Весна Византии

Не моргнув глазом, Годскалк отказался от приготовленной заранее пятиминутной преамбулы.

― Да. Он хорош в своем деле… но пока не уверен, хочет ли он отправиться с нами, и предпочел бы подумать. Я не скажу тебе, как завоевать его доверие.

Последовало приглашающее молчание, но священник сидел со строптивым видом, словно в рот воды набрал. Наконец Николас промолвил:

― С вами тяжело иметь дело. Тоби и Юлиус постоянно нарушают обещания. Должно быть, он и впрямь очень хорош.

― Так и есть, ― подтвердил Годскалк.

― Однако я вынужден ждать его решения. А вы не хотите сказать, чем мне его приманить. Он немец… и, похоже, весьма разборчив.

― Да, ― кивнул капеллан. ― Кстати, он не только шкипер, но еще математик, и обожает технику. Он рыл контрподкопы в Константинополе и едва не сумел избавиться от турков, затопив их проходы и загнав в них дым с омерзительным запахом. Совершенно омерзительным запахом… Вот и все, что я могу это сказать… Я это не надену!

Двумя пальцами Николас поднял карнавальный костюм ядовито-розового цвета.

― Нет, это для Тоби, ― заявил он. ― Лучше не садитесь на его подводу, а не то ослепнете. А та, что пойдет перед ней, будет везти леопарда. Ваш наряд вон там.

― Где? ― переспросил Годскалк. Он увидел набедренную повязку, растрепанные клочья шерсти и сандалии. Клочья шерсти оказались бородой.

Открылась дверь.

― Ты уже сказал ему? ― поинтересовался Юлиус с порога. ― Святой отшельник ― вот чего они хотят от вас, отче. Третья повозка в процессии, самая лучшая. Пальмовые деревья, пещеры, столп, на котором можно сидеть. Вас будут приветствовать по всему городу. Я умолял на коленях, но они сказали, что им сгодится только священник. Еще пообещали где-нибудь припрятать жаровню для тепла, если только лошади не взбрыкнут. Николас будет с вами.

― Одетый? ― поинтересовался капеллан.

― Ваша вера вас согреет, ― ответил на это фламандец, причем голосом, в точности повторяющим голос самого священника.

― В таком случае мне следует предположить, что сам ты будешь одет чрезвычайно тепло, ― съязвил Годскалк. ― И что это будет за костюм?

― Я лев, ― с гордостью объявил Николас. ― Козимино хотел настоящего, но ему сказали, что они подерутся с леопардом.

― И лошадям это тоже не понравится, ― ровным тоном согласился капеллан. Да, теперь он лучше понимал, почему друзья так стремятся защитить Николаса, и сам на долю мгновения ощутил приступ жалости и к ним, и к нему самому.

В день празднества четверо представителей компании Шаретти двинулись по запруженным людьми улицам к пьяцца делла Синьория, где прошлой ночью собрали разукрашенные повозки. Тяжеловозы и волы должны были тянуть их по мостовой, и теперь повсюду лежали кучи свежего навоза. Друзья не солгали Годскалку, хотя и несколько преувеличили опасность: он и впрямь должен был изображать монаха на одной из подвод, но помимо набедренной повязки ему вручили еще длинный теплый плащ. Юлиус, шествовавший рядом, представлял римлянина. Доспехи его были сплошь усыпаны лепестками, ― это хихикающие девицы (увы, тщетно) пытались привлечь его внимание из какого-то окошка. Николас шел чуть позади, держа львиную голову подмышкой, и дружески болтал с ядовито-розовым Тоби. Разумеется, все это было чудовищно и смехотворно. Все прочие участники процессии красовались в мехах и в шелках, украшенные перьями и самоцветами. Приближенные семейства Медичи рассаживались на позолоченных повозках, где изображали свиту волхвов; и даже Тоби в шелковом костюме со страусиными перьями оказался в их числе. Так неужели Медичи, искушенные в дипломатическом протоколе, позволили хозяину Тоби представлять льва?

Монна Алессандра, наблюдая за Николасом из коридора, издала громогласный вздох. Перед выходом из дома Годскалк попытался зажать льва в угол и вразумить его. Николас выслушал с почтением, завязал на шее шнурок, поддерживающий мех, и бережно уложил длинный хвост на сгиб локтя. Взяв со стола львиную голову, он натер ей глаза манжетой.

