Страница 30 из 76
Фрэн не стала замедлять темп или менять структуру занятия; она просто говорила больше, не останавливаясь ни на секунду. Проводя нас через последовательность поз, она озвучивала каждое движение руки, каждый поворот головы. Я была свидетелем того, как она подстраивала занятие под учеников разного уровня, с разным строением тела, под беременных женщин и даже детей, которые изредка приходили на йогу с мамами, теперь же она приняла в наши ряды и слепую.
Мы разучивали стоячие балансы, что для меня сущее удовольствие: гарудасана с переплетением рук и ног; простая поза дерева; шатающийся полумесяц; поза воина 3. Для этих балансов не нужна была сила рук; их я могла выполнить за счет мышц. Почему-то стоячие балансы давались мне успешно, чего не скажешь о других позах.
Таков был мой йоговский девиз: бесконечное упорство. Я решила, и я сделаю. Несмотря ни на что. Я готова была приложить максимум усилий. Не все позы сдавались под таким напором, но с позами стоя методика работала. Я тогда не понимала иронии: пыталась обрести свободу, осваивая позы через силу.
В «Хатха-йога Прадипике» есть загадочный отрывок, где перечисляются «враги» йогина. Список включает абсолютные запреты вроде переедания и болтливости. В нем также есть «чрезмерное усилие». Мне это показалось непостижимым. Что такое йога, если не усилие? Еще не скоро наступит тот день, когда я смогу принять идею о том, что моя практика, возможно, станет лучше, если я не буду так убиваться. И совсем не скоро — день, когда я начну задаваться вопросом: а нужно ли вообще пытаться улучшить свою практику?
Поскольку я привыкла полагаться на силу воли и свое природное упрямство, в позах стоя я чувствовала себя мастером. Они заставляли меня ощущать себя сильной, прекрасной и не портили прическу. Всю неделю мы разучивали позу, известную под разными названиями: танцующий Шива, повелитель танца или король танца. Большинство из нас делали ту или иную версию натараджасаны на обычных занятиях фитнесом: в далеких от йоги кругах эта поза имеет неромантичное название «растяжки для мышц передней поверхности бедра». В йоге поза делается так: нужно встать прямо, согнуть одну ногу, допустим, левую, потянуться левой рукой за спину и схватить левую стопу за внутренний край. Затем тянуться стопой вверх и одновременно наклоняться вперед, вытягивая правую руку перед собой и всем своим видом говоря: вперед! Вперед! Не останавливаться! Конечная цель — поднять стопу так высоко, чтобы ухватиться за нее двумя руками, подняв их над головой.
Стоял теплый весенний день, и входная дверь была открыта. Может, потому, что я несколько лет работала кинокритиком и видела столько сцен ужасного насилия, сколько не снилось и закоренелым преступникам, открытая дверь в йога-студии показалась мне приглашением для вооруженных головорезов: ну заходите же! Убейте нас всех! Мы же безобидны! И совсем уязвимы! Йога-студия была недалеко от Зеленого озера, и ветерок принес запах воды.
Я с трудом оторвалась от мыслей об убийцах, рыщущих по улицам, и обратилась к непосредственной задаче — меня шатало, как обычно бывает, когда теряешь сосредоточение. Я взглянула на свою руку — та тряслась. Довольно сильно. Так, что видно было невооруженным глазом. Мне вдруг показалось, что моя трясущаяся рука всем бросается в глаза. Я оглянулась посмотреть, не таращатся ли все на мою безумно вибрирующую руку. И тут же вывалилась из позы.
Я снова подхватила себя за стопу и сделала глубокий вдох. Попробовала еще раз, дрожа сильнее, чем когда-либо. Есть такое сравнение: «как осиновый листок». Редко бывает, чтобы самая простая аналогия попадала в точку. Обычно в качестве аналогии мы используем преувеличение («большой, как дом»). Но дрожать, как осиновый листок, — не преувеличение. А очень подходящее сравнение. Когда ты дрожишь, то чувствуешь себя невесомым, тонким, как бумага, как листок.
Мне ли не знать. Меня всю жизнь преследовала дрожь в руках — одна из странных физических проблем, что бывают у людей. Когда мне было шесть лет, в кабинете врача руки у меня так тряслись, что я расплескала анализ мочи из стаканчика прямо на свои клетчатые брюки. Любимые брюки, между прочим. Были любимыми до того случая.
