Страница 6 из 7
— Доктор, вы меня только подлечите как следует, я в долгу не останусь.
Если бы Исаеву досталась хоть сотая часть от всего обещанного пациентами в приступах благодарности, то он давным-давно бросил бы работать. Какой смысл работать, если ты обеспечен на всю оставшуюся жизнь и еще немного сверх того? Ну разве что на полставочки в месяц выходить — это же всего три дежурства. Чисто для того, чтобы не выпадать из горячо любимой медицины.
— Мы всех лечим, — сухо ответил Исаев, — а про «в долгу не останусь» лучше не начинайте. Я же не прошу и не намекаю, разве не так?
— Так.
— Вот и вы не намекайте.
— Не буду, — пообещал пациент. — Извините.
Странно, но брутальный гад оказался просто идеальным пациентом. Не требовал повышенного внимания, хотя на роже было написано, что он не из простых работяг. Соглашался со всем, что ему говорили. Мочился в утку, не пытаясь ходить в туалет самостоятельно. Не рассказывал о своей крутизне и «высокопоставленных» знакомствах. Не требовал дать ему мобильник. Идеальный Пациент, хоть орденом его награждай.
А самым интересным были место работы и должность, указанные на титульном листе истории болезни. Гад, превратившийся на время в Идеального Пациента, работал в Российском химико-технологическом университете имени отца русской водки Менделеева. На кафедре коллоидной химии. Доцентом. «Ну и доценты нынче пошли, — подивился про себя Исаев, — совсем как в „Джентльменах удачи“. Хорош доцент». Стереотипы живучи, и в представлении большинства людей доцент был и остается интеллигентным человеком. Вообразить себе, что доцент из уважаемого столичного института (да пусть и из провинциального, какая разница?) избивает человека, которого едва не задавил своим автомобилем… Воображать Исаеву не было нужды. Достаточно вспомнить.
Во время скорого ужина Исаев попросил свою напарницу доктора Воронину:
— Свет, давай обменяемся. Моего Мацыркевича на кого захочешь.
Система в реанимации простая. Если дежурят два врача, то утром они делят пациентов пополам (условно, конечно, случись что, и двое к одному бегут), а потом принимают поступающих по очереди и ведут их до конца смены.
— С чего бы это, Исаев?! — изумилась Воронина, щуря глаза. — Мацыркевич твой лапапуся. Стабильный, вменяемый, не срется, не орет… или там какая-то скрытая подлянка? А то я так с Беляевым поменялась однажды. На бабку с шизофренией…
Воронина была доброй и, несмотря на свой сорокалетний возраст, очень доверчивой женщиной. Этим часто пользовались. Все — и коллеги, и пациенты, и их родственники.
— Идеальный пациент, Свет, никаких проблем. Чтобы мне до конца года ни одной спокойной ночи не иметь, если вру!
До конца года оставалось три с лишним месяца, поэтому клятва произвела впечатление.
— А в чем же тогда дело?
— Я к нему личную неприязнь испытываю, — признался Исаев. — Такую, что с души от его вида воротит. С одной стороны, руки чешутся зубы ему пересчитать, с другой — надо свое дело делать. Извелся я совсем, муторно мне как-то.
— А ты ему высказывал свою неприязнь? — поинтересовалась Воронина.
— Нет, — покачал головой Исаев. — Он, кстати говоря, меня не узнал. Только я его…
— Так выскажи. Сразу полегчает.
— Ага, выскажи. Чтобы он разволновался и отчебучил чего-нибудь веселого на ночь глядя.
— Как хочешь, Исаев! А меняться я не стану. Попал к тебе, так попал. Он же меня замучает вопросами — почему да отчего вдруг доктор сменился. Колбасу будешь доедать?
— Не буду, — отказался Исаев.
— Ах да, у тебя же аппетит пропал на фоне личной неприязни, — вспомнила Воронина, перекладывая четыре оставшихся кружочка колбасы на свой бутерброд с сыром.
«Ближе к выписке непременно все ему выскажу, — решил Исаев, — посмотрю в глаза и скажу, что не стоит так не по-людски себя вести. Хотя бы ради интереса все выскажу, чтобы на реакцию его посмотреть. Удивительно все-таки, как инфаркт меняет людей — то волком смотрел, а сейчас — овца овцой».
