Восхитительная

Везет некоторым любовникам – им выпадает счастье стариться вместе. Они со Стюартом состарились порознь. Он по-прежнему казался ей красивым. Верити лишь жалела, что ее не было рядом, когда на его лбу залегла первая морщинка; она бы гладила, целовала и лелеяла ее.

Через час он должен покинуть Фэрли-Парк, чтобы вернуться после Нового года. Но ее он здесь не застанет. К тому времени она устроится в Париже и начнет восхождение к вершинам вечной кулинарной славы.

Внезапно до нее дошло, что она находится в поле зрения Стюарта. Их разделяла только стеклянная стена, которую вымыли два дня назад. Верити поспешно отступила за высокую шпалеру, заросшую огуречными листьями. Движение выдало ее. Стюарт бросил взгляд в ее направлении, как только она скрылась за шпалерой.

Сердце Верити глухо стучало. Она видела его в просвете между листьями. Стюарт всматривался туда, где она стояла за шпалерой. Потом сделал шаг. Еще один. И еще.

Она узнала выражение его лица – желание под маской респектабельности. Не то кипящее огнем желание, которое она почувствовала в нем, едва он переступил порог ее комнаты в ту ночь в гостинице. Тем не менее это было желание, несомненное и вполне отчетливо выраженное.

Дыхание сделалось прерывистым. Сердце колотилось о грудную клетку, точно обитатель Бедлама, одержимый желанием вырваться на свободу. Ручки садовых ножниц впились в нежные места между пальцами, так крепко она их сжимала.

«Не хочу», – подумала она возмущенно, почти с озлоблением. Нельзя допустить, чтобы он стал человеком, который спутался с собственной кухаркой. С Берти все было по-другому. Их сближала любовь к еде. А что Стюарт знает о мадам Дюран? Что она спала с его братом. Легкодоступная женщина.

Его взгляд обежал теплицу и обнаружил дверь.

Нет, пожалуйста, только не сюда. Нельзя, чтобы он обнаружил ее лишь потому, что захотел рассмотреть эту потаскушку.

Стюарт снова уставился на нее. Что ему видно? Подол юбки? Оборка фартука? Подушечки пальцев, мертвой хваткой вцепившихся в шпалеру, чтобы ей не упасть? И почему, Бога ради, у него возникла блажь преследовать кухарку Берти?

Его рука взлетела вверх. Он глубоко затянулся сигаретой. Выдохнул дым сквозь зубы. Бросил жалкий окурок и растер его каблуком – жест крайнего волнения, как и стук ее сердца.

Несколько мгновений он стоял, глядя на землю, а когда поднял взгляд, он был совершенно непроницаем, как завешенная ставнями магазинная витрина после уличного бунта. А потом он ушел.

Почему она от него пряталась?

Стюарт мог бы придумать тысячу причин, но они ничего не объясняли. Единственное, что казалось правдоподобным, – она действительно безобразна, как дно ее любимой сковородки, и чурается незнакомых людей. Впрочем, какая разница, почему она так себя ведет. Вот почему он, Стюарт, пошел туда в надежде ее увидеть?

Он появился в теплице вовсе не случайно. Кухарка не выходила у него из головы с момента окончания похоронной службы, когда он вдруг догадался, что плачущая женщина из числа слуг, мимо которой он проходил, направляясь к выходу из церкви, и есть мадам Дюран собственной персоной. Она прижимала к лицу носовой платок, но он все равно видел, что ее щеки блестят от слез.

На мадам Дюран были белый чепец и черное платье – почти та же рабочая одежда, что и на других слугах. Но чем-то она выделялась из их толпы. Разворотом плеч, руками в перчатках.

И Стюарт отправился в теплицу. Когда они смотрели друг другу в лицо, стоя по разные стороны огуречной шпалеры, он почувствовал, как душу охватывает сладостное волнение. Именно то, чего он ждал. И застыл на месте.

Ему захотелось дотронуться до этой женщины. Пригвоздить к шпалере своим телом, вдыхая запах раздавленных зеленых листьев. Обнять ладонями лицо, чтобы внимательно изучить каждую черточку, понять, что же нашел в ней брат и что, невидимое глазу, тревожило его мысли и не давало заснуть.

Там, в жарком влажном воздухе теплицы, скрытый от любопытных глаз огуречными плетями и созревающими помидорами, он провел бы пальцами вдоль ее подбородка, погладил губы. Ему непременно захотелось бы раздвинуть эти губы большим пальцем, чтобы проверить, такая ли она сочная внутри, как поданный ею позавчера эскалоп?

