Страница 78 из 94
Тем не менее я обрадовался знакомству. Этот дворецкий мог помериться силами с Джоном Пленти, поджечь машину и втоптать двух ночных бабочек из бара в ковер в доме Вонга.
— Скажи, приятель, — сказал я, тесня его в комнату, — я не твою работу вижу в последнее время по всему городу?
Усатый не ответил. Попадаются такие молчаливые. Я взглянул ему за плечо. В поле зрения никого не было.
Я попробовал еще раз:
— Какого калибра орудие?
Он молча наблюдал за мной. Я наконец столкнулся с профессионалом.
— Стрелял сегодня? Раза три-четыре?
В его черных глазах я видел только свое отражение.
— Где женщина из «ягуара»?
Бледный шрам усатого дернулся словно по собственной воле, как волосок на линзе прожектора. В остальном он остался неподвижен.
— Ты чего ждешь? Прогноза погоды?
Я развернул пистолет рукоятью к полу, так что мушка на стволе расцарапала ему ноздрю изнутри.
Он позволил мне дважды ударить себя между глаз, просто чтобы показать, что ему это нипочем. Потом, когда я размахнулся для третьего удара, он забрал у меня пистолет.
Я знаю, как это вышло. Парень был подвижным и моложе меня на пятнадцать лет — хватит?
Мы поспорили об условиях — чисто для проформы, — и я повредил ему меньше, чем он мне. Примерно так же, как домашняя собака, не говоря уж о волке или койоте, находит в стаде слепую овцу, этот тип, кажется, инстинктивно чувствовал, где у меня на ногах больные места. Обратным движением ноги он пнул меня по пулевой ране на икре — незабываемое ощущение. Остальные части моего тела он тоже хорошо обработал. Когда он со мной закончил, у меня опять кровоточили обе ноги от коленей и ниже. Он сам вышел из поединка с расцарапанной ноздрей и, с сожалением вынужден доложить, с обоими пистолетами.
Усатый прошел хорошую подготовку. Он избил меня, чтобы овладеть положением, но не убил. Я даже не потерял сознания. После столь нежной встречи он добавил еще немножко, чтобы проводить меня в подвал.
Дом стоял на северном склоне Пасифик-Хайтс, поэтому его подвал был не то, что ваш подвал: из него открывался великолепный вид на мост Золотые Ворота, Сосалито, Бельведер, Анджел-айленд, Алькатрас и на длинную полосу солнечного Беркли до самого северного Эль-Серрито в пятнадцати милях от нас. Я едва начал восхищаться видом, как усатый усадил меня в кресло спиной к нему. Кресло было сделано целиком из полированного тика — очень тяжелое, с широкими подлокотниками и прямой спинкой. Усатый опустил на окно шторы, погрузив помещение в темноту. Там и здесь во мраке мерцали огоньки свечей, воздух постепенно наполнялся запахами сырого торфа и лампового масла. Звякнул засов. Скрипнули дверные петли. Послышался шепот, шорох материи, шаги. Запахи и звуки напоминали ризницу перед самым причастием, и отсюда было так же далеко до спасения. Все стены были от пола до потолка скрыты переполненными книжными полками. По всей комнате в беспорядке стояли туго набитые кресла и заваленные кипами книг столы, но настоящий шедевр мебельного искусства высился на устланном ковром возвышении прямо передо мной. Его окутывала накидка, поблескивающая золотыми и серебряными нитями. Раскрашенный резной орел вцепился когтями в два позолоченных шара на его высокой спинке.
«Ну-ну, — подумал я. — Трон в стране демократии».
Усатый резко развернул Мое кресло точно лицом к трону. Шурша материями и благоухая заплесневелой пробкой, двигаясь как балерина, страдающая ревматизмом, перед нами предстала миссис Ренквист.
Я не удивился — это был ее дом. И все же, если бы я знал меньше, то мог не узнать ее.
Герли Ренквист была задрапирована в пурпурные ткани, такие тяжелые и жесткие, что их складки казались вырезанными из камня. Золотые туфельки на ногах, драгоценное ожерелье из множества нитей скрывает полную грудь. Подвески в том же стиле свисали от мочек ушей почти до плеч. С глазами у нее было что-то не так — я быстро понял, что зрачки их сузились в булавочные головки. В противоположность ее бесстрастному лицу, они светились, как два огонька в глубине стереокартины.