Эта дрожь — окошко, через которое можно увидеть кусочек моего уродливого, слабого, беспокойного «я». Я ужасно стыжусь его. Оно не дает мне покоя. К примеру, мне не так уж часто в жизни приходится ходить на деловые обеды, и они, по идее, должны бы нравиться — я же ем, а кто-то другой платит! Но вместо этого они превращаются в лихорадочные попытки успокоить трясущиеся руки. Суп? Абсолютно исключено. Салат? Тоже слишком сложно, чтобы есть вилкой, много подцеплять, и большая вероятность промахнуться. Мясо нужно резать, кому это нужно? Идеальный вариант — сэндвич: покрепче ухватиться двумя руками, молча воззвать к Деве Марии и надеяться на лучшее.
Вся моя жизнь — сплошная борьба с этой трясучкой. В колледже я всю курсовую умудрялась уместить на одну страницу, лишь бы не пришлось листать бумаги. Перед важным собеседованием опрокинула бокал пива, чтобы успокоить нервы. (Хотя этот случай, пожалуй, к тремору отношения не имеет. Это мои проблемы с алкоголем. Иногда я их путаю.)
То собеседование прошло удачно. (Не то чтобы я советую использовать эту методику.) Но когда я вышла на работу в местной еженедельной газете, возникла новая проблема. Руки у меня всегда немножко дрожат, но когда я нервничаю, начинают просто с ума сходить. А поскольку работа была новая, нервничала я сильно. Попробуйте печатать с дрожащими руками. Мои статьи были похожи на записки с требованием выкупа.
Особенно нервничала я в присутствии одного из коллег. Заметки Брюса в газете я читала уже несколько лет. Иногда казалось, что он единственный пишет хоть сколько-нибудь осмысленно. Он писал чистым понятным языком, и словарный запас у него был огромный. Я, можно сказать, следила за его карьерой. Когда он стал редактором антологии писателей с северо-запада США, я ужасно разозлилась. Это я должна была редактировать эту книгу, мне это судьбой было предназначено, если такое вообще возможно. И неважно, что тогда я не была ни писателем, ни редактором. (Я была, как уже рассказывала, вечной студенткой, большую часть своего времени проводившей на рок-концертах.)
Брюс писал так грамотно и уверенно, что я думала: он старый или по крайней мере средних лет. В двадцать с небольшим люди так не пишут.
И вот, когда я устроилась штатным журналистом в ту же газету, в первый рабочий день наш вежливый издатель устроил мне экскурсию по редакции. У матричного стола он задержался. (Матричный стол! Как вы уже поняли, мне тысяча лет.) Пыжась от отцовской гордости, он представил мне Брюса, журналиста и редактора, чьей эрудицией я так долго восхищалась. На меня смотрел мальчишка. Человек, чьей карьере я завидовала, оказался одного со мной возраста.
Моей первой реакцией, как можно предположить, было дать ему в глаз.
Я внимательно наблюдала за ним в офисе. Мы были единственными двумя критиками в редакции. Я отвечала за фильмы, он — за книги, поэтому у него с самого начала было моральное преимущество. Он бродил по офису с сердитым видом: мол, со мной лучше не заговаривать. Но стоило подойти к его столу, как он превращался в болтуна, каких поискать. Мне нравились его статьи, нравилось, что он не стеснялся признаваться: одежду ему выбирает мама. Он производил впечатление человека, внутри которого скрыты сокровища: стоит лишь копнуть, и на тебя польются все дары, о которых только мечтаешь. Мне нравилось смотреть на его длинные запястья и большие, как лопаты, кисти, когда он стучал по клавиатуре. Он же потом признался, что подолгу глазел на мою открытую шею, когда я печатала (дрожа) в другом конце комнаты.
Однажды мы сидели в грязных креслах в редакции и вели свойственный молодым людям захватывающий разговор о том, чем мечтаем заняться в жизни. Я была очень взволнована, сидя напротив этого высокого и серьезного молодого человека. Мне очень хотелось произвести впечатление. Я долго рассказывала о том, как бы мне хотелось написать значительный литературный роман. Когда я наконец закончила, Брюс сказал: «А я бы просто хотел зарабатывать писательством до конца жизни». Такой прагматичный подход в сочетании с его талантом удивил меня и даже очаровал. Тогда я не понимала, что больше всего он беспокоится из-за денег — денежная проблема всегда преследовала его, булькая, как деготь в черной яме.