Все возможно, детка

Придя в последний раз на работу, я заглянул в студию утреннего шоу к Чарли Стоуну, чтобы попрощаться.

— А? Что? Ну ладно, бывай, рад был познакомиться, — сказал он. — А ты, кстати, кто такой?

По-моему, такое прощание с редактором является достойной и, самое главное, справедливой эпитафией моей так толком и не начавшейся карьере в области молодежного радиовещания.

Люси я о своем увольнении не сказал. Ума не приложу, как ей это объяснить. Она же понятия не имеет, чем я в последнее время занимаюсь. Да ладно, в конце концов, одной ложью больше, одной меньше — какая разница. Хуже уже не будет.

Сегодня у нас было большое совещание по поводу сценария. Как-никак, с завтрашнего дня у нас начинается съемочный период. Состоялось совещание в офисе «Эбав Лайн Филмз» в Сохо, потому что Эвану, видите ли, было «обломно переться» к нам в центр. По этой уважительной причине в Сохо пришлось переться Джорджу, Тревору и даже Найджелу. Меня сегодня осенило: пожалуй, Найджел на самом деле вовсе не настолько крут, как хочет казаться другим, да и самому себе. В конце концов, взять даже сегодняшнюю ситуацию: Би-би-си вкладывает в этот фильм львиную долю денег, а Найджел при этом позволяет обращаться с нашей корпорацией как с младшим партнером. И кому позволяет: трем паяцам с идиотскими стрижками, которые снимают пару жалких комнатушек в Сохо.

Почему, спрашивается? Да потому, что это кино. Весь мир околдован кинематографом, неподражаемым сиянием серебристого экрана. По крайней мере, я могу утверждать это в отношении тех, кто работает в области масс-медиа в Лондоне, а для нас — тех, кто работает в этой области, — Лондон и есть весь мир. Все остальные формы повествовательного искусства внезапно стали устаревшими и невыносимо скучными по сравнению с кино. Книги, театр, телевидение? Кое-что по-своему неплохо, но при серьезном анализе становится понятно, что все это — скука смертная. Старомодная скучища, пропахшая нафталином, которую только и можно рассматривать в качестве одной из ступенек исторической лестницы, подводящей нас к единственной подлинной вершине — волшебному и сверкающему миру кинематографа! Стоит писателю выпустить новый роман, как первый же берущий у него интервью журналист спрашивает: «Ваша книга будет экранизирована?» Стоит актеру получить роль в телевизионном мини-сериале с бюджетом в десять миллионов фунтов, как он начинает несколько смущенно оправдываться перед друзьями: «Да, конечно, неплохо, но ведь это всего лишь для телевидения». Режиссеры существующих на государственные субсидии театров в поте лица ищут пьесы, по которым можно было делать спектакли, по возможности похожие на фильмы (насколько это позволяют пустая сцена, четверо актеров и один стул). При этом каждый из них втайне лелеет мечту о том, что когда-нибудь он станет настолько модным и успешным, что сможет наплевать на театр и заняться наконец настоящим делом — снимать кино. Все дело, понимаете ли, в Голливуде. Вот уже девяносто лет мы живем под его гипнозом. Нам все еще хочется пробиться туда. И если никому из работающих на Би-би-си Голливуд не светит, то кто-нибудь из «Эбав Лайн Филмз» все-таки может туда попасть, что и доказывает пример Эвана. Вот почему гора была вынуждена идти к Магомету.

Признаюсь сразу: совещание прошло и, более того, закончилось очень удачно для меня. Для начала все согласились, что вариант сценария, который имеется на текущий момент, не только всем нравится, но и заслуживает похвалы. Великолепно — именно это слово носилось в воздухе. Эван дал всем понять, что он тоже очень доволен.

Почувствовав настроение Эвана и перехватив у него эстафетную палочку, Петра вытащила ворох факсов и объявила, что Лос-Анджелес и Нью- Йорк тоже очень довольны, и вообще все очень, очень довольны.

Настоящий триумф любви к моей скромной персоне.

Затем настал черед неизбежного ушата холодной воды. Такое происходит с авторами сценариев постоянно, на всех обсуждениях, абсолютно независимо от того, насколько бурными были восторги всех собравшихся на этих обсуждениях.

Все идет хорошо до тех пор, пока кто-нибудь не произнесет роковые, имеющие силу заклинания слова: «…за исключением». Да я сам сотни раз говорил такое авторам: «Всем очень понравилось, и я тоже считаю, что вам многое удалось, за исключением…»

— За исключением финала, — сказал Найджел, и все дружно кивнули.

Ну что ж, удар был нанесен честно и по правилам — с этим не поспоришь.

— Имеется в виду отсутствие такового, — сказала Петра, взяв на себя труд облечь невысказанные сомнения других.

