Страница 49 из 114
— Вся округа знает, что идут французы, — перебил он ее. — Все уходят из этих мест, а вы преспокойно направляетесь в Петербург. Задержись вы чуть, прямехонько попали бы в руки французов. Вы это хоть понимаете?!
— Теперь понимаю, — обиженно сказала она. — Но когда мы выехали…
Палевский обреченно вздохнул.
— Все едут на восток, вы же, как всегда, поперек течения, — сказал он устало.
Ей же вдруг понравилось, что он сердится. И не только оттого, что его глаза при этом красиво сверкали, но и потому что причиной его злости была она, Докки. Раз Палевский так волновался, то, возможно, он не так уж и равнодушен к ней, как хотел показать на дороге у телеги с ранеными. Она невольно улыбнулась своим мыслям.
— Не вижу в этом ничего смешного, — Палевский заметил ее улыбку. — Сейчас вы поедете со мной — до моста через Двину верст тридцать. К вечеру, думаю, доберемся. Переправлю вас на тот берег.
Пробыть с ним почти целых полдня — это показалось ей настоящим подарком судьбы, особенно после всех ее страданий во время разлуки и терзаний по поводу невозможности их встречи. Но она вспомнила о слугах, которые направлялись сейчас в Друю, и сказала ему об этом.
— Не волнуйтесь, — ответил ей Палевский. — Туда французы еще не дошли и вряд ли появятся там в ближайшие дни.
— Но ваш адъютант сказал, что ехать в Друю опасно, — сказала Докки.
— Ему нужно было привезти вас ко мне, — он пожал плечами. — Годился любой предлог, чтобы вы с ним поехали.
Она только вскинула на него глаза, не в силах сердиться за подобное самоуправство. Палевский улыбнулся.
— Я хотел вас видеть, — сказал он и только собрался что-то добавить, как вдруг повернул голову и крикнул: — Ну, что там у вас?
— Ваше превосходительство, — из-за деревьев выглянул офицер. — Карты привезли.
— Наконец-то! Давайте их сюда.
Офицер подошел и положил на ствол березы стопку карт.
Палевский стал их просматривать, а Докки не отводила глаз от него. Его волосы были взлохмачены, на подбородке проступила щетина, что придавало ему немного разбойничий вид. На нем не было шейного платка, верхние пуговицы мундира расстегнуты, и под ним виднелся край воротника белой сорочки. Один эполет был поломан, вернее, рассечен, и Докки испугалась, что он ранен. Она с беспокойством посмотрела на него, но он легко двигал плечом, разворачивая свои карты, которые, казалось, для него сейчас были важнее всего.
— Хорошо, — наконец удовлетворенно сказал Палевский. — Вот эти передайте начальнику штаба корпуса, остальные — в бригады.
Когда офицер ушел, он повернулся к Докки.
— Армии не хватает карт местностей, по которым она проходит. Сколько угодно планов Азии и Африки, но о картах Виленской и Витебской губерний никому и в голову не пришло побеспокоиться. Вот так мы готовились к войне.
— Вы не ранены? — Докки осторожно коснулась его разрубленного эполета — сейчас ее это волновало куда больше карт. — Это в стычке с французами, которые напали на вас сегодня?
— Вы видели?! — вскинулся он так сердито, что она сразу осеклась. «Ему нельзя напоминать о том, что я была на дороге во время сражения, — подумала она. — Он сразу начинает раздражаться, будто одна мысль об этом для него невыносима».
— Не ранен, — сказал он, вновь посмотрел за деревья и кивнул головой.
На поляне показался другой офицер, который принес им флягу с водой, две кружки и ломти хлеба с вяленым мясом.
— Горячая еда будет вечером, — извинился Палевский перед Докки. — Сейчас по-походному. Перекусим и поедем.
Но перекусить ему толком не дали. На поляне то и дело появлялись офицеры с докладами, на которые он отвлекался, и вопросами, на которые был вынужден отвечать. Потом привели пленного француза, и Палевский расспрашивал его о численности неприятельских корпусов, о резервах, о каких-то Удино и Мюрате. Докки, впрочем, особо не прислушивалась, а за обе щеки уплетала и хлеб, и мясо. Палевский с ухмылкой подталкивал к ней все новые ломти с таким видом, будто ему доставлял удовольствие ее аппетит. Делай так Вольдемар или кто другой, ее бы это раздражало — Докки не переносила фамильярности. Но то, что именно Палевский так заботится о ней, переполняло ее счастьем. Как и его признание, что он хотел ее видеть.
