Пробуждение любви

Краем глаза Микаэла взглянула на лорда Шербона. Сейчас его капюшон все еще был поднят, но в ярком свете она видела бледность его кожи, сжатую линию рта, сосредоточенную морщину.

В его зеленых глазах в свете дня отразилась усталость… или что-то, чему она не могла придумать название.

— Мы идем не слишком быстро? — поинтересовалась она.

— Разумеется, нет! — пролаял Родерик, с каждым шагом вдавливая конец своей трости в землю.

— Не нужно кричать на меня, — мягко заметила Микаэла. — Я не упрекаю вас за вашу обычную хромоту, милорд.

Родерик рассмеялся, но как-то невесело.

— «Обычная хромота», — она говорит, — пробормотал он.

Микаэла подняла брови, но когда не последовало дальнейшего объяснения, пожала плечами и опустила глаза на гальку и отпечатки копыт в земле, чтобы легче преодолеть тяжелый участок. Они приближались к северным воротам, где за конюшнями виднелся холм с могилами, а по краю утеса Шербона пролегала тропинка, которая вела к узкому каменистому побережью. Микаэла снова взглянула на спутника:

— Мы с Лео можем посидеть на скалах, глядя на море, — ему нравится бросать камушки в…

— Меня это не касается, — пробурчал Родерик, и Микаэла подумала о том, почему вообще он согласился сопровождать их, если собирается все время демонстрировать свое дурное расположение духа.

Однако она улыбнулась ему, и они вдвоем последовали за маленьким мальчиком через ворота, туда, где засохшая трава длинной гирляндой легла от леса вдоль дороги, где островерхие серые скалы стояли в ряд, словно часовые. Вверх по склону, ведущему к утесу, Родерик поднимался более осторожно, но Микаэла не проявила своей заботы, предоставив ему вместо этого возможность проделать путь самостоятельно, без зрителей. В нескольких шагах впереди она обнаружила относительно ровный пригорок и присела на него, согнув ноги и опершись на локоть.

Через мгновение Родерик догнал ее, но продолжал стоять, глядя на перекатывавшиеся под ветром волны безбрежного океана.

— Отойди от края! — рявкнул он, нахмурясь. — Лео!

— Холосо, папа! — долетел до них смягченный ветром ответ мальчика.

Микаэла улыбнулась про себя при этом проявлении заботы Родерика о сыне, затем вспомнила, что сказал ей Хью Гилберт этим утром.

«А как бы вы назвали женщину, которая привязала камень к шее и вошла в море? А? Нормальной?»

Какой же она была дурой, заставляя этого скрытного человека рассказывать о душераздирающей трагедии! Это было все равно что взобраться на холм и станцевать джигу на семейных могилах. Микаэла пришла в такой ужас от этого, что не могла заставить себя заговорить.

Его голос заставил ее вздрогнуть.

— Почему вы верите вашей матери?

— Извините, милорд?

— Эта ее история про Охотника, — пояснил Родерик. — Что убеждает вас в том, что эта история — правда?

— Для этого нужно знать мою мать, — сказала Микаэла, сорвав жесткую травинку рядом с собой. — Она… она самая благочестивая женщина из всех, кого я знаю. Любой, кто знаком с ней, скажет вам то же самое, хотя многим ее рассказ представляется несколько преувеличенным. Она посвятила себя Богу, благополучию другихлюдей. Она самая благородная женщина в наших краях. Ее не волнует, что люди злословят о ней за ее епиной. «Они не знают правды, в отличие от нас, Микаэла» — так она извиняет их всех. Всегда.

— Они считают ее сумасшедшей, не так ли?

Микаэла сдержала отрицание, прежде чем оно вырвалось у нее, снова вспомнив ужасные вещи, которые сэр Хью рассказал про Дорис Шербон.

— Да, — наконец спокойно произнесла Микаэла. — Некоторые действительно так думают.

— Но не вы. — Слова Родерика стояли между ними, словно вызов.

— Она никогда, никогда не лгала мне. И она так искренне верит в это. — Микаэла заколебалась лишь на мгновение, затем опустила руку в разрез платья и извлекла цепочку. — Как только я родилась, она надела мне ее на шею.

