Весна Византии

В настоящее время стряпчий не чувствовал ничего, кроме ненависти к Пагано Дориа, источнику всех своих мучений, и Николасу, который допустил, чтобы это произошло.

Как им и было велено, галера неторопливо прошла на веслах последние мили.

Это оказалось несложно. Они также не сопротивлялись, когда чиновники султана окликнули их и поднялись на борт, ― несмотря даже на то, что это случилось прежде, чем «Чиаретти» успела встать на якорь. Однако вместо таможенных дознавателей на борт поднялись янычары: крепкие молчаливые парни в белых тюрбанах, вооруженные до зубов. Вместе с ними оказался некий Турсун-бек, в меховом плаще поверх пышных одежд, в шапочке и парадном тюрбане.

Неприятности начались сразу же, как только янычары обнаружили отсутствие хозяина галеры и священника, причем Никколо они знали по имени. Джона Легранта избили за то, что он недостаточно быстро понял вопрос, заданный на очень скверном итальянском. Юлиус, хотя и поторопился с ответом, все же в свою очередь, не избежал нескольких оплеух, а когда попытался сопротивляться, его сбили с ног, связали и бросили здесь, рядом с горящей печью, у которой грелась пара щипцов. Эти люди привыкли добиваться своего любыми способами…

На верхней палубе всех старших членов экипажа собрали вместе, в окружении стражников с дубинками, пиками и кинжалами. Янычары заполонили весь корабль, пристально поглядывая за гребцами. Несколько захватчиков пробрались и в трюмы, чтобы осмотреть товар, ― теперь оттуда доносились их грубые голоса.

Юлиус ответил Турсун-беку на все его вопросы: он сказал, что мессер Николас и священник скоро вернутся. Они просто наняли паром, чтобы навестить в Пере родственницу хозяина. Он назвал имя супруга этой родственницы, генуэзца Пагано Дориа, но у Турсун-бека это не вызвало никакого интереса.

Теперь нотариус ожидал вопросов о числе гребцов, которых явно было маловато для такой галеры, ― но вместо этого откуда-то снаружи вдруг донесся голос, требующий немедленно представить стряпчего Юлиуса и шкипера Джона Легранта.

Потрясенный, нотариус заплывшими от побоев глазами уставился на своих мучителей. Неожиданно Лоппе выступил вперед и на звучном арабском языке пустился в какие-то объяснения, указывая при этом пальцем то на Юлиуса, то на лежащего без сознания Легранта.

Дышать было больно, но муки неизвестности казались куда хуже. Юлиус прохрипел:

― В чем дело?

Лоппе покосился на турка, который кивнул ему, и тогда чернокожий ответил по-итальянски:

― Представьте себе, мастер Юлиус, они вернули мне свободу!

Николас отпустил своего бывшего раба на волю еще в прошлом году…

― Что им нужно? ― спросил стряпчий.

Негр улыбнулся.

― Они хотят отправить вас с тюрьму, мастер Юлиус. Вместе с мастером Легрантом. Его казнят за то, что он сражался против султана.

― Но я-то не сражался против султана!

Лоппе пожал плечами.

― Может, и нет. Но у них письмо от кардинала Бессариона, адресованное вам и мастеру Николасу. Турки каким-то образом заполучили его.

― Бессарион… ― Сквозь завесу головной боли прорвалось далекое воспоминание о недоразумении в Болонье и о том, что он просил Бессариона поручиться за него.

― И что в этом письме? ― поинтересовался нотариус.

― Письмо очень дружелюбное, так что, наверное, это те самые новости, которых вы так ждали, мастер Юлиус. Кардинал просит рассказать мессеру Козимо де Медичи, какой вы хороший человек, и что он может во всем на вас полагаться, и когда вы будете на Востоке, то сможете немало посодействовать успехам католической церкви и отвратить жителей Востока от ложного пути. Теперь они считают, что вы шпион папы римского, посланный к грекам, чтобы убедить их присоединиться к крестовому походу. Вас они тоже хотят казнить, мастер Юлиус.

Из короткого разговора с турком Лоппе никогда не смог бы узнать так много. Похоже, эти новости он уже успел собрать по крупицам из других источников. Вероятно, ему известно и кое-что еще.

― Откуда у них это письмо? ― спросил стряпчий.

