Похоть

Ничто не исчезает просто так. Государство работает с тем материалом, которого мы не видим. Куда деваются наши деньги, когда мы от них, наконец, избавляемся? Ладоням нашим тепло от банкнот, монеты тают в наших кулаках, которые все равно приходится разжимать. В день получки время должно остановиться, чтобы нам можно было подольше полюбоваться теплой денежной кучкой, которая клубится паром и отдает тяжелым запахом затраченного нами труда, полюбоваться ею, прежде чем отнести деньги в банк, чтобы наши потребности смогли расцвести пышным цветом. Больше всего нам хотелось бы прилечь и отдохнуть на теплом золотом навозе. Однако беспокойная любовь уже озирается вокруг, смотрит, где бы найти что-нибудь получше, чем то, что мы уже имеем. Люди умеют кататься на лыжах. Люди, которые росли здесь как трава, здесь, откуда они родом (известно ли вам, что в Мюрццушлаге, в Штирии, находится самый знаменитый горнолыжный музей мира?), эти люди в горнолыжном спорте только зрители. Их так пригнуло к холодной земле, что они не отыщут лыжню. Мимо них постоянно мчатся другие лыжники, справляя нужду в здешних лесах.

Женщина рвется из упряжи, словно лошадь. Привлеченные газетной рекламой приезжие, однажды сорвавшиеся с насиженных кушеток, бродят здесь, как правило, по двое, напялив на себя мятую туристскую одежку. Женщины в баре сдавленно хихикают, укрывшись за бокалами и поводя взорами, и члены у их мужчин тоже нуждаются в поводе: ну, тогда вперед! Распоясавшись, мужчины с удовольствием воспользуются разок чужим спальным мешком. Они стоят перед обеденным столом, ловко закидывая ноги женщин к себе на плечи, ведь в чужих краях люди с удовольствием на время изменяют своим привычкам, чтобы, утешившись и натешившись, вернуться домой к старому и привычному образу жизни. Там, дома, их кровати стоят на ухоженной почве, и жен, раз в неделю наведывающихся к парикмахеру, мужья берут в севооборот, чтобы все, что брошено в землю, взошло и расцвело пышным цветом. Мягкие подушки женских тел они валяют и треплют на мягких диванных подушках с таким воодушевлением, словно мы выиграли в лотерею неиссякаемый запас удовольствия. Магазины предлагают самое интимное белье, чтобы ощущения (мы, женщины, на это надеемся, и каждый раз напрасно) всегда были иными, и всякий раз они приходят к нам, заставая нас спящими и откладывая нас на потом.

Директора неустанно подхлестывает его собственная плоть, подзуживают вольности, допускаемые прессой. Он тоже позволяет себе вольности, к примеру, он с удовольствием по-собачьи мочится на жену после того, как сложит из нее и из ее одежды маленькую горку, чтобы ему круче было спускаться. Шкала похоти не имеет ограничений сверху, нам для оценки не нужны спортивные судьи. Мужчина использует и пачкает женщину как бумагу, которую производит. Он заботится о благе и о боли в своем собственном доме, он жадно выхватывает свой член из кулька, едва успев закрыть за собой дверь. Еще теплым, прямо от мясника, куском плоти он набивает рот жены, так что у той челюсти трещат. Даже тогда, когда гости, приглашенные в дом на ужин, несколько просветляют его разум, он шепчет жене на ухо всякие непристойности о ее половых органах. Под столом он грубо кладет на нее ладонь, возделывает ее борозду, бахвалится перед деловыми партнерами. Женщине нельзя позволить обходиться без мужа, поэтому он держит ее на коротком поводке. Ей нельзя забывать о том, что он способен пропитать ее своим сильно пахнущим раствором. На глазах у гостей он запускает ей руку в вырез, смеется и пускает горделивые пузыри. Всем нужна бумага, и довольный покупатель всегда прав. У всех ведь есть чувство юмора?

Женщина идет и идет. Некоторое время за ней следует большая незнакомая собака, выжидающая, чтобы укусить ее за ногу, ведь ноги у женщины не обуты в прочные ботинки. Альпийский союз разослал предупреждение, что в горах всех поджидает смерть. Женщина пинает собаку. Больше никто от нее ничего не дождется.

В домах скоро зажгут свет, и тогда настанет черед заняться настоящим и жарким делом, и у женщин в кровеносных сосудах начинают стучать маленькие молоточки.

