Страница 67 из 74
— Да. Как сказала Селена? Пришлем сильного Хранителя. Вить, вот что это значит — сильного?
— Откуда мне знать, Степаныч, я в ваших делах еще ничего не понял.
— Ну да, не понял он, — ехидно протянул Марис. — А, Александр Степанович! Он не понял!
Витька потянулся и беззлобно огрызнулся:
— Чудак ты, Марис! Это же совсем другое. Вы вот, например, драконов видели, Глион, поросенка говорящего, все такое… Я до сих пор в ваши рассказы поверить не могу.
— Наш Ваня вообще сначала делал вид, что ничего такого нет. Вроде все так и должно быть. Поначалу он нас всех подозревал — меня, Мариса, Витьку Неринга. Думал, мы разыгрываем его, как в цирке.
— А потом?
— Что — потом?
— Когда понял, как оно есть на самом деле?
— Знаешь, Витя, я до сих пор не понял, как оно есть. — Ковалев отпил из фляги. — Все проснуться хотел, когда на нас рыцари с копьями наперевес пошли. Меня тогда Иван спас. Он не задумывался. Ну, и Неринг молодец, сообразил все в момент. Да что там, я с сорок первого мечтал проснуться: вот глаза открою, рябина в окно стучит, солнце белыми полосами по половицам, осень, ветерок свежий. Воробьи под крышей верещат. Пахнет хлебом из печи и яблоками с чердака. А, Марис, у тебя бывало такое?
Марис неопределенно пожал плечами:
— Было, конечно. До сих пор так. Но это ничего не меняет.
— В каком смысле?
— Даже если во сне убьют, чего хорошего? Сначала отбиться нужно, а потом уже гадать: сон или не сон. Можно же ошибиться, Степаныч.
Ковалев помолчал, озадаченный. Луна спряталась в длинную черную тучу, и равнина совершенно исчезла из виду.
— Получается, Марис, что я идеалист, а ты реалист? Для меня важнее, что первично, а для тебя — результат?
— Выжить важнее, командир. И для вас это важнее, Александр Степаныч, иначе нас бы еще под Брянском размолотили в чугунную лепешку, помните? — Марис засмеялся. — А потом еще раз пятьсот! Или тысячу!
— Вот так, товарищ капитан! — Витька засмеялся, сверкая белыми зубами в отсветах костра. — Марис прав. А я могу добавить вот что: я с вами не виделся меньше месяца, а кажется, что уже никогда вас не догоню.
— Как школьник после ангины рассуждаешь, — засмеялся Ковалев. — Эх, в школу охота, мальцов учить. Самое мужское занятие.
Со стороны болота донесся сырой звук, похожий на плеск. Танкисты замерли. Это было чмоканье ног, поочередно вырывающихся из трясины. Оно повторялось все отчетливее, и скоро стало ясно, что со стороны болота приближается гость.
Ковалев подал знак, и Марис откатился влево от костра, а Витя прыгнул направо.
Всплески смолкли совсем рядом, сменившись тяжелым притопыванием и журчанием — с пришельца стекали струи воды.
«Очень много воды», — подумал Ковалев. Он вспомнил, как быки переходили мелкий брод возле станицы. Было очень похоже, но гость был один.
— Ви, — произнесла тьма утробным басом, поперхнулась и закашлялась. Так мог бы кашлять паровой молот. Ковалев прижал к земле мгновенно проснувшегося Суворина и шепнул ему на ухо, чтобы тот молчал.
— Мошкара так и лезет в горло! — продолжил бас, отдышавшись. — Вот же крылатые, места им мало. Тьфу, тьфу, кровопийцы-самоубийцы! О чем это я? Ах, да! Видимо, я на месте. Эй, кто здесь? Выходите. Ковалев, Эмсис, Чаликов, Суворин!
Ковалев поднялся во весь рост. Иван остался лежать, изумленный незатейливой громоподобностью ночного гостя.
— Ничего себе, прямо скульптурная композиция! — хохотнул бас. — Могучий Геракл и поверженный Антей. А где остальные богатыри? Полагаю, обходят с флангов? Превосходная тактика, клянусь Дарием и его конницей!
Луна выкатилась из-за облака, внезапно высветив громадного слона на фоне унылого ночного болота. Слон, отдуваясь, сделал еще несколько шагов к костру и остановился, покачивая головой.
— Ну, что замерли, давайте, подходите, будем знакомиться. Я — Хасан, Хранитель. Меня прислал сюда Великий Линдворн, исполняя волю несравненной госпожи Принципал, владычицы пяти мирозданий по пяти миров в каждом.
Длинный хобот смешными и неуклюжими движениями похлопал подошедших Мариса и Виктора по плечам и груди, затем настала очередь Ковалева и Суворина.
