Весна Византии

― Разве она в этом одинока? ― промолвил Тоби, задумавшись о чем-то своем. Постельные игры… Но Клаас, когда повзрослел, увлекся фармуком и головоломками. У него также была масса подружек, но никто не затронул его сердце по-настоящему. ― Ты хочешь сказать, что она бы с легкостью уступила, если бы мужчина проявил достаточную настойчивость?

― Я женился на ее матери, ― просто ответил Николас. ― И, кроме того… ― внезапно он заговорил тоном отца, который изо всех сил пытается оправдать поступок дочери. ― Мы не согласились купить ей собачку. Это было невозможно. Мариана объяснила…

На фоне всего прочего, возможно, это была самая нелепая вещь, какую только можно сказать, однако, по мнению Тоби, наиболее убедительная, и в тот момент она помогла ему принять решение:

― Ну что ж… Я согласен, что нам нужно последовать за этим кораблем. Я сам расскажу все, что знаю, нашим друзьям. Команда будет работать, как один человек ― они хотят отомстить за пожар. И ни от кого из нас ты не услышишь ни слова жалобы. ― Он помолчал. ― Ты ведь наверняка и сам собирался рассказать Асторре и Юлиусу.

― Думаю, да, ― кивнул Николас и, чуть помолчав, добавил: ― Я видел ее во Флоренции, во дворе особняка Дориа.

― Значит, она тебя тоже заметила, ― проницательно отозвался Тоби. ― Если бы она страдала, то обратилась бы к тебе. Я понимаю, что это звучит ужасно, но вполне возможно, этот человек знает, как сделать женщину счастливой… И он все-таки женился на ней. Нам это известно наверняка.

― Пожалуй, это худшее из всего, что нам известно. ― В тот момент эти слова показались Тоби вполне логичными, хотя позже он усомнился в своих доводах.

Сказать было больше нечего, и лекарь закрыл глаза. Открыл он их, когда Николас бесшумно поднялся и вышел: то ли уже отдохнул, то ли не нуждался в отдыхе.

Сам Тоби лежал в тепле, и все проблемы понемногу отступали.

Когда он пробудился, уже давно рассвело. Выбравшись наружу, он отыскал кока и Джона Легранта и за едой, охая по своей всегдашней привычке, выслушал гигантский список дел, которые предстояли ему на сегодня.

Тобиас Бевентини был человеком методичным и строгих правил, а потому никогда не уклонялся от своих обязанностей. Однако первым делом он все же отыскал Годскалка, Асторре и Юлиуса, и каждому из них пересказал все то, что успел поведать и Джону Легранту, который до сей поры никогда не слышал имени Катерины де Шаретти, ― но все же имел право знать, ради чего подвергает свою жизнь смертельной опасности.

Тоби долго колебался, стоит ли рассказывать обо всем Лоппе. Когда же он наконец решился, то выяснилось, что чернокожему давно все известно.

В том же холодном бесприютном феврале вести о бегстве Катерины де Шаретти получила в Брюгге ее мать.

Вернувшись из Брюсселя, стряпчий Грегорио первым делом направился к ней, медленно поднялся по лестнице и постучал в дверь кабинета. Заслышав голос хозяйки, приглашавшей его войти, он мельком подумал, что, похоже, она уже догадывается, о чем он намерен ей сообщить.

Хотя сам он пока не собирался связывать себя узами брака, мессер Грегорио давно встречался с одной хорошенькой, неглупой женщиной, и потому вполне мог оценить красоту и отвагу другой дамы, даже на десять лет его старше, которая управляла собственной компанией. Он служил у нее всего год. Уроженец Ломбардии, выучившийся на юриста в Падуе, он некоторое время работал в Сенате Венеции: превосходное место для человека с амбициями. Когда возраст Грегорио стал приближаться к тридцати, он решил, что пора ему двигаться дальше, и заинтересовался тем, что узнал о компании Шаретти. Он уже слышал о ней прежде, ― его отец, ныне живущий в Генте, знал человека, чья овдовевшая дочь ныне владела компанией. Грегориус сказал себе, что это может оказаться неплохим шансом. Сорокалетняя женщина вполне может пожелать удалиться от дел или вообще продать свое дело. Однако первое, что он узнал, прибыв в Брюгге, это что Вдова собирается взять в мужья собственного подмастерья, мальчишку, вдвое ее моложе. Нечего и говорить, что у Грегорио сразу возникло желание бежать отсюда подальше. Но он остался. Вскоре он понял, что неверно оценил ситуацию. Николас был не похож на других людей. Вдова отнюдь не заслуживала презрения, и скоро завоевала его сочувствие. Не стыдясь насмешек, она вступила в этот неравный брак, и Грегорио раньше многих других людей понял, что двигало ею.

