Страница 49 из 95
Учительница изумленно поглядела на меня, потом мягко улыбнулась, явно не придав этому значения.
— Отличная идея. Но поскольку все результаты выше среднего, вносить улучшения не столь обязательно.
— Зачем тогда ставить оценки? — спросил я, осмелев после ее отказа.
— Так мы будем уверены, что образовательная система работает, вот для чего, — пояснила она так, словно я был дурачком. — При напряженной работе я смогу к выходу на пенсию проверить работы пятидесятилетней давности. И мы выясним, насколько хорошо мы трудились полвека назад. Если все отдадут себя этой задаче, через двадцать лет мы будем знать, насколько хорошо мы трудимся сейчас.
— У вас, должно быть, остается мало времени на учеников.
— Совсем не остается, — беззаботно сказала она, — и вот почему те, кто выполняет полезную работу, как, например, вы, необходимы для нормального функционирования школы. Тут уже триста лет не было учителя, который учил бы чему-нибудь.
Она повела меня в класс, где я дал послеполуденный урок. Манселл постарался сделать мир познаваемым для каждого, просто сократив количество фактов, а потому учить было особенно нечему. Но я старался изо всех сил: мы попрактиковались в делении столбиком, затем поговорили о моем родном городе, после чего я задал загадку: сколько Прежних существовало в былые времена, если отталкиваться от цифры продаж овалтина в 2083 году? Затем мы поговорили о том, почему Прежние были такими высокими, благодаря каким продуктам они пережили Явление и по каким причинам отрицали (вероятно) будущее — ведь они обозначали годы без четырех нулей в начале. После этого начались ответы на вопросы: меня спрашивали, едят ли бандиты детей и почему Прежние делали столы на четырех ножках — ведь с тремя, как у нас, они гораздо устойчивей? Я отвечал как мог, потом научил их основам чтения штрихкодов, а закончилось все болтовней о кролике. Как хорошо, что мне когда-то попалась статья очевидца в «Спектре» шестилетней давности! Я выглядел почти экспертом. Время близилось к четырем. Мы пропели хвалебную песнь Манселлу. Как только я попрощался, разом загрохотали крышки парт, и класс мгновенно опустел.
Я был весьма доволен собой. Задвинув на место стулья и выкинув домашние задания в мусорную корзину, я отправился к госпоже Синешейке. Она спросила, как все прошло, — без особого интереса, выписала мне положительный отзыв и дала десять баллов.
— Ну что, научил их чему-нибудь полезному?
Джейн ждала меня у школы и, казалось, почти обрадовалась встрече. Меня тут же охватила подозрительность.
— Мне… хотелось бы так думать, — осторожно ответил я, ища глазами каких-нибудь свидетелей — вдруг она что-то задумала?
Она поняла, что я нервничаю, и подняла брови.
— Ты чем-то обеспокоен?
— Последний раз, когда ты мне улыбалась, я оказался под ятевео.
Джейн рассмеялась приятным смехом, что было совсем не в ее духе. Это было так же необычно, как услышать чиханье рыбы.
— И что, ты теперь будешь вспоминать об этом каждый раз, когда видишь меня? Да, я угрожала тебя убить. Это же фигня!
— Ничего себе «фигня»!
— Я покажу тебе. Скажи, что убьешь меня.
— Я не собираюсь.
— Смелей, красный, не будь ребенком.
— Хорошо. Я убью тебя.
— Надо, чтоб было убедительно.
— Я УБЬЮ ТЕБЯ!
Она дала мне в глаз.
— Больно! И это тоже не фигня, по-твоему?
— Да, у тебя там что-то болит, — задумчиво сказала она. — Да, я поступила несколько грубо. Но если посмотреть, ты, в общем-то, бесполезен, мир обойдется без тебя.
Я потер глаз.
— Ты и правда очень обаятельна.
— Полегче, — сказала она с легкой улыбкой. — Скорее, я склонна к издевке.
— Что, ради Манселла, тут происходит? Из дверей школы с большой кипой бумаг вышла госпожа Синешейка. Похоже, она не могла поверить своим глазам. — Что я слышала? Угроза убийством? Оскорбление более высокоцветного?
Надо было срочно выдумать что-то убедительное. Но оказалось, что в этом Джейн превосходит даже Томмо.