— Рад встрече с вами, воины. — Хасан щурился на тускнеющие угли. — Сегодня нам предстоит трудная работа. Потребуется много сил. Вздремнем до рассвета. Ложитесь спать, сон у меня чуткий. На этой стороне реки людей точно нет, а зверей можно не опасаться, хм… Я же Хранитель, и они это понимают. Вот насекомым, тем не объяснить ничего… Только муравьи и пчелы понимают порядок. Остальные — просто глупые жужжалки… Кха! Тьфу!
Прокашлявшись, слон сразу уснул, едва заметно покачиваясь на ногах — для устойчивости.
* * *
Погонщик был глуп, как и полагалось погонщику. Глуп и упрям. Особенно раздражали круглые глазные щитки, которые глупый погонщик упорно вешал на боевую сбрую Хасана. Хорошо, что погонщик был труслив, как обезьяна. Он и был похож на обезьяну, этот Селим. Такой же маленький, сутулый и противный. Во время боя он обыкновенно обхватывал голову худенькими ручонками и пронзительно визжал, ничего не видя и не слыша вокруг. Болтаясь на дне корзины погонщика, обезумевший Селим уже не мешал Хасану, и боевой слон сдвигал хоботом щитки и осматривался.
Вот и на этот раз все повторялось. Едва завидев недвижный лес пик, возвышавшийся над греческими фалангами, Селим перестал колоть крючковатой палкой чувствительные уши Хасана и начал терять сознание от необоримого страха. В плетеной башне на спине, выше корзины Селима, сидели лучники, но им не было дела ни до погонщика, ни до того, куда идет слон. Их задачей было поражать острыми стрелами неприятеля, попавшего в зону обстрела, а все остальное их не касалось. Оперение стрел у всех лучников было разным. После боя количество убитых одинаковыми стрелами давало хозяину стрел право на пропорциональную долю добычи. Пять из двух сотен, шестьдесят из ста тысяч… Несколько разных стрел в одном вражеском трупе означало фактический ноль для каждого лучника, и выражение «добавлю тебе стрел» означало наивысшую форму ненависти из всех возможных…
Греки выстроились не так, как обычно, — их строй был одинаково прочен и на флангах, и в центре.
Теперь они начнут осыпать слонов огненными стрелами, как будто слоны боятся огня больше, чем люди. Смешные! Кожа слона не поддается даже удару меча, так что ей эти смешные горящие свечи! Хасан протрубил атаку: «Все за мной!» Слоны забыли о погонщиках и сплотились в клин. Оборона греков была пробита, и фаланга потеряла свой смысл. Единые и монолитные с фронта, греки ничего не могли противопоставить боковому удару. Лучники в плетеных башнях знали свою работу. Всадники в богатых доспехах и шлемах с причудливыми перьями падали замертво от свистящих персидских стрел, а их кони храпели и в ужасе поворачивали вспять. Греки, замыкавшие пеший строй с тыла, надеялись, что до них дело не дойдет. Они не были готовы к противостоянию, а всего лишь поддавливали своими телами обреченных бойцов первых линий, потому и удлиненные железные бивни персидских слонов, и стрелы лучников были для них громом среди ясного неба…
Хасан не помнил, как вышел из боя. Просто он вдруг почувствовал, что на его загривке и спине не осталось никого живого. Спина и шея стали горячими от крови, льющейся из корзины и стрелковой башни, и слон утратил интерес к происходящему. Ему, Хасану, эта битва была ни к чему, как и десятки других сражений на его памяти. Он побрел в сторону реки, потому что очень хотелось пить. Когда его догнал чужой человек на белом жеребце, Хасан не испытал ни страха, ни удивления. Мужчина спрыгнул на землю, встал перед слоном и вдруг ласково позвал по-персидски:
— Фил, фил!
Он вытащил из сумы вкусную лепешку и протянул слону, ласково приговаривая что-то по-гречески.
Хасан чуть не заплакал. Он с детства не слышал ничего похожего. Добрый слон очень устал от военной злобы и ругани, ему надоело топтать и крушить врагов. Хасану хотелось покоя. Он позволил говорливому греку сбросить с себя броню, корзину и плетеную башню с трупами, обмыть свое разгоряченное тело в голубоватой мелкой речке и увести подальше от запаха крови, истошных воплей, ржания и железного лязга. Когда звон битвы затих за пологими холмами, Хасан погрузился в приятную дрему. Равномерная ходьба по равнине убаюкивала. Боевой слон царя Дария шел в давно забытую мирную жизнь. Ему предстояло выучить греческие слова и таскать огромную телегу с мраморными глыбами для человека по имени Полифеб. Хасан мог часами смотреть, как упрямые руки мастера высвобождают из кусков камня людей, спрятанных туда неведомой силой. Освобожденные люди оставались неподвижными, но очень красивыми, похожими на других, живых, которых Полифеб ставил перед собой и разглядывал все время, пока длилось таинство.