Похоть

Я понимаю, вы выглядите вполне согревшимися.

Их вовсе нельзя назвать детьми печали. Они помогают женщине подняться на ноги, отряхивают ее, снег под ней насмешливо скрипит. Из-за этих сынков ей не пришлось слишком сильно страдать. Кто-то сует ей в руки мокрые трусики — открытку на память. На ней даже застегивают шубу. Пищевая установка ее тела снова начинает пропитывать волосы жиром. Она уже подписала чек, осталось только подогнать по фигуре новые платья из бутика. Она хотела заново обтянуть свое тело, однако с каждым днем все сильнее ощущает тяжелые мешки, которые тащит на себе ее кожа. Эти сыновья и дочери, золотые яйца в гнезде общеобразовательной школы, не имели в виду ничего дурного. И нас в любой момент могут стряхнуть с нашего хлипкого дерева! И тогда мы как листва упадем в прекрасный сад владельца, усеянные мучнистой росой. Жена директора может считать и рассчитывать сколько угодно — ей не удастся собрать себя в кучку, чтобы запалить из своих листьев сколько-нибудь пристойный костер. Одни лишь дети, ведомые небом, поют в хоре, когда они попадают в этот дом и смеются над своими родителями, стоя на роскошном ковре. Потом мы этого не услышим. Михаэль готов теперь с ней поболтать, ведь уже слишком поздно. Он с шумом роется в ее шубе и под платьем, со смехом оттягивает и крутит ее соски. Другую руку он сует ей между ягодиц. А потом вдобавок забирается своим рассудительным языком в ее рот. Свой член он добровольно отозвал назад, чтобы еще раз подвергнуть его обработке. Михаэль всегда рад, когда он может с ним позабавиться. И где только не шастает этот тип! Не завершилось ничего, кроме времени. Хлопают дверцы машин, они разговаривают о друзьях и о приятных вещах, за которые заплачено, которым они доверяются, как спортивным снарядам, которые у них есть или которые им приходится изображать самим. Но все напрасно! Божественные люди никогда не станут равными обычному человеку, они могут только радоваться, что постигают себя. В людей беспомощно прокрадывается то, что они выпили, и прокрадывается им в самую голову. Пусть оно в них отдохнет! Их тошнит прямо в снег. Женщины шумят, дети жалуются. Отлично, машина уезжает, однако содержимое этих людей остается тут и дремлет на природе, где происходит все подлинное и где товары обманывают собственные этикетки. Все они громко кричат, требуя вечно держать при себе, удерживать в своих руках привлекательного человека. Однако господа бросают нам корм только раз в месяц, и мы слишком расходуем себя, время это покажет.

Герти сажают в машину. Тихо! Помогите мне подобрать слова: чужие руки и языки взяли ее в полон. Она почти спаслась бегством, яростно переключая передачи своих мускулов. Ремни безопасности не могут ее удержать. Другие связанные люди посоветовали ей это. Как художник тянется к искусству, так и дети деревни вереницей тянутся к ней, чтобы терпеть ритмическую муку, доставляемую этой женщиной. Ребенок склоняет голову над скрипкой, а мужчина склоняется над ребенком, чтобы наказать его. Фабричный хор поет по воскресеньям, чтобы выразить свою индивидуальность. Они поют, обращаясь ко многим, но поют как единое тело. Этот хор существует, чтобы его участники, как один человек, тянули себя за нити голосовых связок, пока высоко над ними гнездится фабрика. Время от времени она ощущает жажду и впускает в себя стадо, чтобы мачты линии электропередач слышали, как внутри гудят бедные люди, телами своими образующие шеренгу. Словно дети. Многих позвали, но мало кто призван исполнять соло. Директор занимается своей работой как хобби, поэтому с ним все в порядке. Молодые люди россыпью заполнили свои автомобили, теперь все двинулись на отпускные квартиры, где они еще больше напитают себя и пропитаются собой. Все комнаты уже сданы. Благословенные дороги тянутся по середине долины, чтобы каждый мог отдохнуть, кроме жителей окрестных домов, у которых от шума сочится кровь из ушей, но ведь и сами они когда-нибудь поедут в отпуск.

