Страница 7 из 48
ДОЖДЬ НАВИСАЛ над городом, словно плотный душ, всё предполуденное время. Теперь начало проясняться. И свет показался ей безжалостно резким.
Ребёнок зовёт маму. Кто-то неразборчиво что-то говорит за её спиной. Её оттолкнул в сторону какой-то толстый человек. Автобус обдаёт тротуар потоками воды с тяжёлых колёс.
Только на миг она останавливается, будто приклеенная к асфальту, одна-единственная застывшая фигура во всей этой суматохе. Потом она снова начинает двигаться среди людей, среди всех остальных.
Енни бредёт по городу. Она не торопится, у неё нет никакого спешного дела. Она уже больше не часть этого оглушающего человеческого водоворота.
Впервые в жизни она была предоставлена самой себе. Она не узнавала себя здесь, на площади Торгальменнинген, где люди механически, как в старых немых фильмах, торопятся и окружают тебя со всех сторон. Она боялась, боялась…
РЕНТГЕН
ЭТО НАЧАЛОСЬ просто с опухших лимфатических узлов. И она понимала, что это может означать. Это могло означать конец всего. Но могло обернуться и безобидным инфекционным заболеванием. Весьма вероятно, что так оно и было. Но всё-таки… она посетила врача… Ведь дело не только в лимфатических узлах. Она была так невообразимо слаба. И так голодна. Она ела, ела и никак не могла насытиться. И ещё — головокружение, у неё в последнее время так чертовски кружилась голова.
Врач осмотрел её. Сначала, естественно, лимфатические узлы, а потом всю целиком. Он назначил ей полное медицинское обследование.
Он расспрашивал ёе о чём-то, вроде связанном с едой.
Потом у неё взяли один за другим анализы крови, целый набор. Она и не знала, что можно сделать столько разных анализов крови.
Через несколько дней её опять вызвали к врачу. Эго было в понедельник перед Пасхой.
За осторожными высказываниями врача она почувствовала: что-то неладно, что-то в самом деле было неладно.
— Ты не совсем здорова, нет…
При этом он как-то странно посмотрел на неё… Потом, на следующий день, провели рентгеновское обследование, делали снимки. Это было в среду перед Пасхальными праздниками.
Енни знала, что рентген опасен. Но то, что вся атмосфера в институте Рентгена окажется так опасна, так радиоактивна!..
Она обратилась к женщине среднего возраста у стойки и назвала свою фамилию… потом фамилию врача. Сестра тут же нашла серый конверт со снимками — словно бы она целый день только и делала, что ждала, когда она — Енни — явится забрать их.
В большом конверте лежал меньшего размера белый конверт. Сестра вынула оттуда справку в формате А5 с текстом, напечатанным на машинке. Пациентка успела только заметить, что несколько строк сестра подчеркнула, прежде чем сунула лист в большой конверт со снимками. Сестра так странно посмотрела на неё, протягивая конверт с просьбой передать его врачу…
Енни выбежала на улицу, где ещё долгое время простояла с конвертом в руке.
Она была так одинока, так одинока, абсолютно, до мозга костей!
Она стояла, держа в руках свой внутренний портрет. Насколько он бесконечно важнее её портрета внешнего!
Конверт был запечатан. Надпись гласила: ДЛЯ ВРАЧА. ВСКРЫТЬ ТОЛЬКО ВРАЧУ.
Нет, ей надо вести себя как можно более пристойно. Енни была не из тех, кто совершает что-либо опрометчивое в приступе аффекта. Ей следовало быть надёжным курьером. Её внутренний портрет необходимо отдать врачу в нераспечатанном виде.
Несмотря на это, было бы глупо провоцировать врача. Это могло отразиться на диагнозе…
А правда заключалась в том, что ей не хотелось медлить, ей хотелось тут же сломать печать, если б она только посмела. Ведь кто такой врач? Разве это тело не её?
И она снова записалась на приём. Её тут же записали.
— Приходите, только сразу, — сказала сестра.
У сестры, пожалуй, имелись свои информационные каналы. Было достаточно ясно, где она — Енни — находилась. От этого никуда не убежать.