― Думаете, мой вид будет оскорбителен для Медичи?

Годскалк пожал плечами.

― Они должны были послать вам другой костюм.

― Я отнес его обратно, ― пояснил Николас. ― Понимаете ли, мой господин ― Козимино, а не его дедушка.

На это капеллану было нечего сказать. Умен… Умен, как самый ловкий из торговцев. Такой острый, что того и гляди ― порежется…

Когда они выбрались на пьяцца делла Синьория, лошади еще не тронулись с места, и с повозок, простоявших тут всю ночь, только начали снимать покрывала. Внезапно пошел дождь. Шум толпы и визгливые голоса тосканских актеров внезапно перекрыли призывные вопли организаторов шествия, доносившиеся из четырех или пяти разных мест, хриплые и грубые, словно воронье карканье. Тоби исчез, ― его уволок за собой какой-то парень в ливрее Медичи. Юлиус двинулся следом.

― А вот это, наверное, для нас, ― заметил Николас. Платформа, последняя из четырех, стояла между желтым палаццо Республики и соседним зданием, с которым составляла прямой угол. Тюрьма, крепость, дворец Совета, ― палаццо затмевал собой все серое небо. Его резные укрепления и башня возносились так высоко, что едва не растворялись в облаках, и откуда-то с небес доносился колокольный звон. Понемногу шум внизу утих, а затем принялся нарастать вновь. На огромной подводе Годскалк вскоре обнаружил место, засыпанное песком, с нарисованной пещерой и пальмой. Взобравшись по ступеням, он пролез внутрь, чтобы укрыться от дождя; там уже сидели двое других отшельников.

― Где лев? ― внезапно послышался голос снаружи. Священник вновь выполз из пещеры.

Лев стоял, прислонившись к соседней платформе, и небрежно помахивал хвостом, переброшенным через руку. На повозке возвышалось нечто очень большое, закрытое тканью; там трудились какие-то рабочие, то и дело обмениваясь взволнованными репликами с Николасом. Дождь капал ему на лицо. Не замолкая ни на миг, он надел львиную голову, и теперь его голос доносился изнутри, гулкий, как из бочки. На платформе мужчина в потрепанной черной шапочке, размахивая руками, внезапно подошел к самому краю. Двое рабочих, стянув покрывало, явили взорам собравшихся огромную терракотовую статую святой Анны на скале, с площадками для актеров. Четвертый мужчина, перегнувшись через колено изваяния, пытался вновь натянуть на него ткань. Человек в черной шапочке свирепо уставился на Николаса.

― Мой Марцокко! ― воскликнул он вдруг.

Фламандец любезно снял львиную голову. Мужчина проследил взглядом за каплями, падающими с мокрой шерсти и усов, и уставился прямо в глаза льву, который теперь выглядывал из-под мышки владельца. Говоривший оказался почти так же стар, как его шапка. Пожелтевшее лицо цветом напоминало камни палаццо, а седые усы с одного бока были испачканы коричневой краской.

― Монсеньор? ― обратился к нему Николас.

― Кто сделал тебе эту голову? ― спросил старик. ― Ты не имеешь на нее права.

― Почему? ― Фламандец был удивлен.

― Она моя!

Взяв львиную голову в обе руки, Николас протянул ее вверх.

― Тогда позвольте вернуть ее вам.

Однако старик даже не шелохнулся. Человек, сидевший на коленях у святой Анны, заслышав этот спор, внезапно бросил натягивать ткань и подошел ближе. Двое рабочих удалились, спрыгнув с платформы. Наступило молчание.

На другом конце площади в подводы уже впрягали лошадей. Маленький негритенок, ведущий на поводке леопарда, ненадолго задержался у платформы Годскалка, и леопард присел, оттопырив зад. Тут же у колеса образовалась лужица. Мальчик, подергав за поводок, потащил животное вперед. Первая повозка была битком набита важными персонами, и среди них ― некий человек явно восточного происхождения, показавшийся Николасу смутно знакомым. Когда леопард запрыгнул на повозку, все они поспешно отпрянули.

У платформы со святой Анной фламандец, вывернув шею, покосился на поблескивающее колесо рядом с Годскалком.

― Какая незадача! Это может привлечь других леопардов, ― промолвил он.