Глухомань. Отрицание отрицания

Его сослали в Сибирь, в село Шушенское. Здесь он с удовольствием занимался охотой, и однажды, по свидетельству его жены Надежды Крупской, в разлив пристал к островку, где и перестрелял всех зайцев, спасавшихся на этом клочке суши от наводнения. Крупская рассказывает, что пришлось день и ночь готовить пирожки с зайчатиной и одаривать ими всех вокруг. И этот «дед Мазай» существовал в Ленине всю жизнь: он упивался кровью, страданием и слезами несчастных перепуганных зайчишек.

Но главное не в этой отталкивающей черте характера: история не знает ни одного добряка-правителя, и тем не менее человечество ковыляет к лучшей доле, спотыкаясь, а то и падая по дороге. Главное — и самое трагичное для России — было то, что Ленин подцепил активный сифилис в той ссылке, почему и поехал не в Россию, а заграницу в попытке найти спасение от неминуемой и страшной участи сгнить заживо. Но и там врачи ничем не могли ему помочь, и он умер жалкой смертью полного идиота отнюдь не вследствие «отравленных пуль» Каплан, как разъясняла нам услужливая советская пропаганда.

Когда кандидат в наполеончики психологически, то есть, не разумом, а всем существом своим осознает крушение надежд, в нем просыпается затаенная жажда отрицания всего живого. Это прикрывается необходимостью классовой борьбы, трудностями периода или целесообразностью, и захвативший власть Ленин широко пользовался всеми этими объяснениями. Помните его хохот на Учредительном Собрании? Это было не торжество политического лидера, почувствовавшего близость победы. Это было торжество охотника, увидевшего остров, на котором пытались спастись от всероссийского потопа зайцы.

И началась охота. Ленин первым создал концлагеря, первым утвердил институт заложников, первым применил отравляющие вещества против собственного народа, первым ввел бессудные расстрелы, которые утверждались в лучшем случае «тройкой» заведомо преданных людей.

Так была включена первая ступень отрицания. Уничтожение жизни вообще, как таковой.

Этого Ленину было недостаточно. Необходимо было уничтожить душу народа, лишить его хотя бы загробной надежды на спасение. Эту надежду питала церковь тысячу с лишним лет.

Война, объявленная Советской властью церкви, была необыкновенна своей масштабностью, беспощадностью и последовательностью, почему и не имеет аналогов в истории человечества. Даже варвары и захватчики не поступали столь жестоко, а покорившие Русь татаро-монголы вообще не трогали ни церквей, ни монастырей, почему историки и утверждают, что ига, как такового, не существовало. Священнослужителей Русской православной церкви последователи большевиков топили и сжигали, распинали на церковных вратах и забивали ногами до смерти, а чудом уцелевших в этой повсеместной расправе ссылали в концлагеря. Храмы и церкви, мечети и синагоги взрывали и сжигали, а монастыри были превращены в застенки, потому что тюрем уже не хватало, Монахов и монахинь частью сослали в лагеря, частью разогнали, и нравственная мощь церкви была сведена к послушанию властям.

Иго Руси принесли большевики. И это знаменовало вторую ступень колеса отрицания.

Есть все основания предполагать, что идею НЭПа провел от имени Ленина Сталин. К тому времени душу Ленина уже отравил Сальери, и этот яд уничтожения во имя уничтожения окончательно восторжествовал в нем. А Сталин, лично получавший бюллетени о состоянии Вождя мирового пролетариата, уже планировал захватить единоличную власть, и ему не нужна была окончательно истощенная гражданской войной и бесконечными репрессиями голодная, озлобленная и безмерно отчаявшаяся страна. В такой стране трудно навести порядок, а потому ей необходима передышка перед очередной ступенью отрицания.

Этой ступенью стало отрицание всей мелкой буржуазии и прежде всего — крестьянства. Нэпманов тихо брали и тихо ссылали, но в огромной крестьянской войне тихо это никак не могло пройти. Для этой цели был выброшен лозунг об уничтожении кулака, как класса, мобилизовано 25 тысяч членов партии, подтянуты отряды НКВД, а в прессе началась широчайшая кампания по дискредитации зажиточных крестьян. Ничего подобного никогда не было ни в одной стране: само государство активно и целенаправленно разрушало фундамент, на котором стояло добрую тысячу лет.

