Дикие пчелы

– А баба Катя знает, что вы спите?

– Она все знает, но она даже под пыткой скажет, что мы спали. А придет время, отомстим Тараканову.

– Кровный месть большой грех буду, – запротестовал Арсе.

– Грех с орех, расщелкнул – и нет его. Грех убить доброго человека, а варнака – не грех.

Побратимы проводили Арсе за поскотину, молча обнялись, будто поклялись в вечной дружбе. Он исчез в ночи.

Утром, дурные с тяжкого похмелья, проснулись казаки и наставник с приставом. Почуяв что-то неладное, Бережнов бросился в амбар. Позвал Арсе раз, второй, но никто ему не ответил.

– Бежал Арсе, проспал твой казак арестанта! – заревел Бережнов, начал трясти Баулина.

Тот тоже вскочил, ошалело посмотрел на Бережнова и бросился в амбар. Выскочил. На карауле спал казак в обнимку с поленом вместо винтовки. Вбежал в боковушку, бросил:

– Ладно, не полоши людей, бежал, так бежал. Он ушел через эту дверь, а не через ту. Взял винтовку и патроны. Черт с ним, потом пристукнем. Объявим его вне закона – и баста. Мол, был заодно с хунхузами, что-то не поделил с ними. У нас всегда найдутся отговорки. Мы власть, а власть – сила. Хотя бы то, почему он остался один жив. То-то. Не полошись, давай опохмелимся. А казака я накажу под завязку. Эко она у тебя крепка.

Бережнов почуял и другое: в медовуху, похоже, был долит спирт. Бросился к бочке, но она была пуста. Оттого и напились, что всю опорожнили. «Как только в нас такая прорва влезла, чать, ведра три было», – подумал Бережнов.

Не знал он, что ту медовуху выцедил Устин и вылил за оградой. Теперь побратимы спали на печи у бабы Кати. Никто не слышал, как они вышли, как вошли. Знала и ждала их только баба Катя. Алексей был пьян, дети спали.

Робкий стук в дверь боковушки заставил обернуться Бережнова. Он вышел. Яшка Селедкин и Селивонка Красильников зашептали:

– Арсешку-то отпустили побратимы. Мы сами видели. У них была винтовка.

– Та-ак! – протянул Бережнов. – Знать, сын пошел супротив отца. Ладно. Вот вам по пятаку и дуйте отседова. Об этом никому ни слова, утоплю, как кутят! Брысь! Ишь, как вредна грамота-то мужику. Нет, будя, пусть знают аз, буки, веди и цифирь. Хватит, чтобы деньги считать, псалтырь прочитать. А землю пахать можно и без грамоты, была бы хватка.

Пришел Тарабанов, низко поклонился, степенно сказал:

– Здорово ли живете? Хлеб вам и соль.

– Едим, да свой, а ты рядом постой, брандахлыст. У! – замахнулся Бережнов. – Всю сопатку расквашу. Сосчитал ли деньги-то? Нет. Так иди и считай. Значится, пятнадцать тыщ золотом, поверх того четыре тыщи казакам, за Арсешку тыщу. Дуй и больше глаз не кажи.

– Дэк ить энто же грабеж! Где же меня на столько хватит?

– Пошуруй по сусекам. Вон! Не хватит, тогда займем. Я займу. Сколько? Пять тыщ? Дам. Остальные на кон, и чтобы я больше тебя не видел. Дуй в тайгу и там отмаливай свои грехи. Нет, погоди, есть еще дело.

– Почему же с одного доишь, ить вся братия должна платить, – усмехнулся Баулин.

– Братия не убивала инородцев – кто убил, тот и платит. Пей! Да разберись с казаком-то, как это у него оружье украли?

Баулин погостил недельку и укатил в свои палестины. Снова собрался совет. Тарабанов думал, что все уже обошлось. Но по-другому рассудил Бережнов.

– Отцу сто розог, сыну полста хватит, чтобыть другим было страховито. Кто будет сечь?

– Не сечь бы их надо, а выполнить решение совета, – хмуро произнес Лагутин.

– Пока будем сечь, будет время – выполним.

– Что ж, я отмочу десяток, пусть другие то же сделают.

Вжикали березовые розги, благим матом ревели убийцы. Зоська даже памороки потерял. Но дело довели до конца. Секли пятнадцать человек. Злитесь на всех. Не один был экзекутором.

