Страница 11 из 35
Я уже был полностью во власти панического ужаса. Сердце рвалось из груди, кровь запульсировала в висках. Неодолимая сила земного притяжения тянула меня куда-то, всасывала в себя мое тело. Шепот все усиливался. Тьма проникала в мой дом, поглощая его, как и все прочее. Как и меня. Открыть глаза и посмотреть в глаза своему ужасу?
Оглянувшись на мгновение через плечо в разверстую, черную пасть двери, я различил во тьме громадных, мерзких чудовищ, сгрудившихся, налезавших друг на друга, пытавшихся войти в дверь в мою комнату, в мой мир. Усилием воли я попытался отогнать эту кошмарную картину. Ничего не получилось. И я погрузился в пучину всеохватывающего ужаса.
Я не сразу понял, очнулся уже, или еще нет: темнота вокруг была кромешной. Так я пролежал, наверно, целый час, пока не осознал, что мои глаза открыты. Сначала я попробовал подвигать ногами, затем руками и, наконец, головой. Было холодно, а в горле нестерпимо жгло. Очнулся я, лежа лицом вниз, прямо на полу. Воздух был спертым и жарким. Свет начинал понемногу проникать в комнату, но недостаточно. Некоторое время я лежал без движения, дожидаясь, чтобы глаза снова привыкли к темноте. Ну и жарища! Обливаясь потом, я расстегнул рубашку. Во сне я пустил слюну. Она размазалась по щеке, но мне все равно. Я кое-как наполовину стянул с себя мокрую рубаху и носком одного ботинка скинул с ноги другой. Кошмар прекратился, но вновь вернется. Он всегда возвращался. Нет, не всегда…
Все началось с того дня, когда я застрелил того монгола. Его звали… Черт, как же его звали? Джамбал… Не важно. Но все началось именно тогда. Я его убил, а он… Что сделал он? Он проклял меня. Проклял с того света. Я взял его металлический амулет. Подобрал его сверчка и оставил себе. И в туже ночь он явился ко мне. Кошмары начались тогда, с той ночи. Сверчок приходил каждую ночь. Я не видел его, но знал — это был именно сверчок. Не сразу, но понял, что это не просто кошмары и сны, а проклятье сверчка. Нет, проклятье этого Джамбал… этого монгола. Он приходил и шептал, словно приказывая мне. Он хотел, чтобы я что-то сделал, или хотел мучить меня до конца дней моих? Я не знал.
Но тогда я осознал одну вещь, встретившись с тьмой страха и ужаса. Понял наконец, что есть на свете кое-что страшнее самого невообразимого кошмара, страшнее самой смерти. Это боль без надежды на облегчение. Это смерть, которая никак не наступает, когда о ней молишь Бога. А хуже всего то, что ночные кошмары иногда сбываются. Я перестал спать, обращался к врачам, будь они не ладны. Никто не смог помочь. Даже в церковь сходил. Это я-то? Но стоило мне заснуть, и я вновь видел тьму.
А потом я остановил это. Остановил всё. Все кошмары. Странно, что я сразу не понял причины. Это не монгол приходил ко мне. Не он проклял меня. Сверчок. Я всегда носил с собой сверчка. Но только ночью он сползал, касаясь моей кожи. Ночью он являлся ко мне. Сверчок был проклят. Я понял это, когда однажды коснулся сверчка днем. И день стал ночью. И снова тьма поглотила меня. Я должен был избавиться от него. Тогда, еще тогда надо было просто выкинуть его в … в воду, пруд, например. И пусть покоится на дне.
Тогда я мог сделать это. Я еще был собой. Был… человеком. Но я оставил его. Просто убрал подальше. Держать его на расстоянии, не касаться. Этого оказалось достаточно, чтобы кошмары ушли. И я вернулся. Прежний я. Прощай бессонница. Мир обрел прежние краски, и все постепенно возвращалось на круги своя.
Но ненадолго. Совсем недавно он пробудился. Я не трогал его, не прикасался. Забыл о нем. Но он вернулся. И не только ночью. День стал превращаться в кошмар. Я уже не различал времени. Для меня все было едино. Только страх заполнял все пустоты во мне. Кем я был? Подполковник Охранного отделения Рождественский. У меня была семья, работа. А сверчок отнял все это. Лишил меня всего, кроме жизни. Когда все это вновь началось, я твердо решил избавиться от сверчка. И потерял сына. Я не мог прикасаться к предмету — он обжигал. Я не мог его ничем уничтожить. А он наказывал меня, лишая всего. Я в его власти. Я не знаю сколько уже дней заперт здесь, в своей комнате, в своем доме. Последней крепости моей души. Здесь я обороняюсь от него, укрываясь от сверчка в своих кошмарах. Я не могу выйти, не могу умереть.