Преимущество твоей болезни заключалось в том, что тебя принимали всерьёз. И притом вежливо, внимательно… Теперь Енни представляла собой «медицинский случай». Теперь она стала знаменитостью.
Конверт! Врач так странно смотрел на неё, когда она подавала ему конверт…
Вот тут всё сразу и навалилось. С ядовитым добросердечием, а в голосе такое ужасающее участие, просто злокачественное…
Она тут же встала, как только он открыл конверт.
— Сядь, — сказал он. Приглашая. Приказывая. Улыбаясь.
Времени у него было теперь достаточно. Врач, у которого достаточно времени! Это — плохой знак.
Где она видела эту улыбку раньше? Улыбку, смешанную с профессиональной решительностью и с этим самым — мы справимся! Я возьму это дело…
Он зачитал краткое заключение рентгенолога. Затем сам бросил беглый взгляд на снимки. Для порядка. Наконец, перед тем как сесть за письменный стол, на котором лежал отвратительный конверт, он посмотрел на часы (зачем?).
— Ты не совсем здорова, нет. Ты — больна. Ты действительнобольна…
Эти слова она запомнила хорошенько. Они были высечены в камне. Но больше она из этой беседы ничего не запомнила. Остальное же, одна-единственная душераздирающая сцена, единственное, во что она теперь верила, — это само решение, приговор, диагноз.
Вероятно — я полагаю, мы должны быть совершенно откровенны друг с другом и т. д., — вероятно, у неё был далеко зашедший прогрессирующий рак с метастазами в лимфатическую систему. Тем хуже, тем хуже… Поэтому у неё и увеличились эти самые лимфатические узлы. А снимки, снимки показывали активность лимфатической системы и внутри тоже… Прошло столько времени! Трудно обнаружить подобные вещи вовремя и т. д. … Но — ничего невозможного в наши дни нет. Никогда не бывает слишком поздно начать лечение… только бы боги поддержали больную. В первую очередь её было бы лучше всего поместить в Радиологическую клинику в Осло, чтобы снова пройти обследование. Как можно скорее, ну, скажем, после Пасхи… Потому что в наши дни, когда всё происходит так быстро, только это был бы лучший выход. Разумеется, в Америке есть врач, творящий чудеса как раз в таких случаях, как у неё. Новая терапия, курс лечения… Только не падать духом, ей это необходимо. У него самого есть сестра… и она абсолютно выздоровела…
РАДИЙ
И ВОТ ЕННИ шла в клинику с направлением в кармане плаща. Она спешила на железнодорожную станцию — успеть на послеполуденный экспресс в Осло. Уже в среду в восемь часов утра ей надо обратиться в приёмный покой Радиологической клиники.
Радий. Опять это слово. Оно пронизало её до мозга костей.
Енни была уверена, что видит Берген [27]в последний раз. Поэтому она и вышла из автобуса в Брюггене [28]. Она бросила последний взгляд на башню. Затем поднялась на площадь Торгальменнинген. Сейчас она стояла перед рестораном «У Хольберга» [29]и читала меню в стеклянной витрине. Времени у нее было достаточно, поезд отходил без четверти четыре.
Сельдь, антрекот, шницель с сыром…
Енни не понимала, как некоторые люди в этом мире могут хотеть есть…
В стекле перед меню она видит женское лицо.
«Это я, — думает она. — Это Енни Хатлестад…»
КАЗАЛОСЬ, ЖИЗНЬ ЕННИ прошла, как дым. Но последние дни стали вечностью. Она успела пережить столько разных реакций на тот серьёзный диагноз, на своё новое состояние.
Ярость. Депрессия. Протест. Мятеж. Горечь. Траур…
Она цеплялась за любую поддержку, какую только могли дать ей семья и друзья, да и все ближние: какой маленькой и глупой она была!
Теперь уже всё исчерпано. Теперь она ощущала лишь пустоту и усталость.
Кто она теперь? Всё, что у неё осталось, всё, что взяла с собой в эту поездку в Осло, — это несколько несвязных картин детства, юности в Саннвикене [30], несколько случайных воспоминаний из студенческих лет в Тронхейме [31].