Фараон

Но вопреки утверждению римлян о том, что она полностью подчинила Антония своим чарам, он едва замечал присутствие Клеопатры. И даже не пытался сделать вид, будто оно доставляет ему удовольствие. Антоний пребывал в объятиях Диониса. Из него получился безрадостный поклонник Бахуса. Признанное лекарство от невзгод лишь подпитывало его страдания.

Клеопатра взяла Антония за руку и отвела его на подушки. Она прижалась к его плечу, надеясь получить удовольствие от тепла и силы его тела. Она терпела исходящий от Антония неприятный запах, напоминавший о тех временах, когда они занимались любовью после сражений. Но запах победы, сколь бы резким он ни был, возбуждает, а вонь поражения — нет. Клеопатра попыталась вызвать в памяти те мгновения, когда страсть, могущество и слава сливались воедино и ей казалось, будто она растворяется в огромном теле Антония. Ни вино, ни война не могли полностью уничтожить это сокрушительное мужское начало. Клеопатра знала, что за пьянством и отчаянием скрывается прежний Антоний.

Сколько раз они вот так вот сидели вместе, отбросив на время все трудности и горести, выставив за порог весь мир с его требованиями и наслаждаясь тем, что ее рука в его ладони кажется такой крохотной, словно принадлежит ребенку или кукле! «Твое царское величество — всего лишь моя игрушка, — сказал бы он ей. — Ты правишь царством, и все же ты в моей власти». Он сгреб бы ее в охапку и отнес куда-нибудь — в кровать, в ванну, на пол, на стол, на балкон, в сад, — одним словом, туда, где ему вздумалось бы заниматься любовью. Антоний никогда не переставал наслаждаться собственной дерзостью: подумать только, царица, и к тому же столь надменная, служит его удовольствиям!

Клеопатра погладила руку Антония, как прежде, молясь, чтобы осторожное прикосновение ее пальцев к его грубой, шероховатой коже напомнило ему о тех днях. Она повернула огромную лапищу и нежно провела по мягкой середине ладони. Потом поднесла ее к губам и осторожно прикусила зубками, водя по коже языком — как он когда-то любил.

Антоний не обратил на нее никакого внимания. Клеопатра положила его пальцы себе на грудь и слегка сжала, так, чтобы ее грудь оказалась в его ладони. Антоний смотрел прямо перед собой, безмолвствуя; слышно было лишь его дыхание — в последнее время оно сделалось тяжелым. Рука его лежала на груди у Клеопатры тяжелым, мертвым грузом.

Это неопрятное, вялое существо, именующее себя Антонием, вызывало у Клеопатры раздражение. Потеряв терпение, она выпустила его руку и встала.

— Антоний! — позвала она. Клеопатре не нравились проскользнувшие в ее голосе предостерегающие, наставительные нотки, но она ничего не могла с этим поделать. — Нам нужно поговорить. Выработать план. Наши союзники в Италии остались без дома. Октавиан конфисковал их имущество и отдал своим солдатам, в уплату за службу. Наши друзья в Италии потеряли земли, принадлежавшие их предкам. Мои люди сообщают, что твои сторонники все еще верны тебе и готовы тебя поддержать. Но ты должен что-то дать им за эту поддержку. Мы должны показать, что мы сильны, что мы готовы сражаться снова.

Антоний ничего не сказал. Он просто поднялся и пересел на подоконник, глядя покрасневшими, воспаленными глазами на море; он словно ожидал, что из этих вод явится некое мистическое откровение. Клеопатре захотелось крикнуть: «Что ты там высматриваешь? Смотри на меня!» Но она лишь продолжила:

— Неужели ты не видишь, что мы все еще можем победить? Мы проиграли сражение, а не войну. Да и насчет сражения — вопрос спорный.

Антоний прислонился к раме и закрыл глаза.

— Я оставляю все вопросы стратегии на твое усмотрение, дорогая. Тебе это превосходно удается, уверен. Тебе и твоей безупречной шпионской сети.

Он выбросил пустой бокал в окно и повернулся к Клеопатре. Его покрасневшие глаза вспыхнули, словно жерло печи.

— Дорогая, ты ведь позволишь мне стать одним из твоих торговцев-соглядатаев? — прошипел он. — Видят боги, я достаточно толст для этого. Не так ли?

Антоний с отвращением похлопал себя по животу. От этого жеста Клеопатру передернуло.

— Буду подкупать для тебя чужеземных чиновников, дорогая, а попутно торговать пряностями, продавать серебро чеканщикам и благовония шлюхам. Да, особенно последнее. Я ведь издавна был знатоком шлюх, разве не так? Спроси у кого хочешь. Например, у Октавиана. Любовь моя, давай я отращу бороду, надену греческий наряд и присоединюсь к армии жирных информаторов, получающих плату из твоих прекрасных ручек. Видят боги, мне очень нужны деньги.