Женщина гонит машину по дороге. Мозг яростно бьется в голове, ударяет в стенки черепа, где он хранится, упирается в свои границы. За нею гонятся лыжники, а потом автомобильные скворечники (иногда размером с большой шкаф, а в нем — маленькие зайчата!) с чириканьем везут их назад, в клетки. Мы созерцаем мир и наблюдаем покой, который природа посеяла в наших сердцах, и сразу же съедаем его, развернув бумажку. Электрические лампочки одиноко светят нам. Убирают оставшийся мусор. Отцы семейств, следуя своим прихотям, обрушиваются на непослушных родственников и, вспоминая прошедший день, зыркают вокруг в поисках пищи — можно ли еще что-нибудь из этого съесть. Перед темным лесом появляется косуля, мы возьмем ее с собой, она покроется жиром, когда мы завернем ее в бутербродную бумагу. Они снова и снова жуют ее, а потом успокаиваются за красивой книгой или под легкую телепередачу. Для последних неудержимых спортсменов еще раз осуществляется поход наверх по узкой тропе, по которой они тут же сверзятся вниз. А в это время по берегам уже крадутся дикие животные, и с семнадцати часов в их ведение передается весь ландшафт. Местные жители лениво прячутся в своих домах, мужчины вверяют себя телевизору, смотрят передачи про животных и про родной край и узнают кое-что о собственных нелепых обычаях. Женщины — безработные. Ветер шумит над вершинами и успокаивает боль настолько, насколько необходимо, чтобы отвлечься от нее, смотря по телевизору сериал о пивоварах и о крестьянах, выращивающих оливы. Да, телевидение — штука слишком быстрая, не разбери поймешь, какой там отправляют культ, я имею в виду — пульт, которым люди отключают себя и включают телевизор.

День настроен серьезно и больше не раскидывает вокруг себя голубизну. По дороге домой Герти делает основательный привал в трактире. Ее засыпало волшебным снегом из далекого далека. Она пьет из любви к питию, многие пьют по обязанности, мирно расставшись с любимыми, которые радостно требуют что-нибудь выпить точно так же, как они требуют, чтобы воздух играл с ними, когда они мчатся вниз по склону. Целая шайка отдыхающих, которой увенчан этот день, толпится у стойки и продолжает заливать себя под самую завязку. Природа снова становится простой и одноцветной. Утром ее снова разбудят человеческие голоса, и она бодрыми ударами молота будет сбивать свою публику с горнолыжных трасс. Да, эту публику стянули с покрывала природы, но ее разноцветная повседневность еще лепится к нему, дежурное заведение набито туристами доверху. Заварушку, разгорающуюся вокруг источника пьющих людей, утихомиривает хозяйка. Как прекрасно, мы приехали сюда из дальней дали, мы сверзились с горы в долину, и наши животы уже разбухли от пива. Несколько лесорубов, самых услужливых слуг этих гор, уже скандалят вовсю в пивном зале, подзуживаемые горожанами, прежде чем они, словно топоры, врубятся в единственную опорную стойку своих жен. Герти с наморщено-мятым лбом молча сидит среди посетителей, которые терзают прихваченные с собой из дома бутерброды и заказанные здесь салатные ассорти. Завтра, а может, уже и сегодня вечером женщина будет стоять перед домом, в котором Михаэль обитает на каникулах, и высматривать сквозь окно, как его друзья пользуются своими благами. Она же, отверженная, унесется как быстрая мысль в дальнюю даль, никто не знает куда. А муж ее в это время прочесывает местность и убивает музыку. Мне холодно. Они забрались друг в друга, и все они роются в отбросах в поисках милой фотографии, которую они еще вчера получили в фотоателье. Еще вчера. А сегодня они уже отправились на поиски нового партнера, чтобы сотворить улыбку на его лице, прежде чем щелкнет затвор. Да, это мы!

Полные страданий, мы предстаем на всеобщее обозрение и хотим выглядеть привлекательно для других, ведь сколько всего мы отдали за нашу одежду, и нам теперь этого не хватает, когда мы раздеваемся перед нашим любовным партнером и отдаем ему себя. Тем временем женщина накачивает себя алкоголем; ей не собрать урожая других людей, которые пьянствуют здесь напропалую в своем разноцветном многообразии. Поднимается легкий скандал из-за ее норковой шубы, на которую наступил какой-то лыжник, но вскоре утихает. Человеческое племя здесь, под люстрой в деревенском стиле: как им удается реализовать свои формы в этих разноцветных синтетических границах, которые они себе устанавливают, чтобы их формы и нормы не устаревали, а уж тем более модели, по которым они построены? Они украшают себя столь же обильно, как и свои жилища, и вышагивают вокруг для всеобщего обозрения.