Сверчок контролирует меня. Он мой хозяин. Дом пуст. Нет, не совсем. Оксана Федоровна оставалась. Убиралась во всем доме, кроме моей комнаты. Я не пускал ее. Она поддерживала во мне жизнь. Все остальные бросили меня или ушли, благодаря сверчку. Но ее он оставил. Здесь я и прозябал, держась на грани жизни и смерти. Окна были закрыты, и свет практически не проникал уже давно. Пыль, сырость и грязь — вот где я оказался. В кого превратился.
Тишина стояла во всем доме. Ни звука… Лестница не скрипела под тяжестью шагов, во тьме не раздавался никакой шум. И тут я отчетливо услыхал скрип нижней ступеньки, такой тихий, словно на нее ступил ребенок. А затем более тяжелый. Оксана Федоровна, как всегда в это время, поднималась, чтобы принести мне завтрак. Сверчок не мог позволить умереть мне от голода. Но вот второй звук. Там был кто-то еще. Гость? Давно меня никто не навещал. Я даже не знаю как давно я здесь, словно в изгнании, нахожусь. Но кто бы это мог быть? Я продолжал валяться на полу, обросший, бледный, и давно уже не видевший ни света, ни воды. Но рассудок еще сохранялся. Какая-то часть его по-крайней мере точно еще оставалась во мне.
Сначала в дверь тихонько постучали, но у меня не было ни сил, ни желания отвечать. И Оксана Федоровна, как обычно, видимо думая, что я еще сплю, открыла дверь, чтобы оставить еду на столе. Она не удивилась, застав меня бодрствующем — ее мало чем можно было удивить, после всего, что она тут видела, пока ухаживала за мной.
— К Вам сегодня гости, ваше высокоблагородие, — она продолжала меня так называть, хотя я уже всего лишился, после своих выходок. — Я не хотела их впускать, пока Вы спите, но раз уж Вы на ногах, не соизволите ли принять?
— К-кк-кто? — с трудом выговорил я. Язык заплетался. Давно ли я говорил с людьми?
— Да бросьте Вы. Мы с ним большие друзья. Вместе служили, вместе гуляли. Отбросим все эти церемонии. Пропустите меня в комнату… — увидев меня, мой гость застыл на пороге в неожиданности и замолчав на полуслове. — Я конечно всякое ожидал увидеть, после всего, что мне говорили, но… Как ты мог докатиться-то до ТАКОГО состояния, Андрей?
Я не мог ему ничего ответить. Я даже не сразу вспомнил своего давнего друга — Александра Николаевича Порошина. Я вспомнил, что в последние годы он служил на Кавказе, и мы давно уже с ним не виделись. Последний друг. Отнимет ли и его у меня сверчок. Александр, постояв еще немного на пороге, словно ожидая, что я все же скажу в свое оправдания, двинул смелым шагом по направлению к окну.
— Не порядок тут у тебя какой, Андрей. Я конечно слышал о твоих неприятностях. Семью потерял, приболел малость, из-за этого карьеру загубил свою. Некоторые говорили мне, что, мол, умом он тронулся. Но я-то давно тебя знаю. Ты у нас крепкий мужик. Да, потрепала тебя жизнь, но ты выстоишь. Знай, я верю в тебя, и ты сам должен верить. Зачем же запускать себя так-то. Мы все преодолеем вместе. На кого еще можно полагаться, как ни на друзей. На настоящих, а не тех, что бросили тебя вмиг.
Если бы он знал, что это не они меня бросили, а сверчок их заставил отвернуться. И тебя заставит, Сашка. Лучше бы ты не приходил. Оставил бы меня как все. Может и сохранил бы нормальную жизнь. Я уже чувствовал как сверчок оживает, как скребется у себя. А в это время, Сашка, уже подошел к окну и, с силой дернув шторы, впустил дневной свет в комнату. Он попал прямо на меня. И в каком-то диком ужасе я отпрянул в сторону, словно свет причинял мне непереносимую боль.
— Да что с тобой, Андрей? — Александр направился в мою сторону. — Скажи хоть что-нибудь. Или ты так и не узнал меня?
— Может вам все таки зайти в другой день, Александр Николаевич. Вы же видите, он Вас не понимает. У его Высокоблагородия давно уже не было посетителей. Он отвык немного от людей.