Гонимые

Он спустился к своим воинам, подозвал Куруха и Мубараха.

– Все готово?

– Можно начинать.

Еще раз глянув на солнце, он слез с коня.

– Расседлывайте. Будем ждать утра.

Веселый шумок пробежал по толпе воинов. Они стаскивали с потных лошадиных спин седла, расстилали войлоки. Многим из них и своему анде он на короткое время продлил жизнь.

Сбросив с себя доспехи и гутулы, он почувствовал облегчение для тела и души.

Подъехали Аучу-багатур, Джарчи и Хулдар. Аучу-багатур был удивлен:

– Я тебя не понимаю, Джамуха!

– Мы с утра в пути. Устали кони и воины. Будем отдыхать.

– Кто ложится спать, замкнув кольцо облавы? Может быть, ты хочешь, чтобы твой анда удрал?

– Куда?

– Не растопыривай пальцы, если держишь в руках жаворонка! Джарчи, Хулдар, стройте своих воинов. Мы одни управимся!

– Наши люди и наши кони тоже устали, славный Аучу-багатур, – со смирением, скрывающим упрямство, возразил Хулдар.

Молча повернув коня, Аучу-багатур ускакал к своим воинам. Хулдар и Джарчи спешились. Джамуха прошелся по жесткой траве, вбирая подошвами босых ног ее ласковую прохладу, сказал:

– Горячий человек Аучу-багатур.

Хулдар качнул головой.

– Он не горячий. Ходят слухи, что Тэмуджин когда-то поклялся привязать Аучу-багатура к хвосту табунного жеребца. Ему не терпится лишить твоего анду этой радости. Верно я говорю, Джарчи?

– Верно. Он боится Тэмуджина. Пока Тэмуджин жив, ни ему, ни Таргутай-Кирилтуху не видать хороших снов.

– А вы не боитесь?

– Он ничего плохого нам не сделал.

– Не успел. Он вредный для нас человек. Презрев обычаи старины, он принимает беглых нукеров, укрывает убийц, возвышает себя над всеми!

Ему хотелось разжечь в себе злость, испепелить в своем сердце предательскую память о далеких годах нерасчетливой дружбы, увлечь нойонов своими мыслями о вольностях племен, о братстве свободных нойонов. Но они слушали безучастно-вежливо, этим отделяя его от себя.

– Не так легко понять, кто поступает правильно, а кто нет, – сказал Хулдар. – Может быть, Тэмуджин не блюдет всех обычаев старины. Но кто их блюдет? Ты знаешь таких людей, анда Джарчи?

Джарчи поднял камешек, прицелился в сухой стебель полыни – горбоносое лицо стало жестким, – кинул. Стебель переломился.

– Не знаю, Хулдар. Чего нет, о том всегда очень много разговоров.

– Эх вы… Взгляните на степь. Осень – травы вянут и засыхают. Зимой ее покрывает снег. Весной поднимается свежая зелень. И так из года в год.

Степь, все время меняясь, остается, однако, такой же, какой была при отцах и дедах. И жизнь, как степь, меняясь, должна оставаться неизменной. Это установлено вечным небом. Позволим нарушить ход жизни – гибель ворвется в каждую юрту. Как не понять этого? А понимая, как можно спокойно смотреть на тех, кто дерзнул сломать установление мудрых предков?

– Ты понимаешь, Тэмуджин не понимает. Однако не он идет войной на тебя. Я что-то не слышал, чтобы обычаи старины одобряли вражду клятвенных братьев. Может быть, слышал ты, анда Джарчи?

– Не приходилось, Хулдар.

От этого разговора Джамухе стало тоскливо.

– Позовите Аучу-багатура. Будем пить архи.

Он идет войной на Тэмуджина… Ему ли не знать, насколько это плохо.

Но что делать? Как иначе образумить анду? Поздно думать об этом… Не надо ни о чем думать.

Но когда подошли нойоны, он все-таки сказал Хулдару:

– Я иду не воевать, а мстить убийце моего брата. Выдаст убийцу, подниму с Тэмуджином чашу вина.

Аучу-багатур бросил на него подозрительный взгляд, затянул распущенные было ремни куяка, показывая этим, что не верит Джамухе, опасается его. За ужином Аучу-багатур пил архи молча, с угрюмым усердием, будто хотел выполнить неприятную, но необходимую работу и поскорее убраться восвояси. Но, захмелев, понемногу разговорился. Говорил сердито, раздраженно:

– Ты, Джамуха, подобен сосне с подгнившими корнями. Рядом с тобой стоять нельзя – не знаешь, когда и куда повалишься.

