Страница 4 из 5
Бабушка, бросив печь пироги, вернулась к пышкам. Пышки она пекла вместо хлеба, в большой сковороде, почти доверху залитой шкворчащим маслом. Две пышки – и неделю можно не есть. Сверху она их посыпала «песком» – «сахар» никто не говорил, только «песок». Покупался он мешками, чтобы хватило и на варенье, и на компоты.Почему-то бабушка считала, что пышки нужно давать на завтрак и на ночь.Через два месяца приехала мама. Мы с бабушкой встречали ее на вокзале. Бабушка была в нарядном платье, застегнутом от волнения не на ту пуговицу.Волнение было понятно – мама приезжала с инспекцией: посмотреть на меня и сказать все, что она думает. Бабушка была настроена решительно и даже воинственно.– Ладно, лучшая защита – это нападение, – сказала она, когда мы шли на вокзал.Я тоже готовилась к встрече с мамой. Бабушка даже разрешила закипятить бигуди – такие палочки, которые нужно было бросать в ковшик и потом накручивать. Я очень хотела быть с кудрями и всю ночь лежала без сна, представляя, какая я буду красавица и как удивится мама.Поезд все никак не подходил, и я убежала в магазин за халвой. Там была очередь, и момент, когда мама выходила из вагона, я пропустила.Бабушка маму не узнала. Она была в новом модном сарафане, сильно утянутом в области груди. Так утянутом, что грудь наполовину вываливалась. К тому же сарафан был короткий – по колено.– Кто это? – спросила воинственно бабушка, тыча пальцем в маму.– Это я, – ответила мама.– Нет, это не моя дочь. Это… какая-то… падшая женщина! – нашла наконец подходящие слова бабушка.На самом деле у нее на языке вертелись совсем другие слова, но она хотела сказать самые обидные и самые точные, поэтому выразилась литературно.– Я с тобой голой не пойду! – заявила бабушка и уперла руки в боки.– А у тебя пуговицы не так застегнуты, – ответила мама. – И вообще, где Маша?– Перед ребенком бы постыдилась! Она в магазин ушла за халвой. Сейчас прибежит. Давай открывай чемодан и переодевайся, пока никто не видит.– Мама, я взрослая женщина! Не буду я переодеваться! Пойдем за Машкой.Но тут бабушка увидела знакомую, замахала ей рукой и пошла поговорить. В этот момент подошла я, слизывая с пальцев халву.– Привет, – сказала я.Видимо, не очень внятно, потому что рот был набит.Мама повернулась, посмотрела на меня и отвернулась. В общем, я пережила главный детский кошмар.– Привет! – сказала я маминой спине, проглотив кусок.Мама опять повернулась и раздраженно бросила:– Здравствуй, девочка.Она отвернулась, не узнав меня, а я так и продолжала стоять с открытым ртом.– Мама, привет, – глубоко вздохнув, сказала я.Мама повернулась и посмотрела на меня с нескрываемым ужасом.Толстая девочка с не расчесанными после жесткой завивки кудрями называла ее мамой.– Машенька? – все еще надеясь, что девочка ошиблась, переспросила мама.– Да, – кивнула я.– Нет. – Мама покачала головой, как будто пытаясь избавиться от морока.Тут уже подскочила бабушка и гордо показала на меня:– Вот!– Кто это? – спросила мама, тоже показывая на меня рукой.– Ольга, прекрати поясничать, – обиделась бабушка.– Ты в кого ее превратила? – сдвинула брови мама.Они разговаривали, показывая на меня, как будто я была неживым предметом, например клумбой, которая была разбита перед зданием вокзала.– В нормального ребенка я ее превратила! – закричала бабушка.– Это нормальный ребенок? – Мама опять ткнула в меня пальцем.– Да! – решительно ответила бабушка и тоже ткнула пальцем в область моего живота, на котором туго был натянут сарафан.– Господи, какой кошмар… – Мама сказала это так, что я почувствовала себя самой страшной девочкой в мире и заплакала от горя.– На себя посмотри, – огрызнулась бабушка. – Пойдем, Манечка, не слушай эту… падшую женщину… А ты иди подальше, не позорь нас, – сказала она маме.Так мы и дошли до дома: бабушка с гордо вскинутой головой и горящим взором, я – ревущая белугой, и в двух метрах за нами мама, с чемоданом, сигаретой в зубах, матерящаяся, как последний грузчик.Дело в том, что бабушка отказалась садиться с мамой в машину, и нам пришлось идти пешком через всю деревню. Видимо, бабушка решила, что пройти по улице будет меньшим позором, чем сесть с мамой на одно сиденье.Знакомые, которые попадались через каждые пять шагов – да вся деревня знала бабушку, меня и маму, – кричали кто со двора, кто от водопроводной колонки:– Мария! – Меня назвали в честь бабушки. – Твоя дочь, что ли, приехала?– Нет! – кричала, не поворачивая головы бабушка. – Это ее знакомая из Москвы, погостить.– Здравствуй, Ольга! – кричали соседи моей маме. – Ты юбку забыла надеть?! И кофту тоже?! – Соседки заходились хохотом. – Ты в зеркало на себя смотрела, когда из дома выходила?Мы шли дальше.
