Блондинка. Том II

Эдди Дж. отрицательно помотал головой. Норма Джин умоляющим голоском продолжала настаивать:

— Мы же не можем притворяться, что он не болен. Что с ним не происходит ничего страшного!

— Почему нет? — сказал Эдди Дж.

Однако, когда они свернули с извилистого Лаурел-Каньон-драйв на бульвар и двинулись к Сансет, Касс удивил их. Сел, вздыхая и смешно надувая щеки, и рассмеялся. А потом несколько смущенно заметил:

— Господи. Извиняюсь. Не помню, что именно вытворял, но, подозреваю, что-то нехорошее. Не дуйтесь на меня, ладно? — И он легонько сжал шею Эдди Дж. пальцами, а затем точно так же сжал шейку Нормы Джин. Пальцы были ледяными, но прикосновение их подействовало умиротворяюще. И Эдди Дж., и Норма Джин вздрогнули и почувствовали, что их так и пронзило желание. — А знаете, из-за чего все это? Из-за беременности. Она очень заразительна. Норма так и пышет здоровьем и так здраво обо всем рассуждает, неудивительно, что у одного из Близнецов поехала крыша. И если кто не возражает против продолжения наших игр, так это я.

Все это прозвучало так убедительно и походило на странное и сложное стихотворение. Хоть и не понимаешь, в чем суть, а веришь каждому слову.

Этот сон… Красивая белокурая женщина склонилась над ней и нетерпеливо дергала ее за руки. Белокурая женщина, она была так красива, что невозможно смотреть. Стоило мельком взглянуть на ослепительное лицо и тут же хотелось отпрянуть.

А вышла она из зеркала. И ноги у нее были, как ножницы, а глаза — огонь. А волнистые бесцветные волосы вздымались и шевелились, как щупальца. Отдай его мне! Ты, глупая слезливая корова!Она пыталась вырвать плачущего младенца из слабеющих рук Нормы Джин. Нет. Не то ты выбрала время. Это мое время! Ты не посмеешь этого отрицать!

«Куда уходишь ты, когда исчезаешь?»

Жизнь и сны — листы из одной и той же книги.

Однажды утром она проснулась с ощущением, будто знает, что надо делать.

Было это на следующее утро после посещения «Кипарисов». После посещения Лейквуда.

Утро после долгой ночи, когда ее мягкое беспомощное тело захлестывали, словно морские валы, тяжелые сны.

Она позвонила Зет, с которым не говорила и не виделась со дня премьеры. Описала ему ситуацию. Заплакала. Может, Зет сочтет эти слезы хорошо отрепетированными, а может — и нет. Зет слушал ее молча, не перебивая. Она могла бы подумать, что он шокирован и потому молчит, но на деле молчание имело чисто практический смысл. Зет в его положении слышал эти слова, этот банальный и давно надоевший всем сценарий, написанный анонимным автором, множество раз.

— Вот что, Мэрилин. Могу посоветовать одно. Обратись к Ивет, — это имя он произнес, как «Ивей». Прежде Норма Джин его не слышала. — Ну, ты же знаешь Ивет. Она тебе поможет.

Ивет была секретаршей мистера Зет. Норма Джин вспомнила ее. Вспомнила то постыдное утро, когда вышла из Птичника. О, сколько же лет прошло с тех пор! Это было еще до того, как Норма Джин получила имя.То невинное время казалось настолько далеким, что теперь она даже не могла толком вспомнить ту девушку, которой была, и даже окоченевшие чучела птиц в Птичнике казались ей нереальными. Нет, не то чтобы она не видела их, не рассматривала, не слышала их жалобных криков, криков боли и страха. Но казалось, все это произошло с кем-то другим. Или произошло в фильме. А вот в каком, мог определить разве что только Касс Чаплин. Кажется, Д.У. Гриффита?..

Тогда Ивет отвела взгляд. Взгляд, в котором читались жалость и презрение. Дамская комната вон там.

Ивет сняла трубку. И проявила сочувствие, и деликатность, и полное понимание, и показалась по голосу старше, чем помнила Норма Джин. Называла ее исключительно «Мэрилин». А впрочем, что тут удивительного? Ведь на Студии она была Мэрилин. Все эти годы, промчавшиеся так быстро, что казались теперь вечностью, она была Мэрилин. Ивет сказала:

— Мэрилин? Я все устрою. И буду сама сопровождать вас. Договоримся на завтра. Утром, ровно в восемь, я за вами заеду. Нам придется проехать всего несколько миль, это сразу за Уилширом. Нормальная клиника, благоустроенная. Никаких подпольных штучек, ничего опасного. Врач очень опытный. Ему ассистирует медсестра. Надолго вы там не задержитесь. Но, если хотите, можете пробыть день. Поспать, отдохнуть. Вам дадут наркоз. Вы ничегоне почувствуете. Вернее, что-топочувствуете, но только когда придете в себя. Когда действие наркоза кончится. Но и это тоже не страшно. И все скоро пройдет, и вы будете чувствовать себя просто великолепно. Верьте мне. Вы меня слушаете, Мэрилин?

