Кровавый глаз

— Да мне больше дела до собачьего дерьма, чем до твоей драгоценной книги, монах, — ответил я и уставился на него кровавым глазом.

Маленький человечек отпрянул назад, изобразил крестное знамение перед моим лицом, затем шаркающей походкой удалился, решив поприставать к кому-нибудь другому. Пусть его слова завязали у меня в груди узел страха перед невидимой силой, но я уже выбрал своего бога, который не любил слабых.

Сигурд поручил мне охранять заложников, поэтому я шел рядом с ними, хотя и не думал, что от них следует ожидать каких-либо неприятностей. Руки у парня и девушки были связаны, их окружали язычники, перепачканные кровью, и переполнял ужас, но они до сих пор дышали. Это должно было придавать им искорку надежды — хотелось бы верить, достаточную для того, чтобы удержать эту парочку от необдуманного поступка. Глядя на пленников, я вспоминал собственное отчаяние, которое испытывал, когда был на их месте. Я подумал об Эльхстане, и это воспоминание всколыхнуло во мне грусть. Так весло, погрузившись в прозрачную воду, пронизанную солнечными лучами, поднимает со дна мутный ил. Но старик погиб. Думать о нем было бесполезно, поэтому я наблюдал за заложниками и гадал, от какой жизни мы их оторвали.

Я никогда не знал своего возраста, но, наверное, Веохстан родился года на два-три раньше меня. Его кольчуга оказалась добротной, дорогой, в движениях присутствовала уверенность. Черные волосы Веохстана были коротко острижены. Рядом с таким красавцем я особенно остро ощущал свой сломанный нос и кровавый глаз. У него были широкие плечи и мускулистые руки, а глаза горели ненавистью. У меня не было никаких сомнений в том, что Веохстан — воин. Если ему подвернется хоть тень возможности, то он перережет мне горло.

Золотовласая и зеленоглазая Кинетрит была приблизительно одного возраста со мной, то есть повзрослела совсем недавно. Бьярни сказал, что она чересчур худая, а Бьорн пробормотал, что у домашней мыши сиськи больше. Быть может, нос Кинетрит был великоват для женщины, а глаза расставлены слишком широко, но она оказалась самым очаровательным созданием, какое я только когда-либо видел. В тот день я шагал рядом с ней и мысленно проклинал судьбу, потому что я внушал Кинетрит ужас и настоящую ненависть. Девушка не один раз украдкой смотрела на меня, но тотчас же отводила глаза, когда мы встречались взглядами. Наверное, она видела во мне бесчувственную дикую тварь. Для меня в этом не было ничего нового. Сигурд полагал, что мой кровавый глаз являлся свидетельством благосклонности Одина. Это определенно спасло мне жизнь. Но для доброй христианки я был потерянной душой, ненавистным прислужником сатаны.

Вечером мы устроили короткий привал только для того, чтобы перекусить вяленой рыбой и сочным копченым мясом, предназначавшимся для стола Кенвульфа. За едой Маугер заверил нас, что король Мерсии сохранил свой трон вовсе не благодаря тому, что его меч постоянно оставался в ножнах.

— Его собаки уже идут по нашему следу, Сигурд, можешь не сомневаться, — предостерег он ярла. — Нам нужно будет оглядываться до тех самых пор, пока мы не достигнем Уэссекса. Возможно, и там это еще не кончится. Особенно если властитель Мерсии заподозрит, что за случившимся стоит король Эгберт.

— Если Кенвульф нас найдет, значит, так тому и быть, — ответил Сигурд громко, чтобы его услышали все. — Тогда-то мы и посмотрим, кто охотник, а кто добыча.

Не было ни костра, ни песен, ни смеха. Лишь сорок три мужчины, монах и девушка, которые молча поглощали пищу и давали отдохнуть ногам, ноющим от усталости. Мы в любую минуту могли услышать приказ Сигурда и снова тронуться в путь. Никто не жаловался на то, что нам предстоит идти всю ночь, поскольку каждый шаг на юг приближал норвежцев к их любимым кораблям. Они сидели, сводя и распрямляя плечи. Их твердые мозолистые руки жаждали снова взяться за весло, даже густые бороды тосковали по морской соли.

— Клянусь, я скорее буду грести до самого Асгарда, чем пройду пешком еще хоть милю! — проворчал Свейн Рыжий, растирая измученные ноги, чтобы вернуть их к жизни.