Насильственная коллективизация вычеркнула из истории России крестьянство. Семнадцать лет им не выдавали паспортов, превратив их тем самым в крепостных, а потому все, кто только мог, бежали из деревень, где вместо заработка выдавали таинственные «трудодни». Уходившие служить в армию парни по окончанию службы устраивались в городах на любую работу, лишь бы получить паспорт. Следом за ними бежали и девушки, потому что исчезали лучшие женихи. Невостребованные невесты вербовались на любые «стройки коммунизма», месили босыми ногами бетон, клали шпалы на железных дорогах, до седьмого пота трудились на любых, самых тяжелых работах, только бы получить заветную прописку в городах, а с нею — и долгожданный паспорт.

Так постепенно, год за годом деревня выпадала в осадок отрицания. И осадок этот концентрировался в городах, вызывая в свою очередь отрицание городской жизни. Нет, это не было смешением, это было замещением, если учесть, что города тоже подверглись основательной чистке. Целые городские слои прошли через жернова закона отрицания отрицания: из них убирали в первую очередь интеллигенцию и остатки буржуазии, затем троцкистов и зиновьевцев, рыковцев и бухаринцев, слишком громких и чересчур тихих, слишком веселых или печальных сверх отпущенной сверху нормы. Бессмысленный террор охватил всю страну.

Несколько примеров.

За убийство немецкой социал-демократки Розы Люксембург в Царицыне расстреляли пятьсот заложников.

За убийство Председателя ЧК Петрограда Урицкого было расстреляно девять сотен заложников.

На убийство Кирова власти ответили не только расстрелами в Ленинграде и обширной ссылкой прежде всего интеллигенции в концлагеря, но и открытием массового, доселе не бывалого террора.

А из деревень продолжали бежать. Однако русская культура того времени еще не была единой, разделяясь на христианско-деревенскую, и дворянско-городскую. Мещанство занимало нишу меж этими двумя культурами, и крестьянство жалось к ним, поскольку они были ближе, нежели горожане, Так постепенно в результате безостановочного бегства из колхозов город переполнился мещанством крестьянской культуры, что, естественно, привело к господству этой культуры, давление которой мы все заметнее ощущаем и сегодня. Особенно этим отличается телевидение, назойливо навязывающее нам мещанские вкусы, мещанские игры, мещанские представления о роскошной жизни, в которой напрочь отсутствует вкус. Этот идеал мещанской мечты особенно ярко присутствует в рекламе.

Мы существуем в мещанском мире со всеми его ценностями, приоритетами и удовольствиями. Спорт потеснил культуру — для мещанина глазеть, кто победит, куда проще, нежели думать «Кто виноват?» и «Что делать?». Победа в спортивных состязаниях расценивается, как победа всей страны в целом. В искусстве на первое место вышел исполнитель, и актер ныне пользуется тем же успехом, каким пользовался среди русского кондового купечества.

Мы полностью утратили представление о великой русской культуре, когда-то восхищавшей весь мир. Заодно мы утратили и понимание родной истории, что весьма характерно для крестьянской культуры. Мы воспринимаем ее кусками, выхватывая из тысячелетней мозаики лишь наиболее яркие фрагменты.

Мы потеряли собственное неповторимое лицо, тем самым отправив в отрицание себя самих, как великую нацию. Мы продолжаем существовать в зловещем круге отрицания, заменив его обывательским копированием чужих обычаев, чужих привычек, чужого быта и даже чужой кухни.

Мы выпали в отрицание. Выпали. А ведь рецепта возвращения к самим себе не существует. Спросите об этом у наркоманов.

30.

А теперь вспомним о выселении кровопийцев-помещиков Вересковских по решению сельского схода. Собственно это не воспоминание, это всего лишь спуск по спирали отрицания к ее первым виткам.