Похоть

Все происходит так, словно валится с неба. Женщина бесцельно отступает. Перед ней ставят бокал, день кажется слишком торопливым, на горы уже опускаются сумерки. На Герти проливается жидкая народная молва, словно вода из детской ладошки. Бедняки, тяжело ступая, покидают круг своих близких, чтобы грязными руками выплеснуть себя в трактиры, чтобы журчать как ручей от всего, что они заливают в глотки. Однако этой женщине нужно отправиться домой, никто не желает пить с ее одобрения, ей следует оставаться безгласной, здесь обитает стадо вместе со своим добрым пастырем-модератором, программу можете посмотреть на соответствующей страничке телетекста! Жена директора — словно подгулявшее облако, по крайней мере, она так выглядит, поскольку сползает с сиденья на пол, на котором укладывается так, как сама себе постелила. Хозяйка основательно и по-доброму держит ее под мышки. По подбородку у Герти стекает маленький ручеек, набирая силу. Каждый день так нельзя. Природа еще раз, в последний раз, освещает все снаружи своим блеском, и стада, пасшиеся на ней, терпеливо согнув спины, шествуют в трактир, радостные оттого, что смогут, наконец, поднять кого-то с пола, вместо того, чтобы выпрямляться под ударами хлыста олимпийских трансляций и гнать себя по холмам. Если этих людей оставить в покое, то вы увидите, как быстро они утрачивают то, что составляет их главное обаяние: взгляд как у кинозвезды и прекрасные фотографии в альбоме, по которому мы соизмеряем наши требования к самим себе. Однако здесь волны перекатываются через них, и им приходится пробиваться сквозь массу однообразных местных жителей. Они достигают этого громкими звуками, яркими цветами, сильным запахом и деньгами. Песня приспосабливается к своим потребителям, время дня изменилось, переменилась погода. Ветер завывает в кристалликах льда, свисающих с деревьев. В пустоты женщины вцепляется еще несколько человек, поглядите-ка, теперь ее поднимают с пола двое мужчин. Их монеты сыплются на женщину. Они платят за ее бокал вина и за рюмку водки. Под предлогом, под которым им трудно скрыть свои грубые гениталии, они ощупывают Герти со всех сторон. Их жены исторгают из себя залп смеха, они, пока не изменилось освещение, быстро приводят в готовность свои поросшие волосами щели и занимают выгодную позицию. Они все еще пропитаны природой, настолько напитались они жизнью. Приходится много платить, чтобы восседать здесь, у трактирной стойки, словно на одиноком острове, и изрыгать из себя слизь. Какой-то мужчина в шутку сажает себе на закорки одну из женщин, между ее бедрами что-то растет и багровеет, между бедрами, которыми она слева и справа прижимается к ягодицам мужчины. Никому не хочется уходить. Они пляшут вокруг, ведь когда-нибудь и самая скучная послеполуденная программа заканчивается. Короткое расстояние преодолевают за несколько секунд, пах распахивается, и вот они уже оседлали друг друга и прибавляют газу, умоляют об избавлении, и в их потрохах гром гремит от многочисленных стаканчиков, которые выстроились в них про запас, для более буйных времен. В темноте кое-кто уже выпрастывается из пут своей одежды. Герти щиплют за грудь, на виноградниках Господних взрастаем мы радостно и невинно, словно овощи, мои милые дамы! Все это нисходит на нас с небесных вершин, на которых мы пребываем и любим, когда нас приятно удивляют желаниями, вдруг выскакивающими наружу из наших лыжных брюк.

Гоп-ля, женщина снова восседает на скамейке. Ей пододвигают еще стаканчик, в котором алкоголь быстро стареет, и она сметает его на пол одним движением руки. Спонсоры в подтяжках злобно кричат и трясут ее за плечи. Хозяйка посылает официантку за тряпкой. Герти поднимается и бросает свой бумажник на пол, в нем сразу же начинают рыться люди, деньги искажают злобой их залитые потом лица. Бедняки сбились в кучу в задней комнате и вспоминают о работе, которая еще недавно без всяких просьб добровольно раскидывала перед ними ножки. А вот теперь им нет туда хода. Эх, если бы они ее еще имели! Они теперь каждый день дома и заняты там своей упряжью. А что другие посетители? Они молят только об одном — о хорошей погоде и о пушистом снеге. Завтра их жизнь в горах снова наполнится отвагой, а может быть, упадет дождем, если температура, как предсказывают, сильно поднимется. Хозяйка мягко устилает путь к добру. Она смотрит поверх пены отпускников, плавающей по поверхности, и держит Герти под руку, шагая с нею, словно по поверхности вод. Видите, как уверенно эти туристы возникают из ниоткуда, осыпают себя дарами, рожденными на ярмарках спортивных изделий, и устремляются навстречу смерти в горах. Кто-то без всякого стеснения запевает национальный гимн. У певцов мало общего с сиренами — не в том, что касается звучания, а в том, как они выглядят. И все же они поют и поют, уже на полную катушку! Местные жители, которым не дано быть даже рабочими на бумажной фабрике, испуганно сидят перед телеэкранами, уставившись в свое хитроумное изобретение, неужели никто не посочувствует их горю? И почему, по какой причине их бросила жизнь, почему она их уволила, прежде чем их вместе с лыжами поставили на лето в подвал?