— Д-да.

— Тогда я заеду за вами завтра утром, ровно в восемь. Если что-то изменится, перезвоню.

Она не перезвонила.

Бывший Спортсмен и Блондинка Актриса: Свидание

Ты думаешь, что играешь, и вдруг с удивлением обнаруживаешь — это и есть твое истинное «я».

Бывший Спортсмен пригласил Блондинку Актрису отобедать с ним в стейк-хаус «Вилларс» в Беверли-Хиллз. То было первое их свидание. Они обедали там с 20.10 до 23.00 вечера. Над столиком плавал рассеянный и приятный золотистый свет.

Блистательную пару исподтишка разглядывали в зеркалах другие обедающие в «Вилларс», одном из самых дорогих и эксклюзивных ресторанов в Беверли-Хиллз. Глаза сами так и тянулись к ним. Было замечено, что Бывший Спортсмен, известный своей неразговорчивостью, равно как и замечательным умением играть в бейсбол, вначале говорил совсем мало, но все свои мысли и чувства выражал взглядами. А взгляд у него был пламенный, — как у истинного итальянца, и глаза — выразительные и темные. Красивое, немного лошадиное лицо было тщательно выбрито и выглядело удивительно молодо для его лет. Черные волосы, начавшие редеть на висках, казались в зеркалах особенно густыми и не тронутыми сединой. Подобно какому — нибудь банкиру или адвокату, он был одет в темно-синий в мелкую полоску костюм, накрахмаленную белую рубашку и начищенные до ослепительного блеска черные туфли из дорогой кожи. Галстук тоже темно-синий, и на нем белым и желтым шелком вышиты крошечные бейсбольные биты. Делая заказ официанту, он говорил каким-то странно размеренным голосом. Она будет… а я буду… Она будет… а я буду… Она будет, а я буду…

Блондинка Актриса была невероятно хороша собой, но заметно нервничала. Прямо как инженю при первом выходе на сцену. Временами она так волновалась, что ее отражение в зеркалах начинало дрожать и становилось затуманенным, будто подернутым облачком пара, и тогда мы ее почти не видели. Но иногда, когда она смеялась, ее красные губы так и сверкали, и это все, что мы тогда видели. Не рот, а причинное место. В том и состоял ее секрет. Неужели она так тупа, что не понимает этого?Некоторые наблюдатели в «Вилларс» сделали вывод, что Блондинка Актриса выглядит «в точности» как на своих фотографиях; другим же показалось, что между ней и ее снимками «нет абсолютно ничего общего». Блондинка Актриса была одета — и это явилось для многих сюрпризом, поскольку ее привыкли видеть в декольтированных, платьях ярко-алого цвета, или платьях ослепительно белого цвета, или же в абсолютно черных платьях, тоже, разумеется, декольтированных — в пастельно-розовое платье для коктейля из шерсти с шелком. С какой-то совершенно девичьей плиссированной юбочкой и расшитым жемчужинами корсажем, а также высоким плотно облегающим шею воротом, который она бессознательно теребила наманиюоренными ноготками. А над левой грудью была приколота кремово-белая гардения, которую она с робкой улыбкой, адресованной Бывшему Спортсмену, время от времени нюхала.

Как это мило! Огромное вам спасибо! Гардения — мой любимый цветок.

При этом Бывший Спортсмен краснел от удовольствия, и физиономия его темнела, наливаясь кровью. Казалось, он все время порывался что-то сказать, но не говорил. Он улыбался, он хмурился. Левый глаз слегка подергивался от тика. Свет, исходящий от этой блистательной пары за столиком, дрожал и переливался, словно отражение в воде. Бывший Спортсмен был потрясен красотой Блондинки Актрисы или же напуган ею. Некоторые наблюдатели сочли, что он не одобряет столь ослепительной красоты и время от времени раздраженно оглядывает освещенный свечами зал, будто ловит неодобрительное гудение голосов, будто чувствует, что мы за ними наблюдаем. И тогда все мы тотчас же отводили глаза.