Весна Византии

На вершине горы Зиганэ она объявила, что хочет выйти из паланкина и немного прокатиться верхом. На лошади, к несчастью, потому что любимый верблюд захворал… Чуть позже Махмуд-паша прислал гонца с вестью о том, что появился верблюжий лекарь, за которым она посылала, и Сара-хатун одобрительно кивнула из-под черной вуали, которую никогда не носила в Эрзеруме и Диарбекре. Вечером, когда они наконец разбили лагерь, то кто-то сказал, что до Трапезунда остается всего три мили. Но в сумерках ничего невозможно было разглядеть, кроме вершин черных деревьев, отражавшихся в воде. Лишь у визиря и у самой Сары-хатун были шатры. Все прочие располагались на ночлег прямо на земле, среди зарослей мирта и пурпурной спиреи, разводя дымящие костры, чтобы отогнать мошкару.

Как обычно, войска хранили разделение на отряды, вели себя очень тихо, без громких криков и смеха, и даже переговаривались шепотом. Как и у султана, большинство личных слуг визиря были немыми: умелыми, покорными и не болтливыми.

На марше и в бою армия не нуждалась в командах, поданных человеческим голосом, ибо повиновалась барабанному бою. В перевернутом виде барабаны служили котлами, и янычары делали из барабанных палочек ложки, которыми поглощали распаренную кашу с жирным мясом.

После ужина Сара-хатун надела покрывало из конского волоса, скрывавшее лицо, позвала шейха Хусейн-бея и вышла наружу в поисках верблюжьего лекаря, чтобы взглянуть, поухаживал ли он за ее верблюдом.

Они обнаружили его у костра, играющим в шашки; на шее была повязана окровавленная тряпка, а в руке он держал треснувший горшок с кислым молоком. Шашками служили белые камешки и кусочки засохшего верблюжьего дерьма, а вместо доски использовался расчерченный и истертый почти до дыр платок.

Поначалу Сара-хатун решила, что тот, кто ей нужен ― это второй игрок, здоровенный чернобородый парень, чьи истошные жалобы оглашали весь лагерь. Она ошибалась. Когда шейх приблизился к этим двоим, ему навстречу встал первый из игроков, отставляя в сторону горшок с молоком. На обоих были грубые хлопчатые рубахи, подвязанные кушаками, а штаны были заправлены в фетровые сапоги. Все их пожитки лежали у седел, ― луки и колчаны, короткие копья, фляги из свиной кожи. Одна из двух переметных сумок была приоткрыта, и в ней виднелись горлышки каких-то кувшинов и белая сложенная ткань.

Шейх Хусейн, обладавший старомодными понятиями о приличиях, не позволявшими высокородной даме появляться на людях, вернулся к ней с объяснениями.

― Верблюжьего доктора зовут Ильяс, недавно враги сбрили ему волосы и отрезали язык из-за какого-то недоразумения. Айюб, его приятель, будет говорить за него. Он сказал, что у животного колики. Лекарь послал одеяло и дал ему две кварты льняного масла самого лучшего качества. Он говорит, что у вас небрежный возница: еще один из ваших верблюдов охромел, а все потому, что поклажу на нем распределяют неправильно.

― Нет, хатун, ― внезапно вмешался в разговор чернобородый Айюб, посмевший обратиться к ней напрямую. ― Господин ошибается. Захворавший верблюд принадлежит визирю. Не мы должны его лечить.

― В лагере великого визиря, ― вмешался чей-то голос, ― каждый человек должен служить ему. Хатун, это те люди, за которыми вы посылали?

Перед ней был Турсун-бек, секретарь и посланник Махмуда, явившийся из Константинополя вместе со своим хозяином.

― Мои слуги ― ваши слуги, ― объявила Сара-хатун. ― Вот человек, за которым я посылала. Его зовут Ильяс. Он немой. Второй говорит за него. Его познания меня впечатлили.

У изуродованного лекаря рот был прикрыт повязкой, нос вздернут, как свиной пятачок, а светлые круглые глаза взирали тревожно и растерянно. Спутник лекаря был таким лохматым, что под нечесаной густой шевелюрой нельзя было разглядеть лица, а виднелась лишь густая борода, черная, как вороново крыло.

― Немой? Откройте ему рот, ― велел Турсун-бек.

Привлеченные разговором, на них заозирались солдаты от соседних костров. Двое слуг секретаря взяли верблюжьего лекаря за плечи и, сдернув повязку, ловко раздвинули ему челюсти.

