Страница 45 из 76
Помню, Джонатан на одном из моих первых занятий йогой говорил, что собака мордой вниз — поза для отдыха. Тогда я заподозрила, что он пытается нас обмануть — правда, непонятно, зачем ему это было нужно, — но теперь поняла, что это действительно так.
— Если чувствуете необходимость, отдохните в позе ребенка, — проговорила Минди. — Уважайте свою практику.
Ну уж нет, не собиралась я уважать свою практику! Я взглянула на себя в зеркало. У меня было не просто красное лицо, оно стало каким-то фиолетовым, малиновым, почти пурпурным. Как у старого немца с пивным брюхом, который собирается рухнуть с инфарктом.
Классы Фрэн напоминали алгебру. В них была логика. Они разворачивались логично, одна поза сменяла другую. Растяжка для одной группы мышц — работа с этими мышцами в позе, снова растяжка. Целый час мы раскрывали бедра, а потом делали паршва бакасану. Целый час тянули заднюю поверхность ног, а потом пробовали сесть на шпагат. Алгебра.
Но виньяса… виньяса требовала слепой веры, как дифференциальные уравнения. Куда приведут эти исчисления? Я понятия не имела. Но намерена была продолжать — и может быть, чего-нибудь бы и достигла. Как в пьесе Беккета: я больше не могу, но останавливаться не собираюсь.
«Прыжок веры» также нужно было сделать и в буквальном смысле. Мы то и дело прыгали из наклона вперед в планку; при этом отскакивать нужно было, как пружина, мощно, но мягко. Из собаки мордой вниз выпрыгивали в уттанасану. Делать это нужно было бесшумно.
— Парите, — наставляла нас Минди. — Если я вас слышу, значит, вы не задействуете ваш центр.
Это противоречило всему, что я прежде выучила о йоге. Нас учили входить в позу медленно и удерживать ее долго.
Но, несмотря ни на что, на следующий день я вернулась, и на следующий, и через день после этого. Постепенно мне открылась система виньясы, я ухватила ее суть. Виньяса затянула меня на следующие несколько лет. Ее ритм, ее скорость в точности соответствовали моему настрою. Мне не хотелось останавливаться, не хотелось воспринимать вещи такими, какие они есть. Нет, я стремилась к совершенству.
И виньяса с ее постоянным ритмом, виньяса, которая требовала от меня всего лишь полной безупречности, — о, она подходила мне идеально.
В нашем доме появились путеводители, на обложках которых красовались пляжи с пальмами и аквамариновая вода. Они были повсюду: на крышке унитаза, в кабинете, на кухонном столе. Я то и дело о них спотыкалась. Они падали из шкафов мне прямо на голову, давали ростки в саду. По крайней мере, так мне казалось — мне, которая не собиралась в Белиз.
Журнал Брюса отправлял его на задание. Оно стало кульминацией серии заданий, о которых можно лишь мечтать: каякинг в Мексиканском заливе, катание на лыжах в Австрии со сборной США, а теперь вот — экспедиция в джунгли Белиза. Белиза! Я пообещала себе, что буду всячески поощрять эти поездки. Конечно, когда он возвращался, я иногда ворчала, но никогда не пыталась удержать его до путешествия, старалась не завидовать его везению.
Наша жизнь не сильно отличалась от того, как мы жили до рождения Уилли, только вот теперь ее темп ускорился. У меня было больше работы, у Брюса тоже. Меньше времени на сон — как и у Брюса. Брюс также постоянно путешествовал по работе. И в Белиз отправлялся надолго. Он писал большую статью о женщине, которая организовала в джунглях заповедник и теперь вела борьбу против международной корпорации, задумавшей построить дамбу посреди нетронутых джунглей Белиза. Брюс ехал в экспедицию на место строительства с этой активисткой и группой фотографов и ученых. Пригласили ли меня? Нет.
Поездка прошла прекрасно.
Он мне обо всем рассказал, когда вернулся. Он летал сальвадорской авиакомпанией «ТАКА». Уже на борту самолета у него возникло ощущение, что Америка осталась далеко позади. По проходу в поисках выпивки слонялись усатые сальвадорцы, надвинув на лоб ковбойские шляпы и гордо выпятив брюшко, торчащее над пряжкой ремня; карибские бизнесмены в прозрачных рубашках и слаксах шуршали бумагами.