Долину населяют призраки желаний местных крестьян, обреченных искать дополнительный заработок. Они — дети Господа, а не замдиректора по персоналу. Долина все больше сужается, чтобы сгрести в кучу шаги этой женщины, словно снегоуборочная машина, сгребающая снег. Женщина шагает мимо бессмертных душ безработных, которые из года в год плодятся и размножаются в соответствии с энцикликой Папы Римского. Молодежь спасается бегством, и отцовские проклятия, тяжелые, как удары топора, гонят ее по пустым хлевам и сараям. Фабрика целует землю, у которой она с алчностью отняла людей. С федеральными лесными угодьями и с государственными дотациями нам следует обращаться более рачительно. Бумага нужна всегда. Видите ли, без карты местности наши шаги привели бы нас на край пропасти. Женщина растерянно прячет руки в карманы халата. Ее муж занят, главным образом, людьми, лишенными занятости, поверьте мне, он помнит о них и сживает их со свету.

В верхнем течении горного ручья еще не начали обучаться плаванию химикалии, здесь барахтаются лишь жалкие фекалии человека. Ручей скачет по своему ложу, сопровождая женщину. Склоны становятся все круче. Там, впереди, за поворотом, изломанная линия ландшафта снова срастается в целое. Ветер все холоднее. Женщина идет, сгибаясь от встречного ветра. Муж сегодня уже два раза запускал ее на полный ход. Потом его аккумулятор наконец-то разрядился, и он огромными прыжками преодолел все препятствия, отделяющие его от фабрики, оставив их под своими колесами. Почва скрежещет под ногами, но земля не размыкает своих клыков. На этой высоте она не исторгает из себя ничего, кроме каменных осыпей. Женщина давно уже не чувствует ног. Эта дорога упирается в маленькую лесопилку, которая чаще всего простаивает. Кому нечего кусать, тому нечего и распиливать. Мы здесь одни. Немногочисленные хижины и халупы по сторонам дороги равноценны и похожи друг на друга. Из труб тянется старый дым. Обитатели сушат у печки ручьи слез. Рядом с уборными во дворе высятся кучи отходов, валяется эмалированный чан, приобретенный лет пятьдесят назад, а то и больше. Поленница, старые ящики, кроличьи клетки, из которых текут реки крови. Коль убивает человек, то убивают волк и лиса, его великие образцы. Они крадутся к закуткам хлева, укутанные мраком. Они появляются только по ночам. Домашние животные заражаются от них бешенством и кусают людей, своих хозяев. Они предназначены в пищу друг другу.

С нашего места мы видим совсем маленькую фигурку женщины в конце ее пути. Солнце уже опустилось очень низко. Оно неловко склоняется в сторону отвесных скал. Сердечко ее ребенка бьется где-то в другом месте, бьется во имя спорта. Сын этой женщины, дитя человеческое, по правде говоря, очень труслив. Он старается выбирать спуск поположе, и его криков уже давно не слышно. Уж теперь-то женщине пора бы повернуть назад, ведь там, впереди, остался только Он, тот, кто висит на кресте, — висит, являя страдание, оставляющее в тени всякую прочую муку. Имея перед глазами этот прекрасный вид, не знаешь толком, стоит ли бесконечно продлевать мгновение и ради него отказаться от оставшегося времени, которое тебе еще предстоит. Фотографии часто пробуждают в нас такое впечатление, зато потом мы очень рады, что еще живем и можем эти фотографии рассматривать. Дело обстоит не так, будто мы можем отправить по почте время, нам еще оставшееся, и получить за это рекламный подарок. И все же все начинается сначала и не кончается никогда. Люди идут на поля и хотят захватить с собой впечатление, которое их усталые ноги получили, бродя по земле. Даже дети не желают ничего иного, кроме как просто существовать и по возможности быстро оказаться на склоне, едва они выскочили из кресла подъемника. Мы переводим невинное дыхание.

Ребенок этой женщины еще не способен видеть дальше своего носа. Его родителям приходится делать это за него, им даже приходится прочищать ему нос. И они молятся о том, чтобы их ребенок утер нос всем остальным. Иногда он, с глазами на мокром месте, еще тянется губами к матери, вполоборота отвернув лицо, уже освобожденный от сбруи своей скрипки. А что же его отец? В барах гостиниц окружного города он разглагольствует о теле своей жены как о создании какого-нибудь общества, спонсором которого выступает его фабрика, хотя он скоро будет вынужден покинуть рациональную лигу. С губ отца слетают резко пахнущие слова, которых не отыщешь ни в одной книге. Вовсе не годится так замусоливать живого человека, а потом вовсе даже и не читать его! Время ничего не может поделать с таким вот мужчиной, он вновь и вновь заявляет о себе. Господи Иисусе, его ведь не прихлопнешь как муху!