В этом состоянии нельзя садиться в машину ни в одиночку, ни, тем более, компанией, иначе на всю жизнь перестанешь доверять сам себе! Однако Герти протягивает ножки по своей одежке и отталкивается от берега веслом. Она укладывает себя в ремни безопасности. Она беззаботно углубляется в свои чувства. Михаэль — мы отправимся к нему и вызовем его из дома, чтобы он не простудился. Скоро эта женщина, которую подталкивают чувства, будет реветь во весь голос перед чужим домом, потому что в нем никого нет. Позвольте двинуться дальше! Фары включены. В компании, в которой мы чаще всего проводим время, — один на один с самими собой, — она отправляется за своей добычей, за другими автомобилистами на шоссе. С ней ничего не случается, словно благодаря затянувшимся чудесным обстоятельствам. Дома у нее грозно шумят ее повелители в домашней одежде, потому что им приходится дожидаться еды, дома собаки бросаются на посетителей и, полные здоровья, рвут их на куски. Поэтому каждый из нас любит жить для себя и держать в укрытии самих себя, как собственных мирных животных. Лишь иногда мы делаем робкий глоток, отпивая от другого человека, который уверяет, будто его переполняет сладостное желание. Но уж если действительно пожелаешь чего-нибудь, то получишь это не от него!

14

Шорох гальки перед домом, собаки скачут на цепи и тянутся к нашим глоткам, открывается дверь. Женщина делает еще один шаг навстречу мягкому свету, который падает на ее теплого и нетерпеливо ждущего мужа. Детей давно уже отослали по домам, не утешив ни музыкой, ни ритмами. И там они наполовину торчат из своих укрытий, попадая под горячую руку отцов. Дети, облегченно вздохнувшие оттого, что источники искусства оказались запечатанными, радуясь, как радуются дети на семейных фотографиях, на обратном пути в лесу устроили потасовку, разодрали в клочья одежду и растрепали свой приличный вид. Не следует слишком часто сводить вместе соседей, они ничего не породят, кроме раздора! Все, чего пожелал господин директор, он снова получил, для нас его слово — это приказ. С его губ с грохотом срываются поцелуи. Ложку с распущенными в ней чувствами он подставляет под луч света, однако ничто в ней не нагревается. Он обцеловывает жену, как корова облизывает теленка, его язык забирается к ней даже под мышки. Ему автоматически становится тепло при взгляде на нее, однако его влажная фигура пока еще не распахнута настежь. Он сложён, как гора, и ручьи уже сбежали вниз по его лбу, хотя это не идет в никакое сравнение с потом, что заливает его рабочих, когда они, несущие на себе тяжелые отметины пребывания в санатории (после того, как им нанесли раны и заставили раскаяться в собственном существовании), получают в голубом конверте уведомление об увольнении. Никто из них не смог бы понять свою жену так, как понимает ее раздутый от величия директор, который намерен вернуть ее в привычные берега. Что у нее там, в мешке? Всего лишь мокрые трусики, он швыряет их на пол. Как часто такое уже приключалось, однако чаще всего эту обязанность выполняет прислуга, если жене вновь не удалось удержать воду в кране. Завтра прислуга устранит этот след ее жизни. Герти должна прошествовать в свой немалых размеров загон. Появляется ребенок, который целый день гонял туда и сюда. Он бормочет и лепечет что-то мало понятное, устремляется к матери, весь потный от тех неприятностей, которые сегодня доставил своим друзьям. Мать, посланная небом, шлет ему нечто небесное и домашнее, слетающее с ее губ и доставленное туда самим небом. Она — вечная обуза, которую несут на себе и перед которой трепещут целые народы. Кто сейчас снова нажал на пусковую кнопку этой семьи? Чтобы до них, наконец, дошло: они — три человека, и если разверзнутся хляби небесные, они должны призвать к порядку саму погоду. Они — семья. Женщина явно пьяна, муж добродушно записывает сей факт на ее счет, он всегда носит чековую книжку с собой. Больше всего он любит свою собственность. Муж с улыбкой гладит жену, однако уже секундой позже он, как с цепи сорвавшись, словно терьер в чужом доме, шарит под ее шубой, тянет за отворот ее платья, которое следует немедленно сорвать с этой женщины, сорвавшейся с цепи. Он с любовью проводит пальцами по ее щеке, словно творец преждевременно сломал грифель и теперь самой жизни придется исправлять его творение. Женщине не нравится это автоматическое управление. Она всем весом виснет на своих ходунках.