Зоська Тарабанов подкараулил кабанов на кукурузнике. Выстрелом ранил секача, табун бросился в сопки, а секач на охотника. Зоська метнулся к дубу, ухватился за нижний сук, а силенки подтянуться выше не хватило. Секач прыгал у дуба, все норовил достать клыками ноги охотника. Зоська поджимал ноги и орал, как будто его резали. На крик прибежали побратимы. Добыли секача. Еле стащили с дуба Зоську: руки судорогой свело…

– И зачем спасали мы этого рыжика, – сокрушался Устин.

– Наши хороши, продали честь и души, – гудел Петр. – Надо же, пятнадцать аль двадцать тыщ, ить это великие деньги, почитай, тыща за душу. Вот жисть пришла, что-то дальше будет, – ворчал Журавушка.

– Дальше мой отец аль кто другой станет волостным, и тогда еще хуже будет. Затрещат чубы у нас и мирских…

– Хрен с ними! Завтра почнем пельмени лепить, уже морозно, и будем уходить в сопки. Пропади они все пропадом! – ругнулся Устин. – А отец что-то почуял, все в глаза заглядывает, будто что там прочитать хочет. Шиша он что прочтет!

– Как там наш Макар Сидорыч?

– Ушел поди поднимать ловушки. Пора. Забежим к нему тайком опосля.

– Мне сдается, что нас видели Яшка и Селивонка, – подал голос Журавушка. – Сторонятся нас, знать, в чем-то виноваты. Их предательство я нюхом чую.

– Ну и пусть. Их слова к делу не пришьешь. Пытал отец бабу Катю, так она его веником прогнала, мол, уходи, отщепенец и христопродавец. На том и кончилось пока.

Побратимы договорились уходить на охоту: дошивали унты, козьи дошки, ремонтировали капканы, проверяли вьючные седла. Подковали коней. Отец Журавушки постарался – хорошие подковы подобрал, не отпадут.

– А ить отец может пустить за нами Селивона и Якова. Шибко уж добрым он стал со мной. А доброта мне его ведома. Если прознает, что Арсе у нас, то прихлопнут его, а нас примерно высекут.

– Может и такое быть, будем настороже, – ответил Петр.

– Да я их убью, ежели замечу у нашего зимовья! Ить их зимовье за другим перевалом? – закипел Журавушка.

– Могут заблудиться, то да се, и как ты их убьешь?

– Ладно, не гадайте, поживем – увидим.

Кони похрапывали, зная о дальней и трудной дороге. Охотники уходили в тайгу.

5

Небо… Таинство таинств. Извечная мечта человека – небо. Хотел бы туда подняться человек и раскрыть тайну бытия. Дед Михайло говорил: «Вся тайна в небе. Познает человек небо, то познает и себя. Тайну ада и рая раскроет. В писании небо – твердь. Нет, небу несть конца и края. То ни умом принять, ни душой обнять. Каждая звездочка – солнце. А у того солнца бегут такие же земли, может, какая-то из них и есть рай, о коем мечтают люди. И тот, кто поднимет в небо железные птицы, облетит всю Вселенную, тот познает тайну рая, свой рай на Земле устроит. Не вечные люди, не вечная Земля, придет час, когда человек покинет ее с душевной болью и стоном, уйдет к другим солнцам. О том много говорено на наших философских диспутах, о том писали великие пророки. В том есть зерна правды…»

Не потому ли так пристально смотрит в небо Устин, на редкие облачки, из которых вырывался снежок. На даль голубую, залитую солнцем, уже холодным и низким. Может, и прав дед Михайло, что вся тайна в небе. Может быть, когда познает человек небо, то в мире будет жить добро, а зло будет похерено.

Паслись усталые кони, побратимы пили медовый чай, заваренный трехлистником.

Как можно убить человека? Отобрать у него небо? Ведь Тарабанов тоже человек, понимать должен, что не один он хочет жить, а хотят того все люди. Дед Михайло прожил сто шестьдесят три года, а все равно ему умирать не хотелось. В глазах стояла тоска, с губ срывался невольный стон, не от боли, а оттого, что жизнь уходит. Да, жизнь!..

Хотелось сорвать с сучка винчестер и выпалить всю обойму в небо, чтобы стало легче на душе. Сказало бы что-нибудь небо, раскрыло бы свои тайны? Но нет, молчало небо, набирал силу шальной ветерок.

Завыть бы волком, зарычать бы тигром, что-то изменить в этой безвыходности. Отец правит братией, и она ему послушна пока. Но он правит разумом, а не душой. Хотя то и другое нужно, когда ты правишь кем-то.