— Я напомню тебе эти слова, рыжий чурбан, в следующий раз, когда Сигурд соберет команду, чтобы плыть к чертогам богов, — неразборчиво пробормотал Улаф, с удовольствием жующий овсяный пирог с медом.

В одном мерсийском доме он нашел в печи штук десять таких вот свежих пирогов, а заодно и женщину, которая их испекла.

— Брось мне один пирог, и я дерну Отца всех за бороду, когда мы туда доберемся, — с усмешкой сказал Свейн.

Он поймал брошенный пирог и какое-то время обнюхивал его, издавая тихое урчание, которое я посчитал признаком удовлетворения. Улаф улыбнулся и покачал головой. Сделка была заключена. Свейн, похоже, остался доволен ее условиями.

Мне хотелось бы знать, испытывают ли наши пленники то же самое болезненное оцепенение, которое чувствовал я, оставляя позади пылающий Эбботсенд. Тогда я видел слезящимися от дыма глазами людей, которых знал, которые лежали на земле, растерзанные и окровавленные, а теперь наблюдал за тем, как пленники следили за нами, стиснув зубы от ненависти. Порой их глаза были наполнены страхом, в другие моменты вспыхивали огнем надежды на отмщение, словно они верили, что их бог поразит нас огненными стрелами.

Отец Эгфрит подсел к пленникам и принялся утешать Кинетрит. Я не мог разобрать его слов.

Веохстан поймал на себе мой взгляд и вдруг властно, без всякого страха заявил:

— Язычник, ослабь веревки, которыми связана Кинетрит. Они затянуты слишком сильно. Ей больно.

Я встал и подошел к пленникам. Кожа на запястьях у Кинетрит была содрана, кисти посинели от недостатка крови. Я достал нож, перерезал веревку, и девушка сразу же плюнула мне в лицо. Веохстан усмехнулся, глядя, как я вытирал слюну тыльной стороной ладони.

— Хорошая жена из нее не получится, Ворон, — предупредил Брам. — Лучше женись на своей правой руке, парень.

Глум помахал мне пальцем уцелевшей руки, скривил гримасу и пробубнил:

— Эта английская сука отрежет твой червяк, пока ты спишь. Ты проснешься с ним во рту и задохнешься.

Я был рад, что Кинетрит не понимает по-норвежски. Ведь я все еще стоял рядом с ней, и она могла до меня доплюнуть.

— Я сожалею о том, что произошло с вашими людьми, — сказал я, обращаясь только к девушке, словно Веохстана не существовало. — Этот седобородый старик мог бы вас спасти. Мы пришли только за книгой.

— Человек, о котором ты говоришь, был моим другом, — с вызовом произнес Веохстан. — Его звали Эльфвальд. Он скорее вспорол бы себе живот тупым ножом, чем позволил бы язычнику приблизиться к Евангелиям, переписанным святым Иеронимом.

— Но теперь он мертв, а книга все равно у нас, — сказал я, глядя в его черные глаза. — Эльфвальд поступил глупо.

— Будь осторожен, мальчишка, — прошипел Веохстан. — Эти путы не будут держать меня вечно.

— Но сейчас они держат на месте, — сказал я, протягивая Кинетрит ломоть хлеба. — Так что кормить тебя должна женщина.

Ненависть Веохстана была чуть ли не живым существом, извивающимся между нами.

— Ворон, поднимай их, — окликнул меня Улаф, когда по лагерю пробежал шум. — Пора трогаться в путь.

Я рывком вздернул Веохстана на ноги, и мы двинулись в темноту, стараясь как можно больше увеличить расстояние, отделяющее нас от короля Мерсии.

Вскоре мы вошли в сердце старого леса. Следующие несколько дней оказались спокойными. Асгот умолял Сигурда принести мерсийцев в жертву, но ярлу они были нужны живые, как гарантия на случай нападения Кенвульфа, вероятность чего уменьшалась с каждым нашим шагом на юг.

— Ты не почитаешь богов так, как это подобает ярлу, — жаловался Асгот.

У него в косах гремели новые маленькие белые кости, и меня тошнило при мысли, что это могут быть останки Эльхстана.

— Твой долг совершать жертвоприношения, Сигурд! Во времена твоего отца у меня на руках никогда не высыхала кровь. — Годи криво усмехнулся. — Если что-то шевелилось, то Гаральд перерезал ему горло и подносил богам.