Если бы ему предоставили выбор, он отправился бы с Николасом на Восток; однако это было бы неразумным шагом. Компания нуждалась в его трудолюбии и умениях. Он остался даже не ради собственного продвижения, но ради демуазель, а также желая посмотреть, каких высот добьется Николас. О темной стороне натуры молодого супруга Вдовы, которую они как-то обсуждали с Тоби, Грегорио толком ничего не знал. Конечно, Николас допускал ошибки, и некоторые из них оказались губительными. Но пока рядом с ним остаются Тоби и Юлиус, наверняка все будет в порядке.

Однако сейчас Грегорио думал только о женщине, которую Николас взял в жены, а затем оставил. С той поры, как он отбыл в Италию, стряпчий наблюдал за Марианой де Шаретти, которая, побывав замужней женщиной, вдовой и вновь замужней женщиной, теперь пыталась приноровиться к новой жизни: супруги, которая распахнула двери и позволила юному мужу отправиться повидать свет со всеми его соблазнами.

Пять месяцев без Николаса оказались не столь тяжелы, как она опасалась. Дети причиняли куда меньше хлопот, равно как и управление компанией. Перед отъездом Николас выбрал надежных людей на все ключевые посты. Даже скорбь по Феликсу, единственному сыну, постепенно утихала, а отсутствие младшей дочери, Катерины, стало истинным облегчением. Теперь у Марианы было больше свободного времени для самой себя и для друзей.

Самым невыносимым было отсутствие Клааса. Точнее, Николаса, мальчика, которого она вырастила, а затем предложила ему сотрудничество в браке… до той поры, пока этот деловой союз не перерос в нечто большее.

С восхищением и жалостью Грегорио смотрел, как она расцветает, меняет тяжелые, мрачные вдовьи одежды на более яркие и праздничные, подчеркивающие роскошные густые каштановые волосы, синие глаза и все еще безупречную розовую кожу.

Даже после отъезда мужа ничего не изменилось. Более того, стряпчему казалось иногда, что платья и украшения Марианы понемногу становятся все более яркими и молодят ее все сильнее, ― словно в ожидании Николаса она старалась стать для него более подходящей женой. Или просто, вернувшись к жизни после долгих лет вдовства, она вдруг решила доказать самой себе и окружающим, что еще не умерла окончательно для этого мира.

Они с Николасом с самого начала знали, что расставание будет долгим.

Он искренне не хотел уезжать, ― по крайней мере, так казалось Грегорио. Однако у него были свои причины, равно как и у демуазель, ― чтобы настаивать на отъезде. Формально говоря, речь шла о том, чтобы избежать опасности, грозившей со стороны одного шотландского лорда и его отца, однако в глубине души Грегорио усматривал здесь скорее жест любящей женщины, которая сама открывает дверь клетки вместо того, чтобы пытаться удержать мужа при себе.

Грегорио старался ни в чем не посягать на душевное спокойствие Марианы де Шаретти. Отправившись по ее желанию в Брюссель для разговора с Катериной, он думал, что его ждет всего лишь встреча с милой, хотя и избалованной девочкой, а единственной сложностью будет уговорить ее вернуться домой.

Однако обнаружилось нечто ужасающее. Об этом необходимо было сообщить демуазель, хотя всей правды он ей говорить не хотел. Стряпчие сплетничали между собой… Стряпчие имели дело с портовыми чиновниками… За последние дни он узнал немало такого, о чем не собирался рассказывать своей хозяйке. И все же исчезновение Катерины многое изменило…

Войдя в кабинет хозяйки, он обнаружил, что она, по своему обычаю, сидит за большим столом, на котором стояли весы, чернильница, лежали учетные книги и листы с образцами шерсти, окрашенной в яркие цвета. Кроме того, теперь там красовалась небольшая серебряная шкатулка с именем Марианы де Шаретти, выгравированном на боку.