Страница 12 из 51
Вскоре в сопровождении Луизы во двор вошел высокий, с седыми усиками человек, костюм которого был усыпан табаком. Доктора провели в дом.
Сделав прививку против собачьего укуса баронессе, эскулап захотел посмотреть на «больную» овчарку, чтобы решить ее участь.
– Жаль Тира, – бубнил он по дороге сопровождающим его Луизе и Карлу. – Это всегда был благоразумный пес… И вдруг… Без сомнения, бешенство…
Каково же было удивление врача, когда он увидел, что «бешеная» собака лежит рядом с Левкой на пороге амбара и доверчиво лижет ему руки.
– Тир, ты что делаешь? А ну, Тир, посмотри на меня! – ласково сказал доктор.
Пес встал и виновато подошел к нему.
– Нет, – бормотал врач. – Собака здорова. Что с тобой случилось, Тир? Почему ты обнажил клыки против хозяев?
Вдруг доктор отстранил собаку, нагнулся к Левке, рассматривая вздувшуюся и посиневшую голень:
– Что у тебя с ногой?
– Ужалила гадюка, – проговорил Левка, чувствуя, что обман будет сейчас открыт этим неряшливым стариком.
Доктор осмотрел ранку, которую сделал гвоздем Левка, подозрительно хмыкнул и тут только увидел, что глаз у Большого Уха почти заплыл под большим синяком:
– Тоже змея ужалила?
– Нет маленький змееныш, – посмотрев на Фердаммта, улыбнулся Левка.
При этих словах Тир, словно понимая о ком идет речь, снова зарычал.
– Тубо! Тубо! – тихо успокаивал Большое Ухо собаку, и она моментально стихла, прижалась головой к нему.
Доктор переводил внимательный взгляд с Левки на собаку, с собаки на Карла.
– Или пес сошел с ума, – бормотал старик. – Или, наоборот, у него почти гениальный ум…
Доктор вдруг нагнулся к Левкиному уху:
– А гвоздем ногу ковырять не советую… Может случиться заражение крови…
Он обработал ранку на ноге йодом, положил бинт и, уходя со двора, бросил маленькой немке:
– Луиза, передайте фрау Марте, что собака совершенно здорова, но мальчик в опасности. Его ужалила ядовитая змея.
Левке показалось, что, уходя, доктор подмигнул ему.
Между тем из коровника на Левку смотрели три невольницы. Он оглянулся и в их взглядах прочел сочувствие.
– Как это случилось? – услышал он русский говор Груни. – Тебе очень больно?
– Ничего не больно, – ответил Левка. – Им больнее…
Вскоре вышел с ружьем Карл и, старательно целясь, выстрелил в овчарку. Старого доброго Тира не спасло свидетельство доктора: пес был застрелен за измену господам.
ДОПРОС
Впрочем, я не боялся, и моим единственным опасением было – как бы не подумали, что я боюсь.
П. Мериме. «Взятие редута»
Когда мы с Димкой вернулись в амбар, наш «больной» вынырнул из-под отвернутой половицы:
– Димка, иди помоги!
Оказалось, Левка не дремал. Когда его после расправы с собакой отвели в амбар, он полез под пол и стал делать подкоп. Ему удалось прорыть довольно большую дыру, и когда уже сверху стал виден свет, Большое Ухо уперся в какую-то доску, которая мешала выбраться наружу.
– Пойдем посмотрим, какой у тебя подкоп, – и мы полезли за Левкой.
Димка уперся плечом в доску, и с большим трудом ее удалось отодвинуть. Мы выбрались наружу и очутились в малиннике. Недалеко от нас копался глухонемой.
Мы быстро нырнули снова в амбар, прикрыли доску и Левка усмехнулся.
– Теперь нам ничего не страшно. В случае нужды улизнем…
Мы улеглись на соломе, и Левка принялся рассказывать, как ехал с поля и велел Карлу служить себе. Все это было смешно, но… Вряд ли баронесса спустит такую дерзость.
– Помните, где вы находитесь! – объявил я ребятам. – Баронесса…
– Не пугай, – огрызнулся Левка. – Все равно ползать на брюхе не буду!
– Ты, Молокоед, собираешься сделаться верноподданным Гитлера? – ошарашил меня Димка.
– Недаром его сегодня хвалили… Учитесь, сказал Камелькранц, вон у того хорошего мальчика!