В зеркало перед выходом из дома надо смотреть. Это я точно знаю. Мой сын повторяет мою судьбу. Бедный ребенок. Он даже не представляет, насколько я его понимаю. А история была такая.Сын оканчивал начальную школу. Детям собрались устроить настоящий выпускной. Наш родительский комитет решил гулять на теплоходе.За неделю до этого мероприятия я уже плавала на теплоходе. Нарядилась я тогда, как на яхту – каблуки, дизайнерский комбинезон, легкая куртка. Муж смотрел на меня с жалостью, но молчал.– Может, ты все-таки свитерок возьмешь? – сказал наконец он. – Обещали шквалистый ветер и дождь.– Тогда я уйду с палубы.Светило солнце, и я звонко цокола каблуками по пристани. Там, на теплоходике, уже собрались гости – в спортивных штанах, кроссовках, джинсах и теплых куртках.– Почему ты меня не предупредил? – зашипела я на мужа. – Я опять буду как дура.На палубе красиво я просидела недолго – как и предсказывал муж, начался шквалистый ветер.От выпитого коньяка и недостатка еды меня штормило почти так же, как и теплоходик. Я куталась в чужой платок и пыталась согреться в чужом свитере. Но даже не это было самое страшное. Дизайнерский комбинезон не расстегивался на талии, а снимался целиком весь – красиво падал на пол одним движением. На суше, в комнате, это выглядело очень эффектно. В грязном туалете теплоходика с незакрывающейся дверью и очередью перед ней – не очень. Хорошо, что меня никто не видел. Я стояла голая, держа комбинезон руками, чтобы он не свалился в лужу мочи, плескавшейся на полу. Женщины за дверью громко спрашивали, что я там делаю. Они же не могли предположить, что мне нужно сначала раздеться донага, а потом одеться. Мои свеженакрученные кудри на ветру разметались, встали дыбом, лезли в рот, и я все время отплевывалась, как кошка, наевшаяся собственной шерсти.На стоянке – живописной лужайке, – пока пьяные мужчины играли в футбол, а пьяные женщины «болели», я месила свежую травку и сбивала каблуками чернозем. Злая была к тому времени как собака, потому что коньяк кончился, а я протрезвела от холода. Комбинезон все-таки свалился на пол в туалете, и я пахла грязной сантехникой.Когда мы приплыли на пристань, я вывалилась на берег, мутная и дурная от голода, коньяка и качки. Еле добралась до дома, где первым делом съела бутерброд с колбасой, которым меня благополучно и вырвало.И вот мне говорят, что дети тоже плывут на теплоходе. Я хмыкнула и, как умная, опытная женщина, нацепила джинсы поплоше, свитер и теплую куртку. Сына я одела соответствующе – в «дачную» униформу. До этого я успела съездить на рынок, в магазин, притащить картошки, сварить суп и поговорить по телефону – мама из родительского комитета просила подъехать к школе и забрать еще парочку детей, которых не могли отвезти к пристани родители.Я приехала к школе, утрамбовала детей в машину, довезла до пристани и отошла в сторонку. Наш теплоход сверкал белизной и снаружи, и внутри. Детей ждали столы со скрипящими скатертями и отутюженные официанты. Девочки из нашего класса все как одна были в вечерних платьях, на каблуках, со струящимися по плечам локонами, мальчики – в костюмах. Родительницы сверкали шелковыми декольте и педикюром в открытых дизайнерских туфлях.Я отошла за здание кассы позвонить и заодно пережить несоответствие дресс-коду. Из-за здания вдруг выглянули две девочки и стали шушукаться, показывая на меня пальцем. Потом они скрылись и вернулись с третьей. Опять пошушукались и привели уже целую компанию. Девочки переглядывались, кивали на меня и отворачивались, когда я смотрела в их сторону. На секунду, нет, на долю секунды, я подумала, что вот она – слава. Меня узнали! Я стала знаменитостью, и на меня показывают пальцем! Ведь я писательница и мои фотографии есть на обложках книг. Через секунду я вернула себе разум и схватилась за пудреницу. Лицо было на месте. Я пощупала ширинку, потому что у меня сын и я привыкла проверять ширинку на его брюках. И наконец, посмотрела на свои ноги. Я стояла в разных туфлях – синей на правой ноге и коричневой на левой. Самое удивительное, что если бы не девочки, то я бы этого даже не заметила.– Как дела? – позвонила мне приятельница.– Приперлась к сыну на выпускной в разных туфлях, – ответила я.– Вот поэтому я никогда не покупаю туфли с одинаковыми каблуками, чтобы чувствовать разницу, – заявила подруга.– Мама, я в разных туфлях! – пожаловалась я матери.– Ну и что? – не удивилась она. – Я на работу в тапочках уходила, а недавно вышла из поликлиники в бахилах и полдня так проходила.Надо сказать, Вася повел себя как и его отец. Он не шарахался от меня в сторону и не делал вид, что со мной незнаком. Он смотрел так нежно, так жалостливо, что я чуть не плакала. Зато я сразу забыла про свой свитер и драные джинсы. По сравнению с разными туфлями это была ерунда.Дети повеселились и приплыли назад, где на причале их ждали родители.– Ну как? – спросила мама одну девочку.– Здорово! Представляешь, там одна женщина была в разных туфлях! – сказала девочка.То есть по сравнению с аниматорами, играми и танцами я осталась в памяти ребенка самым ярким впечатлением.Выпускной действительно удался. Я стояла на стреме и караулила учительницу, которая курила, прячась от детей. Как только они подходили к двери, ведущей на палубу, я их отгоняла гневными выкриками «Кыш отсюда!» и изображала пинок сначала коричневой, а потом синей туфлей. Затем мальчик Леша, с первого класса влюбленный в девочку Лизу, изображал на корме корабля сцену из «Титаника», и все мамы дружно начали всхлипывать и завидовать Лизе. И почему-то никто в тот момент не закричал: «Слезьте немедленно!»На самом деле все было и вправду замечательно. Уже дома я сняла наконец разные туфли и пошла мыть руки. И только там, в ванной, увидела, что у меня накрашен только один глаз.