Против собственной воли Сара-хатун тоже приблизилась, чтобы взглянуть. Во рту несчастного виднелись лохмотья блестящей алой плоти. Кровь стекала у него по подбородку. Солдаты, которым, похоже, уже доводилось видеть это зрелище, с довольным видом перешептывались между собой. Турсун-бек подал знак, и его люди отпустили несчастного, который тут же зашелся в жестоком кашле. Айюб, его спутник, пояснил:

― Он харкает кровью. Недостойное зрелище для женщины. Может ли лекарь удалиться?

― Лекарь? ― переспросил Турсун-Бек. По его кивку страдалец, прижимая тряпку ко рту, с шумом устремился в кусты.

― Разумеется, господин, ― подтвердил чернобородый. ― Разве он уцелел бы после такого наказания, если бы не смог спасти себя сам? Если визирь желает наилучшего ухода за своим верблюдом, то опытнее Ильяса никого не найти. Если натирает седло, он прижигает рану раскаленными щипцами, затем втирает мочу или голубиный помет. Верблюжья моча, как известно господину, очень действенна при самых разных недугах: чтобы очистить голову после доброй попойки нужно лишь постоять рядом с мочащейся верблюдицей. Я часто слышал об этом от Ильяса, когда он еще мог говорить.

― Скажи ему, чтобы зашел ко мне завтра, ― велел ему Турсун-бек. ― Возможно, у меня найдется для него работа.

― С верблюдицей, ― уточнил чернобородый. ― Я привел бы ее сегодня, если случай тяжелый. Лучшего лекарства не найти.

― Мой господин, ― обратилась к Турсуну Сара-хатун, ― вы тревожитесь о здоровье самого визиря? Я польщена, если вы полагаете, что эти люди могут вам чем-то помочь. Они нужны вам оба?

― Нет, ― покачал головой Турсун-бек. ― Нет, только немой. Здесь его снадобья? Пусть захватит их с собой. Если справится, то получит награду.

― А если не справится, то тоже получит награду, ― заявил Тоби. ― Я не смогу, Николас. Не смогу опять запихнуть себе в рот эту штуку.

― Вам и не потребуется, ― заверила Сара-хатун. ― Они видели, в каком вы состоянии, и об этом теперь известно всем. Постарайтесь только не зевать, и, разумеется, не разговаривать. Скромность превыше всего. ― После этого она напомнила им, что, кстати сказать, они не подвергались обрезанию…

Пробраться среди ночи в шатер было очень нелегко, но Сара-хатун доверяла своим слугам, и если все пройдет удачно, и лекарь сможет вылечить рану великого визиря, тогда для самого целителя и его помощника найдется отдельная палатка, что будет еще удобнее. А пока они сидели, скрестив ноги, и поедали лимонные сладости и фиги, запеченные в сахаре, прислушиваясь к словам пожилой женщины.

Под конец главный из двоих, мальчик, с которым она уже встречалась в Эрзеруме, заметил:

― Так вы надеетесь купить мир, Сара-хатун? И если понадобится, пообещаете не оказывать Трапезунду помощи и позволить султану дойти до побережья?

― Нам ничего другого не остается, ― отозвалась она. ― Моего сына с других границ терзает Черный Баран. Он не может сражаться на два фронта.

― Соглашайтесь на все, чего он попросит, хатун, ― сказал ей Николас. ― Вы правы. Позже случай еще может представиться. Трапезунду же не грозит никакая опасность. У него крепкая оборона. Вскоре погода переменится. Армии нечего будет есть, в то время как горцы будут нападать на турецкое войско исподтишка. В этом вас никто не сможет обвинить.

― Я думала, ты станешь винить меня, ― заметила женщина. ― Ты же понимаешь, что я делаю. Возможно, все обернется еще хуже, но я вижу этот лагерь, этих отлично обученных солдат, вижу способных людей ― Турсун-бека, визиря Махмуда и, в особенности, самого султана. Я смотрю на них и вижу, что мой сын, хотя величием он и превосходит их, пока еще не готов к подобной власти. За восемь лет Мехмет научился тому, что император Давид уже начал забывать. Вы увидите султана. Он со своей частью войска подойдет сюда в течение суток. А тем временем великий визирь уже послал гонцов в Трапезунд. ― Она помолчала. ― Вы не слышали об этом?