Родерик несколько мгновений смотрел на нее и теплый металл между указательным и большим пальцами, потом поправил правую ногу и, укрепив себя с помощью трости, медленно опустился на землю рядом с ней. Не дожидаясь разрешения, он взял звено цепочки своими большими пальцами, его глаза рассматривали его, и в них отразилась туманность моря.

— Это кусочек послания?

Микаэла кивнула:

— Она сказала мне, что это подарок от главного лица, Охотника, и что я никогда не должна снимать ее.

Родерик снова внимательно рассмотрел кусочек металла, а Микаэла рассматривала его самого.

— Он старый, — определил Родерик. — Не английского происхождения. Выполнен очень изящно.

— Вы так думаете? — Микаэла пожала плечами. — Не знаю. И меня это не интересует.

Родерик кивнул, словно понял ее чувства, и позволил звену упасть на свое прежнее место.

— А. почему вы не должны ее снимать?

— О, что-то о двух предметах, находящихся во владении кого-то… Я почти все забыла, правда.

— Вы просто повинуетесь ей. Даже если это тот самый предмет, из-за которого, как говорят люди, вы прокляты.

Микаэла кивнула:

—  Ялюблю ее.

Казалось, Родерик долгое время обдумывал что-то, глядя на Лео, игравшего среди камней. Один раз малыш оглянулся на них и помахал сжатым кулачком:

— Эо нашел уйтку!

Микаэла улыбнулась и помахала в ответ.

— А что за второй предмет? — неожиданно спросил Родерик.

— Простите? — Микаэла забыла, о чем они только что говорили, сидя так близко от Родерика, ощущая его тепло, когда холодный ветер гнал волны, слушая веселую болтовню Лео.

— Вы сказали, что там было две вещи.

— Это не важно, — отмахнулась Микаэла. — Вторую так и не нашли. Подозреваю, она была давно утеряна.

— Но что это была за вещь? — настаивал Родерик и протянул руку, чтобы снова извлечь кусочек металла из-под корсажа ее платья, при этом его пальцы коснулись пряди ее волос.

Микаэла затаила дыхание. Его присутствие, сама его личность пленяли ее. Его голова склонилась к ней так близко, что она видела каштановые и золотисто-каштановые пряди его волос, льдинки в его зеленых глазах. Как же ей хотелось растопить эти льдинки!

— Башмак! — прошептала она, и рука Родерика застыла у нее на груди, поверх сердца.

— Что?

Микаэла откашлялась и подумала, не собирается ли он снова поцеловать ее. Ей очень этого хотелось.

— Башмак. Сапожок моей матери. Она потеряла его той ночью, его долго искали, но так и не нашли.

Глаза Родерика были прикованы к металлической штучке, лежавшей на ладони.

— И вы не знаете, что случится, если этот металл и тот потерянный башмак снова соединятся?

Хотя по телу Микаэлы побежали мурашки, она попыталась засмеяться, но фрагмент ночного кошмара, который она пережила прошлой ночью, промчался по успокаивающимся серым волнам и когтями вцепился ей в волосы.

— Полагаю, что явится Охотник и унесет меня с собой. — Она склонилась к нему, зная, что это слишком смело с ее стороны, но она нуждалась в его силе, огромной мрачной силе, чтобы ее нелепые страхи отступили. — Вы защитите меня, Родерик?

Он взглянул в ее глаза, и что-то испугало ее в его взгляде, испугало сильнее остатков древнего суеверия. Жесткость, тяжелый груз, опасные обещания. Он выпустил из рук цепочку, которая упала ей на лиф платья, и взял подбородок Микаэлы в свою большую ладонь.

— Конечно, — сказал он, нахмурившись. — Конечно, Защищу. — Его глаза остановились на ее губах, он медленно наклонился и с нежностью поцеловал их.

Микаэла осторожно прислонилась к его груди, положив руку на переднюю складку его плаща, и, тая, отдалась его поцелую. Он не был похож на два предыдущих — не был ни нерешительным, ни настойчивым — он был настоящим.

И он становился все глубже. Микаэла ощущала запах кожи Родерика Шербона, ей хотелось коснуться его прекрасного лица, пробежать пальцами по его волосам. Здоровой рукой Родерик обнял ее за плечи, так что она оказалась словно прикованной к нему. Она скорее чувствовала, чем слышала низкий глухой рокот глубоко в его горле, говорящий о его возбуждении и желании, и сердце Мика-элы готово было выскочить у нее из груди.