Он рассказал о столице Белиза, городе, построенном словно без всякого плана и системы. В нем были все внешние приметы тропиков: море, синее небо, пальмы, дома в колониальном стиле.
Но эти приметы как будто кто-то собирал, подбрасывал, и они приземлялись, то тут, то там. Высокие мутные волны Карибского моря разбивались о бетонный волнолом на окраине города. Здесь не было ни пляжа, ни набережной: громадное море, готовое взбушеваться, просто билось о бетонную стену.
Брюс рассказал, как сел в арендованную машину и уехал прочь с побережья. Он колесил по изумрудным долинам «библейского пояса» Белиза, а потом отправился в джунгли, где встретился с другими членами экспедиции и увидел много чего удивительного. Под кронами деревьев сверкали разноцветными перьями ара; гигантские синие бабочки свисали с ветвей, как маятники; в ночи кричали ревуны. Там были и костры по вечерам, и мачете, и крокодилы в речке. Когда Брюс рассказывал об этом, его лицо было живым. Он казался… счастливым. Я поняла, что не видела его таким уже давно.
Он решил, что хочет написать книгу. О Белизе. Документальный роман, действие которого происходит в Белизе. Брюс влюбился в эту страну. Его депрессия немного развеялась, а всё потому, что он открыл для себя новое интересное место. Экзотическую далекую страну. И это еще сильнее отдалило нас друг от друга.
Бывало, что мы забывали дышать, и Минди спешила нам напомнить.
— Выдох, — подсказывала она, когда мы тазом вперед выходили в собаку мордой вниз. Точнее, она произносила «выыыыыдох». И «вдоооох». Мы выпячивали грудь и прогибались в собаке мордой вверх, а она комментировала: — Вдоооох.
У Минди были клоны. Их было четыре или пять, таких Минди — серьезных, подтянутых молодых женщин с бицепсами, как у Анджелы Бассет. Они вели классы виньясы по всему городу. Иногда вид у них был такой серьезный и суровый, что они напоминали мне диких кошек. Лишь через несколько лет виньясе предстояло стать самым популярным и распространенным видом йоги, особенно в фитнес-клубах: еще бы, ведь она так похожа на аэробику! Но в те годы поклонников у нее было намного меньше.
Занимались виньясой почти одни женщины, и одной из причин, объяснявших их преданность этому стилю, была его эффективность. Эффективность совершенно определенного рода: от виньясы худели. Мне очень нужна была помощь такого рода. Потому что, откровенно говоря, мои формы начали расплываться. В этой книге я почти не описывала себя внешне. Фигура у меня средняя. Я довольно гибкая и умею одеваться так, чтобы скрыть лишние пару-тройку килограммов. Но у меня широкие бедра, а живот после двух кесаревых превратился в мягкую рыхлую губку, которой никогда больше не стать кирпичиками, что бы я ни делала.
Я помню всё плохое, что мне когда-либо говорили о моей фигуре.
«Клер жирная, потому что ест много жира». Это брат, за обеденным столом над тарелкой окорока. В 1976 году.
«Мне всё равно, толстая ты или нет». Приятель, после того как ущипнул меня за складку жира на животе, когда мы целовались. 1985 год.
«У тебя… славянский тип фигуры». Коллега в ресторане, Сан-Франциско, 1990 год, за несколько дней до мощного землетрясения.
«Твои лодыжки — как пивные бочки». Другой приятель, на этот раз в 1993 году. Этот хоть был честный.
Таких высказываний еще много. Сами понимаете. Я могла бы продолжать бесконечно. Думаю, все мы ведем подобный учет в голове — по крайней мере, все женщины. И эти слова провоцировали во мне странную реакцию (ха-ха!) — чувство вины. Мне стыдно быть толстой, даже немножко. Родители и брат очень худые, и я всегда считала, что тоже должна быть, как они.
В детстве я была пухленькой. И это не просто ложное представление о себе, нет, я смотрю на фотографии и вижу щеки под неровными кудряшками и брюшко под желтой футболкой. А вот мама: тростинка-хиппи с белоснежными зубами, длинными волосами, в очках-авиаторах. Ни грамма жира.