«Еще час назад я чувствовала себя безгранично несчастной, — думала она, — а теперь купаюсь в блаженстве, превращаясь в восхищенную глупышку, которая тает от одного его взгляда. Впрочем, оно того стоит».
— Наелись? — спросил он, когда Докки отказалась от очередного куска мяса.
— Благодарю вас, — ответила она и улыбнулась в ответ на его улыбку.
— Вы редко улыбаетесь, — сказал Палевский, не спуская с нее глаз. — А мне так нравится, когда вы в хорошем настроении.
— Мне тоже нравится, когда вы в хорошем настроении, — рассмеялась она. — Увы, в основном я видела вас в прескверном состоянии духа.
— Вы также не баловали меня приветливостью.
— Сами виноваты, — парировала она. — Вы постоянно провоцировали меня на ссору.
— Вот уж поистине, кругом виноват, — насмешливо сказал он и встал, протягивая ей руку. — Пора двигаться.
Докки с сожалением окинула взглядом поляну, где на какое-то время забыла о своих печалях. Казалось, ему тоже не хотелось отсюда уходить, но он сжал ее руку и крикнул, чтобы подавали лошадей.
Она почувствовала себя крайне неуютно, когда выехала с Палевским на дорогу, где его ждали офицеры, а мимо проходили эскадроны отступающего корпуса. И все, конечно же, глазели на нее.
— Не волнуйтесь, madame la baro
— Но мне от этого не легче, — пробормотала Докки, бессознательно выпрямляя спину и поднимая подбородок.
— Они успокоятся, когда увидят, что вы меня покинули, — насмешливо добавил он.
Она покосилась на него, пытаясь понять, ждет ли он их расставания или не прочь продлить эту встречу. Он хотел видеть ее, но, возможно, времени, проведенного в ее обществе, ему вполне достало, и теперь он мыслями опять в своих военных делах, и ее присутствие только мешает ему отдаться им полностью.
— Если вы останетесь со мной, я буду за то только благодарить судьбу, — бархатным голосом сказал он, будто прочитал ее мысли.
Докки покраснела.
— Невозможный вы человек, — простонала она и посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит. Но свита Палевского деликатно держалась сзади, отставая от них на несколько саженей. Где-то там ехали ее стременные и Афанасьич, смирившийся, что его разлучили с хозяйкой.
— Дело ваше, барыня, — сказал он, улучив момент, когда Палевский задержался с офицерами и слуга смог к ней подъехать. — Мужчина он, конечно, видный и с характером, но опасный. Помяните мое слово, опасный, потому как себе на уме и очень хваткий. С ним ухо востро надобно держать, вот что я вам скажу.
Докки была полностью согласна с Афанасьичем, но отдавала себе отчет в том, что ей уже поздно волноваться по этому поводу. Видеть его, слышать, находиться рядом — было для нее таким счастьем, что она не хотела заранее думать, как сможет расстаться с ним и жить без него.
«Это будет после, — говорила она себе, — а теперь я хочу насладиться каждой минутой, с ним проведенной. Все эти его шуточки, двусмысленности, которые он так любит высказывать, доставляют мне не меньшее удовольствие, чем ему, даже если я от этого ужасно смущаюсь. Его же взгляды, улыбки, слова уводят меня в мечтах куда-то так далеко… Да, мне придется потом опуститься на землю, но это будет только потом…»
Она посмотрела на довольное лицо Палевского и только теперь сообразила, что он по-прежнему с непокрытой головой.
— А что с вашей шляпой? — спросила она.
— Шляпа валяется на поле боя, растоптанная копытами лошадей, — ответил он. — Но не беспокойтесь, в обозе у меня есть запасная. Присутствие женщины, помимо удовольствий, которые оно сулит, — продолжил он, понизив голос, — приносит и немалую практическую пользу. Например, она всегда заметит непорядок в туалете мужчины и обратит на это его рассеянное внимание.