А потом ему захотелось бы узнать ее на вкус. Наверное, мадам Дюран была теплой и сладкой, как ее крем-англез, в котором плавали островки бланманже. Прохладной и нежной, как желе из шампанского, поданное на ленч. А может быть, она была словно шоколад для человека, которому ни разу прежде не доводилось отведать тайны и коварства изобретенного ацтеками любовного снадобья?

В день приезда он не понял, что питает страстное влечение к мадам Дюран, потому что она просто оказалась под рукой и подхлестнула воспоминания о Золушке. На сей раз у него не было предлога. Он думал вовсе не о Золушке, а о женщине за шпалерой, которая умеет готовить блюда, пробуждающие в нем дикого зверя. Носок ее щегольской лакированной туфельки интриговал, потому что служил элегантным штрихом на общем весьма убогом фоне.

Но он напомнил себе, что сладострастию нет места в его жизни. Через два месяца он женится. Но даже не будь у него невесты и видов на супружескую жизнь, тесная дружба с кухаркой разрушила бы все принципы, которые он для себя установил. Он не забыл, кто он, не забыл и годы лишений, свалившиеся на мать из-за того, что отец счел возможным развлечься с женщиной, стоящей много ниже его на социальной лестнице.

Стюарт почти дошел до дома, когда ему навстречу вышла Лиззи, уже облаченная в дорожное платье. Она улыбнулась:

– Как хорошо, что вы здесь! Можем наконец выпить чаю.

Чай подали почти тотчас, едва Стюарт успел усесться в гостиной. К чаю предлагались маленькие печеньица золотистого цвета в форме морских ракушек. Их еще только вносили в гостиную, а Стюарт уже узнал запах – так благоухал носовой платок Берти, мгновенно сообразил он, но только теперь аромат звучал в полную силу. Словно слышишь вдалеке слабую мелодию – и вдруг во всю мощь вступает симфонический оркестр.

Аромат проник в сокровенные уголки души, воскрешая нечто давно забытое – солнце, тепло и смех, такой звонкий и чистый под голубыми небесами. Он и Берти плавают в ручье, где полно форели; Берти делает набросок, устроившись поддеревом, а сам Стюарт сидит на дереве и читает последний номер журнала «Мир мальчишки».

– Ах, мадленки! – воскликнул Марсден. – Мои любимые.

– Брат тоже их любил? – поинтересовался Стюарт у второго лакея.

– Не могу знать, сэр. Я здесь уже восемь лет, но подаю их впервые.

– Хм, – вздохнул Марсден. – Все равно, мои поздравления миссис Бойс.

– Они не из ее кладовой, сэр, – возразил лакей. – Их прислали с кухни.

Стюарт уже догадался. Только изделия мадам Дюран обладали такой магической силой. И эти печенья действительно были любимым лакомством Берти и означали для него нечто больше, чем сочетание обычных ингредиентов для выпечки. Напоминали о лучших временах. Утерянном рае.

Стюарт припомнил мальчиков на фотографии, как они сидят, держась за руки. Через семь лет они станут презирать друг друга. В течение последующих двадцати – общаться исключительно через посредников, пытаясь насолить один другому покрепче, словно узы братства ничего для них не значили.

А теперь Берти был мертв. Слишком поздно – ни свадьбы, ни рождение детей, ни просто добрая старость не станут поводом для встречи, когда вчерашняя злоба тает под напором радостного события или забывается, потому что слишком много воды утекло с тех пор. Уж и не вспомнить былых прегрешений и обид, рассоривших их друг с другом.

Стюарту захотелось поговорить с кем-нибудь о них, о мальчиках в саду, одного из которых уже нет. О братьях, которые рассуждали о жизни и смерти, стоя на каменном мосту. О брате, который хотел назвать в честь него новый сорт розы, – и только один человек мог понять силу и двойственность его чувств.

Стюарт все гадал: почему она плакала на похоронах Берти? В своем завещании брат не сделал никаких распоряжений относительно мадам Дюран. Даже не устроил толком жизнь своей любовницы – на протяжении их связи она продолжала работать на кухне. Вероятно, их дружба тоже оборвалась на горькой ноте. И лишь теперь она может вспоминать его без гнева и обиды, искажающих истинный облик ушедшего.