывалась в неподвижного мужа, которого болезнь высушила, изгрызла, пережевала изнутри. Его любимый раб Адмет сидел возле кровати, держа исхудавшую руку Марцелла, но, когда вошла Октавия, Адмет быстро поднялся и уступил ей место.
— Как он? — прошептала она.
— Спит после макового сиропа, госпожа. Больше ничего не успокаивает боль, к сожалению. Боль затемняет его рассудок.
— Я знаю, — сказала Октавия, усаживаясь. — Поешь и поспи. Твоя смена может наступить быстрее, чем ты думаешь. Если бы он разрешил кому-нибудь еще дежурить возле него! Но он не хочет.
— Если бы я умирал так медленно и с такой болью, госпожа, я бы хотел, открывая глаза, видеть лицо, которое хочу видеть.
— Именно, Адмет. А теперь, пожалуйста, иди. Поешь и поспи. Он освобождает тебя в своем завещании. Он говорил мне. Ты будешь Гаем Клавдием Адметом, но я надеюсь, ты останешься со мной.
От волнения молодой грек ничего не смог сказать, только поцеловал руку Октавии.
Проходили часы, их молчание нарушилось, лишь когда няня принесла Целлину для кормления. К счастью, она была спокойным ребенком, не плакала громко, даже если была голодна. Марцелл продолжал пребывать в забытьи.
Вдруг он пошевелился, открыл полубессознательные глаза, прояснившиеся, когда он увидел жену.
— Октавия, любовь моя! — прохрипел он.
— Марцелл, любимый, — радостно улыбаясь, сказала она и поднялась, чтобы взять кубок со сладким вином, разбавленным водой.
Он чуть отпил его через соломинку. Затем она принесла таз с водой и полотенце. Сняла простыню с его тела, от которого остались только кожа да кости, убрала грязную пеленку и стала мыть его, осторожно касаясь тела, тихо разговаривая с мужем. Где бы она ни находилась в комнате, его глаза, полные любви, следовали за ней.
— Старики не должны жениться на молодых девушках, — прошептал он.
— Я не согласна. Если молоденькие девушки выходят замуж за молодых людей, они никогда не взрослеют и ничему не учатся, кроме банальных вещей, потому что оба они зеленые. — Она убрала таз. — Вот! Теперь хорошо?
— Да, — соврал он, потом вдруг тело его задергалось, зубы стиснулись. — О Юпитер, Юпитер! Какая боль! Мой сироп, где мой сироп?
Она дала ему маковый сироп и снова села, глядя, как он засыпает, до тех пор пока не пришел Адмет сменить ее.
Меценату легко было выполнить поручение Октавиана, потому что Секст Помпей обиделся на Марка Антония за то, как он отреагировал на полученное предложение. «Пират», ну и ну! Хочет согласиться на ненадежный тайный союз, чтобы подразнить Октавиана, но не хочет объявлять о союзе! Секст Помпей не считал себя пиратом, ни в коем случае! Однажды осознав, что любит море и хочет командовать тремя-четырьмя сотнями военных кораблей, он видел себя Цезарем на море, неспособным проиграть сражение. Да, непобедимый на море и грозный претендент на титул Первого человека в Риме. В этом отношении он боялся и Антония, и Октавиана, еще более грозных соперников. Ему нужен был союз с одним из них против другого, чтобы уменьшить число соперников с трех до двух. В действительности он ни разу не видел Антония, его даже не было в толпе у дверей сената, когда Антоний произносил громовую речь против республиканцев в качестве ручного плебейского трибуна Цезаря. У шестнадцатилетнего юноши было чем заняться помимо этого, а политикой Секст не увлекался ни тогда, ни сейчас. Но вот Октавиана он встретил однажды в небольшом порту на «подъеме» италийского «сапога» и разглядел опасного противника под маской симпатичного юноши двадцати лет против его двадцати пяти. Первое, что поразило его в Октавиане, — он увидел настоящего изгоя, который никогда не поставит себя в такое положение, когда его могут объявить вне закона. Они обсудили кое-какие вопросы, затем Октавиан возобновил свой поход в Брундизий, а Секст уплыл. С тех пор система соподчинений изменилась. Брут и Кассий были разбиты и мертвы, мир принадлежал триумвирам.