— Совсем не так, — с невинным видом ответила она. — Мы с мастером Эдвардом говорили о том, как лучше всего играть драку в «Редсайдской истории».
— Мы оба ожидаем прослушивания, — добавил я, — так, Джейн?
Она скорчила на мгновение гримасу, но кивнула.
— Это было в высшей степени правдоподобно, — восхищенно отозвалась госпожа Синешейка. — Я как раз сегодня заседаю в жюри. Может быть, вы продемонстрируете нам всем свое искусство?
— Сколько угодно, — весело ответила Джейн.
— Чудесно! — воскликнула Синешейка. — Тогда увидимся.
Как только она удалилась на почтенное расстояние, Джейн обернулась ко мне и тихо прорычала:
— Мы не идем на прослушивание.
Пришлось согласиться — мне совсем не хотелось все время получать в глаз. Лучше всего было бы лишиться одной брови — и покончить со всем этим.
— Мы будем идти, — продолжала Джейн, — пока это не станет вызывать подозрения. Если кто-то подойдет достаточно близко, чтобы слышать нас, говори о том, что приготовить на обед и как ты недоволен плохо накрахмаленным воротником.
Мы зашагали дальше молча. Через некоторое время я спросил.
— Ты ждала меня. Тебе что-то нужно?
— Нет, а вот тебе кое-чего нужно. По Серой зоне пошел слух, что одному красному, унылому тугодуму без воображения и с зудом между ног, нужна помощь, чтобы покрыть одну альфа-пышечку у себя дома.
— Ничего не могу понять, кроме хорошо замаскированного «терпеть тебя не могу».
— Говорят, тебе нужно написать стих.
— Ты — лучший поэт в городе?
— Лучший из лучших.
Передо мной забрезжила слабая возможность — я попытался ею воспользоваться и предложил обсудить все это в «Упавшем человеке» за вазочкой печенья.
— Скорее я проткну себе язык шилом.
— Ты меня и вправду терпеть не можешь?
— Не тебя конкретно. Я, можно сказать, беспристрастна в том, что касается политики Цветократии. И ненавижу всех хроматиков одинаково.
— Есть ли смысл спрашивать тебя, что происходит в Ржавом Холме? И какое вы с Зейном имеете отношение к Охристому и продаже городских карточек?
— Нет никакого смысла.
— Я думал, ты скажешь… а в среду пусть будет баранина, — сказал я, завидев Смородини, глубоко погруженного в беседу с цветчиком насчет цветопровода, — и салат, а не овощи.
Смородини, заметив меня, просто кивнул, а что касается цветчика, он учтиво поприветствовал меня: «Эдвард».
— Мэтью, — ответил я, чем, очевидно, впечатлил префекта.
— Да, так вот, — сказала Джейн, когда они удалились, — о поэзии. Что там у тебя за киска?
Я глубоко вздохнул.
— Киску, как ты невежливо ее называешь, зовут Марена, Констанс Марена. Ее отец владеет веревочными фабриками в Нефрите. Мы встречаемся уже несколько лет, и более того…
— Думаешь, мне интересно?
— Не думаю.
— Правильно. Выслушивать в подробностях о твоих отчаянных попытках принести свою личность в жертву хроматическому улучшению для меня так же занимательно, как снимать слизняков с одежды детей. Вы любите друг друга?
— Уверен, что со временем мы станем относиться друг к другу с…
— То есть не любите.
— Верно, — вздохнул я. — Ей нужен красный, а моей семье — социальное положение.
— Чудовищно романтично! Ты ей говорил обо всем этом? Тогда между вами все пойдет на деловой лад. Можно сэкономить на цветах, шоколадках и стихах.
— Она все знает. Это лишь игра. Кроме того, у Роджера Каштана больше шансов, хотя ему не хватает красного цвета, ума, обаяния и внешней привлекательности. Вот это, — я протянул ей письмо, которое набросал, — можно использовать как черновик.
— Какой бред, — сказала Джейн, быстро просматривая мое послание. — И ты действительно собирался это отправить?
— Кусок про Караваджо вышел неплохо, — глупо ответил я, — и, пожалуй, важно упомянуть про систему очередей. Может, вычеркнуть абзац про кролика?
— Тут вообще нет никакого смысла, — отрезала она и начала писать на обороте листка бумаги, прямо на ходу, зачеркивая и начиная снова, точно художник, стремящийся поймать сходство.