– А мне такая похвала хуже зуботычины!
Я думал, хоть Димка меня поймет – ведь он из нас троих всегда отличался трезвым взглядом на жизнь, но и Дубленая Кожа неожиданно встал на сторону Большого Уха:
– На этот счет очень хорошо выразился один великий русский поэт. Настоящий борец за свое дело не должен считаться с мнением врага. Потому что…
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте толпы,
А в диких криках озлобленья…
В общем, получалось так, что я вроде начал подхалимствовать перед Камелькранцем. И я никак не мог объяснить ребятам, что похвала Камелькранца относится вовсе не ко мне, что это Сигизмунд и Юзеф хотели избавить меня от наказания и помогли выкапывать картошку.
– Так что же, я, по-вашему, предатель, да?
Во мне все так и кипело.
– Предатель не предатель, – проговорил Димка, – но и советского в тебе маловато, Молокоед.
– Ну тогда пусть Левка скажет: советский я или нет…
– Вроде был и советский, – откликнулся Левка.
– Когда в золотоискателей играли, – ехидно усмехнулся Дубленая Кожа.
– Ну, Димка, – прищурился я. – Никогда не думал, что ты от одной зуботычины Камелькранца рассудок потеряешь.
– А я не думал, что ты от одной похвалы фашистским ударником заделаешься.
Мне было обидно до слез. Я отвернулся к стене и стал смотреть сквозь щель во двор. Скоро ребята уснули. А я лежал не смыкая глаз.
Из-за крыши сарая выбралась на небо огромная круглая луна, и мне почему-то вспомнилась ночь в Золотой Долине и старикашка Паппенгейм, стоящий против нашего костра. Я уже стал погружаться в сон, как вдруг увидел его. Он стоял посреди двора и, как тогда, прислушивался, поворачивая голову будто сыч то в одну, то в другую сторону. Я протер глаза, думая, что вижу все это во сне, но Паппенгейм не исчезал. Наоборот, он шевелился, повернувшись ко мне боком, и только тут я рассмотрел у маленького человечка горб. Фу ты, чёрт, это же Верблюжий Венок!
Горбун медленно прохаживался по двору, а потом, словно набравшись мужества, решительно подошел к польскому бараку и тихонько открыл дверь. Оттуда выскользнул кто-то небольшого роста и направился с управляющим к калитке.
Все эти ночные похождения горбуна мне показались странными, но еще более я удивился, узнав в маленьком человечке Франца. Горбун дал Францу велосипед и выпустил в калитку.
Что все это значит? Какие у Камелькранца дела с невольником-поляком? Не может быть, чтобы сам управляющий помогал ему удрать из неволи!
Горбун прикрыл калитку, сел на ступеньку барского крыльца и стал курить свою трубочку. На крыльце появилось что-то белое, как привидение.
– Уехал? – спросил сиплый голос, и я догадался, что во двор вышла наша мучительница.
– Уехал, – ответил невесело Камелькранц. – Но напрасно ты затеяла вое это, Марта… Ничего страшного не было… А теперь мы потеряем несколько работников…
– А ты хочешь, чтобы мы потеряли всех? – со злобой проговорила баронесса. – У нас все поляки побегут, если поощрять этих молокососов. Черт с ними, мне остальные дороже.
– Тебе легко так говорить, Марта. А где я возьму людей, чтобы убирать урожай?
– Если тебе трудно, так и скажи, – обрезала баронесса. – Тогда я буду искать другого управляющего.
Она хлопнула дверью и ушла, а Камелькранц остался сидеть на крыльце.
«Что же он сидит здесь?» – думал я.
Горбун вдруг вскочил, прислушался и бросился открывать калитку. В нее немедленно прошмыгнул Франц и, приставив велосипед к стенке, что-то сказал Камелькранцу и бесшумно исчез в польском бараке.
Минут через двадцать или тридцать на улице послышался шум машин, и в ворота громко начали стучать. Опять во дворе появился Верблюжий Венок:
– Кто там?
С улицы что-то ответили. Горбун открыл ворота, и в них въехали два мотоцикла, а за ними вползла, осветив фарами весь двор, длинная автомашина.
Черный человек в огромной фуражке, пошептавшись с Камелькранцем, направился к нашему амбару. Луч света от фар упал на его рукав, на котором отчетливо выделялось изображение черепа и скрещенных костей.