― Оно было послано в греческую патриархию, ― пояснил Лоппе. ― Как вам известно, они во всем зависят от султана. Кроме того, великий визирь уже слышал о вас и о кардинале Бессарионе. Турсун-бек ― его секретарь. Он говорит, что Пагано Дориа встречался сегодня утром с его хозяином.

Пагано Дориа. А у Юлиуса даже не хватало дыхания выругаться как следует!..

Он закрыл глаза, избавляя Лоппе от необходимости продолжать столь опасный разговор. Николас, ублюдок… Сопротивляться не было ни сил, ни возможности, ― он лишь поставит под угрозу жизнь всей команды.

И в этот самый момент послышался голос Годскалка, доносившийся откуда-то с воды, и Юлиус открыл глаза. Тобиус перегнулся через борт, а затем объявил по-фламандски:

― Они оба здесь. Но без девочки.

Так он даже не смог забрать Катерину… Это ему, Юлиусу следовало бы поручить позаботиться о малышке… Они с Николасом сильно поспорили из-за этого, но бывший подмастерье все равно настоял на своем. Николас был уверен, что знает намерения Дориа ― но ошибался.

Турок, также заслышавший чужие голоса, отвернулся от пленников. Янычары распрямились. Турсун-бек направился к сходням, нетерпеливым жестом поманив за собой Лоппе. Джон Легрант, лежавший рядом с Юлиусом, открыл глаза и поморщился.

― Что такое?

― Все пошло наперекосяк, ― ответил ему Юлиус по-фламандски. ― Они знают, кто ты такой. А меня считают опасным последователем Бессариона. На корабль они почти и не взглянули. Впрочем, скорее всего, они его присвоят, когда нас казнят.

Шкипер мрачно взглянул на него и заметил:

― Проклятье! Я, кажется, обмочился. Где Николас?

― Поднимается на борт, ― с горечью ответил нотариус. ― Но какой от него прок?

― Иисус, сын Давидов! ― внезапно послышался голос Тоби, который смотрел куда-то в сторону. Извернувшись, Юлиус попытался взглянуть, что так заинтересовало лекаря. Как раз в этот момент Годскалк поднялся на палубу. Его плащ был весь измят, а упавший капюшон обнажал заросшую тонзуру, ― вольность, которую Церковь позволяла своим сынам в морских походах. Священник, похоже, пытался одновременно уследить и за Турсун-беком, к которому сейчас оживленно обращался Лоппе, и за суматохой, происходившей где-то внизу. Юлиус увидел, как негр отступил в сторону, а затем и турок последовал его примеру. Раздался какой-то всплеск и громкие крики. Юлиус покосился на Тоби.

― Николас, ― напряженным голосом промолвил тот.

― Удрал? ― удивленно спросил Джон Легрант. Внизу крики слышались все громче… и вдруг над палубой возникла голова Николаса, всклокоченная и без шляпы. Когда он поднялся по веревочной лестнице, стало видно, что от пояса до сапог он весь мокрый, и ручейки соленой воды текут с одежды; однако на щеках горел довольный румянец, и он что-то очень живо говорил по-фламандски.

Именно благодаря этому веселому голосу и громкому смеху в Брюгге и Лувене Юлиусу без труда удавалось находить их с Феликсом. Затем он платил по счетам, выводил из таверны и старался помочь, если их тошнило…

― Он никуда не сбежал, ― заявил нотариус.

Глава четырнадцатая

Хозяина Шаретти тут же окружили янычары. Тоби, вместе с остальными мрачно ожидавший решения своей судьбы, не мог понять, почему в тот момент, когда шкиперу и поверенному угрожала смертная казнь, а остальную команду ждала едва ли лучшая участь, Николас решил искать утешения в вине… Должно быть, это все из-за Катерины, ― решил лекарь. Он попытался хоть что-то прочесть по лицу Годскалка, но капеллан казался невозмутимым. Юлиус, несмотря на боль от побоев, кипел от гнева. Легрант, похоже, с трудом соображал, что происходит. Лоппе, от которого, возможно, им следовало бы ожидать сочувствия, почему-то стоял, с самодовольным видом глядя по сторонам, и внезапно слабая искорка надежды вспыхнула в душе Тоби. Он пристально взглянул на Николаса.

Подобно своему чернокожему другу, тот казался вполне довольным жизнью, ― несмотря даже на то, что штаны его промокли насквозь после того, как он оступился, поднимаясь на борт. И хотя двое янычаров держали его под руки, он продолжал улыбаться.