Я понял, что наступил момент дать последний, явно безнадежный бой. Учитывая то, насколько мы с Люси сейчас близки к реальной развязке — счастливой или нет, — я не то чтобы не считаю себя вправе, но просто не могу найти в себе сил определиться с тем, каков будет финал моей истории. Похоже, Люси все-таки была права, постоянно повторяя одну и ту же, казалось бы, банальную фразу: писать нужно от сердца. То, что пишешь, должно исходить из глубины твоей души. И вот сейчас у меня не хватает духу решить судьбу моих героев. Я просто понятия не имею, как отреагирую на столь долгожданное известие, когда оно придет, поэтому и не могу себе представить, как будут реагировать мои герои, что они будут чувствовать и как себя поведут. Это вовсе не значит, что я просто перенесу наши с Люси чувства на Колина и Рейчел. То есть вполне возможно, финал фильма будет совпадать с тем, что получится у нас в жизни, но это вовсе не обязательно. Пока я этого просто не знаю.

— Послушайте, речь ведь идет всего об одной последней странице, — сказал я. — Даже о нескольких последних строчках. Я все допишу и принесу вам, как обещал: через несколько дней.

— Но, Сэм, — запротестовал Найджел, — Эван ведь начинав!' снимать уже на следующей неделе.

— Но ведь его никто не заставляет снимать, начиная с конца, правда? — возразил я и с надеждой посмотрел на Эвана, который сидел молча, загадочно глядя в бокал с минералкой со столь свойственным ему и всем остальным режиссерам выражением лица: «Свой вердикт я вынесу, когда сочту нужным».

— При всем моем к вам уважении, — сказала Петра — и голос ее прозвучал не более ласково, чем лязганье передернутого затвора, — мне представляется очень трудной, практически невыполнимой задачей удерживать на крючке американских прокатчиков и, главное, их деньги, если на начало съемочного периода мы не сможем сообщить им, чем заканчивается фильм.

— Ну не знаю я, чем он закончится, — взмолился я. — Прошу прощения, но хоть убейте: не знаю.

Эван тем временем выбрался из глубин своего кокона и величественно протянул руку к вазочке с оливками.

— Слушайте, вообще-то это мой фильм. Надеюсь, с этим все согласны? — осведомился он таким тоном, каким общаются с миром только кинорежиссеры. Вообще-то сценарий фильма написал я. Разные люди дали деньги на съемки. Не одна сотня человек так или иначе вовлечена в процесс производства Но в конце концов это будет, конечно, «его» фильм, «фильм Эвана Проклеймера». В другой ситуации я бы непременно высказался по этому поводу (хотя не уверен, что у меня хватило бы смелости), но поскольку выяснилось, что Эван на моей стороне, естественно, я промолчал.

— Я уже неоднократно давал понять, — продолжал он, — что если Сэму не хочется писать финальную сцену раньше времени, то пусть так оно и будет. Такая неизвестность будет отличной мотивацией для актеров, да и нам всем не даст расслабиться. Актеры играют людей, которые живут в подвешенном состоянии — жить или не жить. И лично я даже рад, что у меня есть такая возможность помочь актерам существовать во время съемок в состоянии неопределенности. Пускай попереживают всерьез. Импровизация — это и есть самая животворная сила для творческого поиска.

Что я могу на это сказать? По крайней мере, все остальные после этого заткнулись.

В Хаммерсмите, недалеко от эстакады, по которой я проезжаю, направляясь в клинику, стоит церквушка, которую я про себя назвала «одинокой церковью». Так получилось, потому что при строительстве развязки она оказалась практически полностью отгорожена шоссе и эстакадами от тех кварталов, для жителей которых была построена. Миллионы людей видят ее ежегодно, проносясь мимо со скоростью не менее пятидесяти миль в час. Ее шпиль вырастает на фоне неба, как только сворачиваешь на развязку, по которой с шоссе М4 можно попасть на автостраду А4. Церковь очень красивая, хотя понять это можно только вблизи, оказавшись буквально футах в десяти от нее. Каким-то чудом я туда сегодня забрела. Я решила немного прогуляться после очередного посещения клиники и сама не заметила, как прошагала две или даже три мили, опомнившись лишь под стенами одинокой церкви, которая называется, как я теперь знаю, церковью Святого Павла. Раньше мне не приходилось видеть нижние две трети этого здания, но я сразу поняла, что это та самая церковь, по переплетению дорог вокруг нее, по шуму и дыму, долетавшим оттуда. В церковь я заходить не стала, но, присев неподалеку на травку, попыталась найти в себе веру, чтобы было кому молиться. Не знаю, удалось ли мне в итоге это сделать должным образом. Я ведь не знаю, что испытывает по-настоящему верующий человек во время молитвы своему божеству. По-моему, немногие это знают. Для этого надо быть по-настоящему религиозным человеком. Я же поступила так: сосредоточилась изо всех сил и постаралась думать о том, почему именно я заслуживаю права иметь ребенка. В этих раздумьях я пришла к выводу, что заслуживаю этого хотя бы потому, что желаю стать матерью больше всех на свете. Надеюсь, в некотором роде это можно посчитать молитвой. По крайней мере, обращением к судьбе. Ждать ответа осталось недолго. Пара недель — и мы все узнаем.