Нижняя губа у меня начала распухать вокруг трещины, оставленной усатым, так что мое «Ренквист» прозвучало скорей как «Венкисс». Она игнорировала приветствие и заняла свое место.
Выждав немного, я спросил:
— Вы, вероятно, ждете, что я о чем-нибудь проболтаюсь?
Она медлительно и высокомерно кивнула, признавая мое присутствие.
— Этот усатый может отвезти вас к Койт-Тауэр, — предложил я. — Там, между началом лестницы Филберта и знаком «Парковка запрещена», лежит куча собачьего дерьма. Встаньте на четвереньки и ешьте досы…
Дворецкий съездил меня по голове над ухом рукоятью пистолета, куда тяжелее Джонова 25-го и, если на то пошло, тяжелее, чем пистолет Экстази. В голове послушно отозвался колокольный звон.
Миссис Ренквист свела кончики пальцев под подбородком и рассматривала меня. Может быть, «рассматривала» — не то слово. Она смотрела, как смотрит человек, только что обливший муравейник бензином и бросивший на него горящую спичку: теперь она устроилась полюбоваться, как он горит.
У меня в ушах еще слышался звон, когда она произнесла бесконечно утомленным тоном:
— Что с тобой, Дэнни?
Я тряхнул головой, словно отгоняя мух.
— С чего ты взял, что можешь чем-то заинтересовать нас? Откуда такая уверенность?
Она перевела внимательный взгляд на тыльную сторону ладони и почесала ее, звеня многочисленными браслетами.
— Ты и в самом деле решил, что знаешь нечто, неизвестное нам?
Мой скромный смешок позволил распухшей губе потереться о зубы.
— Напротив, я уверен, что вам известно гораздо больше, чем мне, миссис Ренквист. Я чуть ли не единственный человек в городе, кому почти ничего не известно. Воистину пустой сосуд. Вам никто не говорил, что упоминание о себе во множественном числе первого лица делает вас претенциозной, как Ричард Никсон?
Она расцвела.
— Лесть, Дэнни, поможет тебе еще меньше, чем неумелые попытки притвориться несведущим.
— Вижу, — отозвался я сквозь дурноту и непрекращающийся звон в ушах. — Но куда, собственно, мы стремимся прийти?
— Ну-ну, Дэниел. Мы стремимся прийти не «куда», а «к чему».
Она тяжко вздохнула.
— Нельзя ли обойтись без этих утомительных предисловий? Может быть, сойдемся на том, что ты знаешь, что мы ищем, и где это находится?
Я покачал головой.
— Почему бы и нет? Но какая вам в том польза? Ведь я, как я не устаю объяснять каждому, кто готов слушать — а не готов никто, — не имею и никогда не имел представления, что происходит.
Ее улыбка погасла, и она чуть взмахнула левой рукой. Усатый съездил меня с другой стороны.
Он размахнулся не больше чем на фут, но у меня посыпались из глаз искры, и звон стал вдвое громче.
— Господи, — промямлил я, чувствуя, как стекает по подбородку слюна, — парень хорош. Где вы его взяли?
Она не ответила.
Я спросил:
— Случайно, не в Багдаде?
Она задумчиво нахмурилась.
— Как ты проницателен, Дэнни. Ты почти угадал. В действительности он курд. Конечно, Курдистан и Багдад — разные миры, и все же ты попал почти в яблочко. Может быть, ты бывал в тех местах и знаком с населением?
Несмотря на интонации допроса, фраза прозвучала не вопросом, а светской болтовней за коктейлем. Я не стал отвечать.
Глупо с моей стороны. Она шевельнула рукой. Я получил удар.
— Это был вопрос, — напомнила она.
— Нет, — ответил я, — я никогда не бывал ближе к Курдистану, чем баночка козьего йогурта.
Она улыбнулась:
— Хорошо, что Аттик тебя не понимает. Если бы понял он мог бы ударить тебя… автономно.
Она хихикнула.
— Курды весьма стремятся к автономии.
— Зачем?
— Ты его оскорбляешь.
— Я? Оскорбляю? Аттика? Когда это мухи оскорбляли ослов?
Аттик ударил снова.
Из уха, расположенного ближе к нему, текло не машинное масло, и все же я попытался рассмеяться.
— Ох, боже мой. Миссис Ренквист, вам бы следовало придержать обучение Аттика английскому, пока он кого-нибудь не обидел.