Он взглянул на Клеопатру, и во взгляде его промелькнуло чувство, которое Клеопатра не могла назвать ничем иным, кроме как ненавистью. А затем Антоний запрокинул голову и расхохотался; в комнате омерзительно запахло перегаром, да так сильно, что Клеопатру замутило. И пришла боль при виде того, во что превращается ее муж. У Клеопатры было такое ощущение, словно она глотнула отравленного воздуха. Яд, разложивший сердце Антония, теперь выходил через его рот, словно смертоносный газ.

Но Клеопатра не собиралась признавать поражение. Она никогда не желала смиряться с неудачами, даже когда встречалась с ними лицом к лицу. Она предприняла еще одну попытку.

— Октавиан выставил на аукцион собственное поместье, чтобы показать, как ему нужны деньги, а тем временем его прихвостни повсюду разнесли слух о том, что всякого, кто посмеет покуситься на это поместье, непременно казнят.

Клеопатра произнесла это медленно и спокойно и стала ждать реакции Антония. Двуличность Октавиана всегда бесила его, и какие бы враки ни ходили про Антония теперь, никто не посмел бы оспаривать одного: Антоний по-прежнему оставался человеком верным и прямым. Но он лишь иронически улыбнулся. Раньше он улыбался так, предвкушая удачную шутку. Теперь же при виде этой улыбки Клеопатру пробрала дрожь.

— Неужели тебе нечего сказать, мой дорогой император? — приветливо спросила Клеопатра, вновь пытаясь продемонстрировать свою женственность, чтобы дать Антонию понять: для нее он по-прежнему остается тем самым победительным воином, в которого она влюбилась много лет назад.

Антоний, так и не взглянув ей в глаза, вновь перевел взор на проклятое море.

— Мы с Фульвией долго и счастливо прожили в конфискованном доме. Он принадлежал Помпею, но бедолага лишился головы — как раз тут, в Египте, — и дом ему был уже не нужен.

Он рассмеялся пронзительным смехом безумца и соскочил с подоконника. Эта мимолетная вспышка энергии вновь придала Клеопатре надежды: муж приходит в себя! Но Антоний взглянул на нее и расхохотался снова. И Клеопатра поняла, что потеряла его. Антоний треснул кулачищем по маленькому столику и крикнул:

— Вина! Эй вы, ублюдки, еще вина!

По лестнице зашлепали босые ноги раба. Кулак Антония снова грохнул о дерево столика, как туша о колоду мясника. В комнату безумного великана вошел мальчишка, темноволосый, худощавый, перепуганный. Кувшин с вином дребезжал на подносе. Антоний вцепился в него, вцепился жадно, яростно. Мальчишка потерял равновесие и рухнул в огромной тени этого одурманенного титана древности, льющего хмельную жидкость прямо себе в глотку. Позабытая царица встретилась с мальчишкой взглядом. Тот в испуге съежился и, не вставая, пополз прочь от нее. От нее и от длинной тени падшего полубога, прижавшего бутылку к губам так, словно это была труба, зовущая к бою.

Божественная Владычица, владыка Дионис, Афина Паллада, богиня войны, разве это — судьба, достойная воина? Клеопатра, более не мешкая, покинула покои Антония.

АЛЕКСАНДРИЯ

Четвертый год царствования Клеопатры

Цезарь увидел, как взгляд Клеопатры вспыхнул, а затем метнулся прочь. Теперь он знал, что взволновало ее. Упоминание о его командующем конницей вызвало у царицы интерес. Существует ли на земле хоть одна женщина, которая не реагировала бы на Антония подобным образом? Да, Цезарь тоже привлекал женщин, но лишь потому, что они знали о его могуществе. Если бы их с Марком Антонием обоих переодели в лохмотья и поставили рядом, Антоний и тогда мог бы соблазнить любую женщину, от прачки до царицы. Достаточно взглянуть сейчас на Клеопатру, чтобы убедиться в этом. А почему, собственно, и нет? Антоний являл собою образец физического совершенства, ниспосланного богами, дабы напоминать смертным людям, к чему им следует стремиться. Он был потрясающе красив, красив той мужественной красотой, какую можно видеть в старинных греческих статуях, только без их изнеженности. Антоний был воплощением самца, безупречным и великолепным. Некоторые поговаривали, будто Антоний благодетельствовал не только женщин, но и мужчин, но Цезарь сомневался, чтобы Антоний хоть раз вступал в любовную связь с мужчиной после того, как сам начал бриться. Хотя кто знает? Когда хватишь чашу-другую вина, одна молодая красивая задница ничем не хуже другой, и кого там волнует, какого пола владелец этой задницы? Почему римлян так бесят сексуальные взаимоотношения между мужчинами, Цезарь не знал, поскольку среди его знакомых не нашлось бы ни одного, кто не пользовался бы своими рабами-мальчишками, когда женщин недоставало или когда хотелось энергичного соития без того нудного процесса обольщения, которого неизменно требовали женщины. Почему бы римлянам не быть столь же утонченными, как греки?