Вечером, около половины девятого, явилась жена Мацыркевича. Милая такая женщина, вежливая, очень взволнованная. Исаев вышел к ней, рассказал вкратце то, что можно было рассказать о состоянии Идеального Пациента, в реанимацию («ну хотя бы на секундочку, я же в бахилах!»), разумеется, не пустил, из большого пакета с провизией разрешил только воду без газа и вишневый сок. Жена Мацыркевича настаивать не стала, воду с соком, так воду с соком. На прощанье «проявила сознательность» — попыталась сунуть в карман исаевского халата две яркие пятитысячные бумажки. Исаев перехватил ее руку и мягко отвел в сторону. Не столько потому, что деньги у пациентов и их родственников брать нехорошо и опасно (семь уголовных дел с начала года), сколько потому, что взять деньги в этом конкретном случае было просто невозможно. Жена настаивать не стала, только поинтересовалась, можно ли утром привезти Мацыркевичу домашнего ягодного киселя и белье, про которое она впопыхах забыла. Исаев разрешил, но предупредил, что в реанимации положено лежать нагишом (голого реанимировать проще, не надо тратить время на раздевание, и мыть-перестилать тоже проще), поэтому с бельем можно не торопиться. А ягодный кисель — это хорошо, самое то в первые послеинфарктные дни, не калорийно, легкоусвояемо и работу кишечника немного стимулирует. Пусть ест его Мацыркевич ложечкой и радуется жизни. А вот доктор Исаев жизни не радуется, потому что странный он какой-то, можно сказать — тупой и недалекий. Другой на его месте хотя бы в кисель Мацыркевичу плюнул, чтобы душу отвести. Так то другой, а то Исаев, рефлексирующий псевдогуманист. Был бы настоящим гуманистом — лечил бы Мацыркевича, не держа на него зла. Клятву давал по окончании института? Текст напомнить? Можно не весь текст, а только одну строку: «никогда не обращать мои знания и умения во вред здоровью человека, даже врага». Вот и поступай в соответствии. И не терзайся противоречиями.
Исаев так и поступал — наблюдал, контролировал, назначал, словом, делал все, что требовалось. Понадобилось бы реанимировать — реанимировал бы. И не для виду, а как надо. Только вот смотреть на физиономию Мацыркевича было противно.
Тот тоже заметил неладное, потому что утром, когда Исаев подошел к нему для оценки состояния, сказал:
— У вас, наверное, какие-то проблемы, доктор?
— С чего вы так решили? — удивился Исаев.
— Взгляд у вас такой… смурной, — гад, оказывается, и смущаться умел. — Я не лезу в ваши дела, но просто хочу пожелать вам, чтобы все у вас было хорошо. От чистого сердца.
От такого мелодраматического оборота, который хорош для сериала, но в жизни смотрится неестественно, Исаев немного прибалдел. Настолько, что чуть было не утратил самоконтроль, но вовремя спохватился, прикусил язык, придержал зачесавшиеся руки и ответил:
— Я просто устал…
После утреннего обхода заведующего отделением (во время этого обхода пациенты как раз и передаются от новой смены к старой), Исаев спокойно почаевничал под любимое овсяное печенье с изюмом, рассказал шефу анекдот, повесил на плечо сумку и направился в раздевалку. Вышел из отделения и столкнулся буквально нос к носу с Мацыркевичем, будь он трижды неладен. Только одет Мацыркевич был не в провода, тянущиеся к монитору, а в черное — черную кожаную куртку, черный джемпер, черные брюки. И обут в черные остроносые полуботинки. Здравствуй, Черный Пациент — кошмар каждого уработавшегося доктора.
— Я брат Романа Мацыркевича, которого вчера к вам привезли, — пробасил Черный Пациент. — Передачу ему привез, жена собрала, и хотел бы узнать, как прошла ночь.
Секунд двадцать Исаев осмысливал происходящее и сравнивал брата с образом, врезавшимся в память. Вот это точно он, и взгляд совпадает, и выражение лица то же, и голос… Даже ботиночки, кажется, знакомые, остороносенькие.
— Вы близнецы? — зачем-то спросил Исаев, хотя уточнять очевидное не было никакой нужды.
— Близнецы.
— Давайте передачу, — протянул руку Исаев. — Я отдам ее на пост и отвечу на ваши вопросы.