Вино не брало Джамуху, он был трезв, только в теле накапливалась глухая усталость, спорить совсем не хотелось. Но Аучу-багатур разошелся, не отставал:

– Ты просил у нас помощи. Мы пришли. И что видим? Драться не хочешь.

– Передразнил:

– «Чашу вина подниму…» Поднимешь, но к губам не поднесешь, по рукам ударим…

– Сегодня ты мой гость. Тебе многое позволено. Но зачем же угрожать?

Угроз я никогда не боялся. Тем более пустых.

– Пустые угрозы? Ты принимаешь мои слова за стрекот сороки?

– Нет, Аучу-багатур, не за стрекот сороки, но и не за клекот орла.

– Много мнишь о себе! Недалеко ушел от Тэмуджина.

– Резкое слово портит вкус вина, – сказал Хулдар.

– Ты и совсем помалкивай! Вы с Джарчи стали большими умниками.

Обождите, до всех доберемся. Глуп тот, кто думает, что солнце моего господина Таргутай-Кирилтуха закатилось. Оно только всходит.

Все неловко замолчали.

– Не верите? Мы устанавливаем вечный мир с татарами. Развяжем руки, и что нам Тэмуджин? Тьфу! Всех своевольщиков урезоним.

Не впервые Джамуха слышал о примирении тайчиутов и татар, но не верил этому. Казалось, они не сумеют переступить реки крови, разделяющие их, а выходит – сумели. Что таит в себе это? Предугадать не трудно: с помощью татар подымется новый властелин – толстопузый Таргутай-Кирилтух. Хочешь жить – склонись перед ним.

Джамуха недобро взглянул на Аучу-багатура, перевел взгляд на Джарчи и Хулдара. Эти неторопливо потягивают архи, говорят о чем-то своем, и нет им будто дела до татар, до Тэмуджина и Таргутай-Кирилтуха, до вольности своих племен. Такие нойоны, как эти и другие, с усохшей, рабской душой, виноваты во всем. Хучар, Сача-беки, Алтан своей покорностью вскормили властолюбие Тэмуджина, своими руками посадили его на собственную шею. Пес не может жить без хозяина, они – без господина. Уйдут от одного – с поджатым хвостом бегут к другому. Почему? Для чего нойон племени чонос, подслеповатый старикашка Улук-багатур, уйдя от Кирилтуха, приткнулся к Тэмуджину? Мог же кочевать один или рядом с ним, Джамухой… Так нет же, впрягся в чужую повозку…

– Ведите Аучу-багатура… Пора спать.

– Я сам уйду. Сам! – С пьяной решительностью Аучу-багатур поднялся, качнулся, и, высоко поднимая ноги, выпрямляя спину, двинулся к своему стану.

За ним, насмешливо переглядываясь, ушли Джарчи и Хулдар.

В урочище спустилась ночь. В той стороне, где стоял Тэмуджин, было тихо, волчьим глазом сверкал одинокий огонек. Джамуха лег и укрылся с головой халатом. Но думы мешали спать. С Тэмуджином завтра будет покончено. Или он падет в сражении, или со связанными руками отправится в курень Таргутай-Кирилтуха. А перед ним новая нелегкая забота – как помешать усилению Таргутай-Кирилтуха?

Утром поднялся, томимый непонятной душевной раздвоенностью. Отгоняя ее от себя, носился на коне, выстраивая воинов, Аучу-багатур, с заплывшими хмельными глазами, туго соображающий, кричал на всех, подгонял, торопил, внося своими повелениями сумятицу и неразбериху. Кое-как построились, и Джамуха поднялся на бугор.

Воины Тэмуджина как будто не сходили с места. На равнине среди ковыльной щетины серыми колышками торчали суслики, свистом встречая восход солнца. В душе Джамухи росло чувство, что делает он не то и не так. Но и ничего другого не приходило в голову.

Строй воинов под бугром был похож на крутой лук. В центре – тайчиуты, правое крыло – уруды и мангуты, левое – его джаджираты. Лук обращен вогнутой стороной к Тэмуджину. Расчет был прост – охватить анду с боков, притиснуть к склону горы. Но, прикинув расстояние от реки до гор, он понял, что равнина урочища слишком узка для охвата. Придется идти в лоб. А в этом случае численный перевес перестает иметь большое значение. Тэмуджин вовсе не так уж глуп, как показалось Аучу-багатуру. Есть и еще незамеченное, но важное преимущество анды. Выбрав это место для сражения, он лишил своих воинов надежды убежать, им остается одно – драться до последнего вздоха. Нет, не глуп анда, совсем не глуп!